Психиатр

Он не мог понять, что происходит и что, собственно, он тут делает. Просто он оказался здесь. Один. На высоком здании психиатрической лечебницы. Не получалось уснуть? Или не хотел засыпать…? Впрочем, он не придавал этому особого значения. Сейчас его волновало одно: почему темная пелена висела над городом, почему шумные улицы стали безмолвными и уютными, почему тяжелое небо давило на плечи, а звёзды упирались в горло, не давая спокойно дышать. Он сделал пару шагов вперед. Взглянул вниз. Когда Григорий стоял на краю крыши, все казалось каким-то ненастоящим, несуразным… глупым и неживым? Испытывал смешанные чувства, будто весь мир находился в его диапазоне, и он мог увидеть все до мельчайшей частички. Леденящий ветер трепал непослушные волосы и вызывал неприятные ощущения. Мужчина прерывисто дышал, горло жутко щипало, — он уже успел простыть, — обжигало лицо. Где-то гудели провода, а может, просто чудилось. Все кричало и выло. Он вглядывался в даль, где горели огни еще не спящего города. Тонкая растянутая футболка не спасала от холода, дрожь пробегала по телу. save me if i of a sudden falling. Пожалуй, холод был для него самым страшным испытанием, — он не боялся ничего так сильно, как замёрзнуть. Григорий хотел было обнять себя, чтобы хоть как-то согреться, но ноги подкосились, а разум был в тумане, и он не смог удержать равновесие. Крик вырвался изо рта, желая разбиться об асфальт. Мужчина зажмурился, боясь почувствовать боль. down, down, down. Казалось: все насмехается над ним, таким беззащитным и ничтожным, а полет продолжается вечность. Гриша пытался успокоить себя, поверить, что все кончится. Но нужно принять, что поиски иногда оканчиваются потерей, даже если потеря — ты. Время замедляется навсегда, огонёк потихоньку гаснет, сердце стремится выскочить наружу. Лёгкие разрываются от глубоких вдохов. Кожа трескается, и вот-вот она разобьется вместе с ним… now i’m can’t seem to breathe right Холодный пот стекал по лбу. Любые звуки воспринимались с другой частотой, больно ударяя по барабанным перепонкам. Что-то яркое и обжигающее прикасалось к нему. Стало спокойно. Чей-то голос убаюкивал, закутывал в свой тембр, переносил в уютную квартиру и давал горячий чай согреться. Закричать невозможно, сил не было даже разжать губы. paralyzed — Григорий? Григорий, просыпайтесь! — женщина дотронулась до плеча пациента. Лепсверидзе вздрогнул, резко открыл глаза, и испуганно взглянул на Ирину. — С вами все хорошо? — Что? Да, — он пытался отдышаться — просто…сон странный. — состояние мужчины пугало настолько, что с каждым последующим вдохом казалось — он будет последним. *** В кабинете стояла гробовая тишина, обрываемая лишь неровным дыханием. — Я падаю. — шёпотом произнёс Григорий. Ирина Александровна вновь взяла ручку и, внимательно посмотрев на мужчину, что-то записала. — Падаете? — Да, падаю. Во сне. — Что после? Ваше падение заканчивается сме… — Нет-нет, я не умираю. — перебил пациент. — Я стоял на крыше, а после начал падать. Это длилось долго, все было так похоже на реальность, что это немного пугает. Я начал слышать какой-то голос, но я не помню, говорил ли он что-то мне. — Вы помните, чей это был голос? — женщина сняла очки и подперла подбородок руками. Григорий нахмурился. — Это было что-то родное. Наверное… Я помню, что было очень холодно. Я ненавижу холод. А этот голос… Этот голос казался чем-то обжигающим, ярким, и я хотел укутаться в нем, чтобы согреться. *** — Нужно предупредить вас, Григорий, женщина, которая лежала с вами в палате, переведена в другое отделение, сегодня к вам подселят другого пациента. Говорю об этом заранее, он весьма специфичный человек. — Мы все здесь не в своём уме, — отшутился Григорий. *** Лепсверидзе направили в свою палату. По полу тянуло — опять сквозняки, — что бесило его больше всего. Многочисленные однообразные двери с номерами были знакомыми. 79. 83. 87. 90. 91. 95. 96. 97 — его палата, ставшая уже собственным домом. Григорий быстро привыкал к новой обстановке, для него это не было стрессом или, скажем, переживаниями. Отнюдь нет, он любил новые места. Пребывание в клинике, конечно, не особо нравилось, но сегодня Лепс был в хорошем расположении духа и даже белые, с ума сводящие стены, казались нечто прекрасным. Дверь открыли, и сопровождающий ушла, оставив Григория наедине с… — Ой, добрый-добрый день! Как поживаете? Я увидел у вас пару книг на столике, ничего, что я взял? — это был мужчина лет сорока-сорока пяти, крепкого телосложения, бритый и с наколками на кистях. — Ну конечно, ничего! Мы же с вами теперь друзья! — мужчина рассмеялся и протянул руку. Григорий удивленно посмотрел на него: на его лице сияла кривая, пугающая улыбка, было видно недостающие зубы, он продолжал держать руку, растопырив пальцы. — Здравству… — Лепс протянул руку, но этот гиперактивный тип сразу же её одернул и направился в другой угол палаты. — Да-да-да, привет. Я Володя. А ты? — Григ… — Хотя неважно, будешь моим младшим братом. — мужчина снова рассмеялся и начал что-то рассказывать. Григорий уже не обращал никакого внимания. Он молча сел на кровать, подогнул ноги к себе и начал понимать, что прекрасная жизнь только начинается. *** — Как вы ужились с новым соседом? — Я никогда раньше не встречал настолько нервозного типа, — недовольно отозвался Григорий, — уже третью ночь подряд он доставал меня своими рассказами. Я был вынужден слушать, а стоило мне прикрыть глаза, как он начинал трясти меня за плечи, приговаривая, что на памяти ещё парочка «захватывающих» случаев. Рассказывал он все, что только можно. Про своё детство, про то, как ненавидит кефир, как учился в начальных классах, как отсидел срок в тюрьме, сколько женщин у него было, и как он обожает читать романы. Знаете, я с таким облегчением выдыхаю, когда он, уставший от собственного трепа, тихонько сопит… Спасибо хоть часа три-четыре поспать удается. Но ирония в том, что он просыпается от малейшего шороха. — мужчина закатил глаза. — Конечно, я не вправе чего-то требовать, но ещё ночь с этим… прекрасным человеком… и меня нужно будет переводить в другое отделение. Позже Григорий рассказал, что в ту ночь не спал ни минуты. Он прислушивался к завываниям холодного осеннего ветра, смотрел на длинные колеблющиеся тени на кафельном полу комнаты, пытался все обдумать.