Добро пожаловать в нигде

      Свет с той стороны век казался тёмно-красным.       С трудом разлепив веки, Роуэн посмотрел влево: там, в озарённом лишь парой-тройкой чёрных свечей полумраке, шевелилась неясная фигура. Справа старательно вычёсывала пауков и мух из волос косматая старуха. Запястья и щиколотки туго обхватывали пахнущие плесенью верёвки, из чего бедолага заключил, что проблем у него куда больше, чем казалось поначалу.       А вообще, почти мирный пейзаж: огромная люстра под потолком не зажжена, видимо, чтоб не отвлекать от свечей, и та королева дворовых готов с топором рисует на полу пентаграмму. Вместо краски — кровь из надрезанного запястья спутника. Рядышком Балемон с щупальцем, обёрнутым в платочек, листает очень потрёпанного вида, смутно знакомую книгу…       — Очнулся? — заметив его взгляд, гордый обладатель тентаклей захлопнул тяжёлый том. — Тем хуже для тебя, юный Беррингтон.       — Я вообще-то не Беррингтон ни разу! — воспротивился Роуэн. — Я Андерсон, не верите — поищите мой паспорт у той чёртовой горгульи, в которую я сумкой запустил!       — Андерсен? — Балемон задумчиво поскрёб лысую слизистую макушку. — А у тебя никто в семье сказки не писал, нет? Но неважно… Мы чуем в тебе кровь Роберта, а потому неважно, фамилию какого рода ты носишь. И сегодня эта кровь освободит нас — нас всех!       Он победно вскинул щупальца к потолку, и тотчас чудовища, притаившиеся по углам комнаты, торжествующе зарычали, зашипели, захрипели… Краем глаза Роуэн заметил старых знакомых: Ицилиса и Харрота. Глазастый ковёр лениво помахивал зажатым в когтистой лапке флажком со скрещенными костями, а инкуб на его спине медленно хлопал в такт. Умилительно, чёрт возьми.       — Видишь ли, старик оставил лазейку. Он искренне полагал, что монстрам не свойственно тратить время на чтение — глупец! Я прочёл все его дневники и нашёл кое-что интересное…       — Не такой, видно, и глупец, если ты прочёл только спустя сотню с лишним лет, — вступился за предка Роуэн. Балемон отмахнулся:       — И ты — ты так же глуп! Знай, ты первый из его потомков, что пересёк границу дома и не был защищён молитвой. Попробуй поймай того, кто в курсе и в любой момент может выйти… Заклятие сотворено на крови Роберта Беррингтона, капли которой позволили двуликим ангелам следить за нами день и ночь; но ангелов можно ослепить — той самой кровью, что дала им силу!       Вспомнив, какое количество пресловутых ангелов попадалось на пути, Роуэн неуютно завозился. Он смутно надеялся выпутаться, но верёвки были завязаны на совесть. Что ж, вступаем в переговоры:       — Я так понимаю, вариант «я дам вам чуток крови, и вы пойдёте по своим делам, а я — по своим» не рассматривается?       Старуха с гребнем визгливо расхохоталась, и муха вылетела у неё изо рта:       — Ах, вы, молодые, так очаровательно наивны! — протянув изломанную крючковатую руку, она потрепала не сумевшего увернуться Роуэна по щеке: судя по запаху плесени и гнили, именно она поделилась верёвками. Королева дворовых готов что-то пробурчала себе под нос, и старуха, тотчас забыв о жертве, ухватила её за ухо:       — Негодная девчонка! Ты закончила с пентаграммой, или старушке опять делать всё самой?       — Пусти, карга старая — Ай! — девчонка отшатнулась, но что-то не рассчитала, и ухо осталось в скрюченных старческих пальцах. К горлу подкатила тошнота, тем более что повела себя пострадавшая очень по-живому: завизжала и схватилась за рану.       — Тем тебе проще! — фыркнула старуха и швырнула в её сторону оторванное ухо. — Не придётся снова что-то резать. Предлагаю начать сейчас!       Ритуалы в кино обычно сопровождались какими-нибудь жуткими песнопениями, но монстры дома — безглазые, изуродованные или же почти человекоподобные — действовали абсолютно бесшумно. Один за одним, они приближались к Балемону: тот, устроив свою слизистую тушку в центре пентаграммы, держал в щупальцах чашу. Каждый приблизившийся со скорбно-торжественным лицом цедил немного своей крови. Слегка приунывшие призраки, недолго думая, проходили чашу насквозь, что тоже выглядело весьма жутковато.       Наконец, очередь иссякла. Роуэн сдавленно икнул, сообразив, что теперь с ножом направляются к нему.       — А-а простерилизовать там? Негигиенично же! Заражение крови, и всё такое… — почти прорыдал он, силясь отодвинуться от окровавленного лезвия, на пробу, без нажима скользнувшего по рёбрам.       — О, тебе не стоит беспокоиться: от заражения крови ты умереть не успеешь, — певуче пообещал Балемон. — Насколько мне известно, даже потомки экзорцистов не могут жить, хе-хе, с вырезанным сердцем…       — Э! Сердце не трогать, это посягательство на мою частную собственность… убивают! — голос откровенно дал петуха. Перед глазами, как бы намекая, что смерть близко, меланхолично проплыла вся жизнь. Особенно ярко почему-то вспоминалось злобное лицо профессора Булмана и его увещевательное: «Смерть — неуважительная причина. Сначала сдадите, потом — на кладбище»…       — Стойте!       Этот голос, за недолгое время ставший почти родным, Роуэн узнал сразу — и повернул голову. Будь здесь какой-нибудь постамент или лестница, Адам бы, конечно, смотрелся куда внушительнее. А так, стоя вровень с чудовищами, он казался скорее слабым и беспомощным. Не придавали храбрости и странно вывернутые колени, опущенные плечи, безвольно повисшие руки. Зато пыла в его голосе хватало на десятерых:       — Послушайте, разве вы ничего не поняли за те годы, что мы провели здесь?! Необязательно убивать, дабы выжить; мы можем, и должны, сосуществовать с людьми, а не превращать их в свою добычу, ибо сила не есть достойный аргумент. Извольте, мы не все схожи с людьми, но это не означает, что нам дозволено вести себя подобно дикому зверю!       Пушисто-когтистый Ицилис многозначительно хмыкнул.       — Вы можете искупить вину и начать новую жизнь — и ваш путь к свободе откроет не кровь, но сострадание! Пощадите Роуэна — и дверь особняка откроется, подарив вам шанс начать всё с начала…       — Сострадание? Чушь! Кому будет даровано прощение — мне, рождённому демоном? Или тебе — преступнику, которого должны были казнить на рассвете, если бы твой профессор не выкупил тебя из тюрьмы?       Адам, оборвав тираду, опустил голову. Зато Балемон, почуяв слабину, обрадовался:       — Что дали тебе твои люди, если ты невиновен, как постоянно утверждаешь? Им неважно было, убил ты кого-то или нет. Может, они жаждали крови, и ты попался под руку. А может, ты в самом деле помутился рассудком и убил того, кого называл любимым — на сколько там кусков было порублено тело, напомнить? Ты не человек, Адам; ты принадлежишь тёмной стороне, как и все мы. Не противься. Тебе ещё не поздно уйти вместе с нами!       Почему он молчит? Ведь аргументы-то так себе! Новость, что тихий викторианский мальчик может быть жестоким убийцей, легко прошла мимо слуха. Роуэн знал его всего ничего, но уже мог поклясться: убийство — это точно не его метод решения проблем.       — Эй, размазня, отстань от него! Представить его с топором — это перебор, так что нечего выдумывать! Знаешь, чем он отличается от всех вас? Тем, что умеет, чёрт подери, думать о других… не трогай меня!       Наверное, выступать было всё-таки не лучшей идеей, учитывая опасную близость ножа. А то поросячий визг в конце пламенной речи как-то неуместно смотрится.       — Вы не тронете его, Балемон, потому что в глубине души знаете: прав я, а не вы! — что это — прикосновение к запястью? Не успел Роуэн как следует испугаться, как сообразил: верёвки ослабли. Теперь он без труда мог бы выбраться.       — Считаешь себя правым, убийца? — Балемон, которого беседа явно начала тяготить, обернулся и вздыбил щупальца. Ах, этот непередаваемо упрямый ответный взгляд! Да, всё-таки сравнивать Адама с классической барышней из его времени было как-то неуместно: он может, когда захочет, быть очень внушительным…       — Не слушай его… Отвали, я не твой любимый внучок! — очередную полемику пресекла старуха, ласково царапнувшая по шее. Не хватало ещё домогающихся бабулек для полного счастья! Надолго та не задержалась: подползла ближе к самопровозглашённому лидеру. За ней неуверенно потянулись остальные, и вот уже целая демоническая свора сверлит пристальными взглядами одинокого Адама. Кажется, любой бы сдался, но он лишь стиснул зубы:       — Будь даже на моих руках кровь одного, что это в сравнении с теми реками и морями, что пролили все вы! — он возмущённо всплеснул руками. Рукав мотнулся как-то подозрительно легко, как будто…       Твёрдо решив, что в этом доме ни одной мысли не суждено быть додуманной, с грохотом обрушилась люстра. Роуэн зажмурился: в лицо полетели осколки хрусталя. С другой стороны, Балемону и остальным явно похуже: им-то прямо на головы. Что-то пошевелилось между тяжёлых металлических завитков: рука! Вскарабкавшись на вершину монументального сооружения, она продемонстрировала победный жест. Разум подсказывал, что самое время бежать. Трясущиеся колени подчиняться отказывались и требовали признать за собой право на автономию.       — Быстрей, пока они не выбрались! — Адам слегка встряхнул его за плечо, и оцепенение спало. Путаясь в верёвках, Роуэн поспешил к выходу. И ведь какой молодец, даже не плюнул на поверженного Балемона… Всего-то случайно наступил на торчащее из-под люстры щупальце. Разочек. Или два.       Коридоры, коридоры… они мелькали перед глазами, и в который раз Роуэн задумался: до чего же странное и ненормальное место! Думал ли Роберт Беррингтон, во что превратится его особняк после гибели владельца? Нет, вряд ли, и теперь это, если разобраться, уже неважно. Адам то и дело спотыкался о собственные ноги. На третий раз он беспомощно улыбнулся:       — Сшивался наспех... кажется, перепутал правую и левую.       Они остановились в прихожей. Сейчас, без Ицилиса с Харротом и чудовищной старухи, она пустовала. Роуэн посмотрел на дверь, ту самую, что захлопнулась за его спиной так недавно. Кажется, прошла всего пара часов, но ощущение, что несколько лет. Что-то изменилось. Он не мог точно понять, что именно, но глубоко внутри понимал: сейчас он может без особых трудностей выйти наружу.       — Ну вот, — дрожащие губы Адама дёрнулись в подобии улыбки, — тебе пора обратно.       Обратно, туда, где шумные сёстры с братом, экзамены и прочая нежно любимая рутина. Где с потолков не свешиваются призраки, если это, конечно, не декорация на Хэллоуиновской вечеринке, по углам не сидят демоны, и кровь из тебя жаждут высосать исключительно фигурально. Ах, чудный родной мир… где рядом не будет Адама с его вечно убегающей рукой. Кровь ударила в голову:       — Пойдём со мной.       — Нет.       — Ты так чтишь этот ваш договор?!       Чуть склонив голову, Адам прикрыл глаза:       — Не в договоре дело. Я не был там больше ста лет; ты в самом деле думаешь, что в твоём мире есть место такому чудовищу, как я?       — Ты помогал мне, хотя даже не знал; сколько там раз ты спас мне жизнь за сегодня, напомнить? Если ты чудовище… то самое прекрасное чудовище, что я когда-либо видел. Не то чтоб я их много видел до сегодняшнего дня, конечно, и всё такое… — то, что должно было быть пылкой тирадой, под конец превратилось в едва разборчивое бормотание. Так всегда бывает, когда мыслей слишком много, и они слипаются между собой. Смутно что-то припомнив, Роуэн раскинул руки:       — Я обещал обнять тебя столько раз, сколько ты захочешь. А обещания надо выполнять!       — Это лишнее. Иди, — Адам отступил на шаг, в тёмный коридор. Того и гляди, исчезнет, как исчезают призраки в фильмах ужасов. Накопившиеся спутанные мысли достигли апогея — и Роуэн, перехватив беглеца, притянул его поближе. Робкое: «У тебя крыша поехала», — было небрежно отброшено как можно дальше. А ведь очень точная мысль: наверное, только сумасшедший поцеловал бы едва знакомого и слегка мёртвого викторианского юношу в удивлённо приоткрытые губы. Нормальный человек подумал бы, что это как-то по-идиотски. Эх, сложно оставаться нормальным со всеми этими стрессами: сначала экзамены, потом участие в собственном жертвоприношении…       Когда Роуэн всё-таки отстранился, в голове слегка прояснилось. Пожалуй, надо что-то сказать.       — В смысле, это было глупо, наверное, я тебя почти совсем не знаю… Но я бы хотел, веришь? Хотел бы тебя знать лучше, чем сейчас. — да уж, ложная тревога: опять всё запуталось. Ещё и глаза слезятся, и этот чёртов ком в горле! Сказал бы кто, что можно так привязаться за несколько часов — ни в жизнь бы не поверил…       Адам молчал, глядя в пол, и до ужаса хотелось уже получить хоть какую-то реакцию, пусть даже это была бы пощёчина. Но вместо пощёчины последовали объятия, столь крепкие, что вспомнился один старый фильм. Ну, тот, где монстр Франкенштейна, обняв девушку, сломал ей позвоночник.       — Мне жаль, что я не из твоего времени, Роуэн. Мне очень жаль.       Это было последним, что он услышал, уже перешагивая порог. Давление той силы, что удерживала всех обитателей дома внутри, всё же ощущалось, но совсем слабое, как если бы кто-то накинул на лицо ткань. Вот воображаемый покров соскользнул, и лица коснулся прохладный ночной ветер. Роуэн, словно во сне, спустился. Всё ощущалось новым и поразительно чужим: эта трава, колющая щиколотки, это небо, усыпанное звёздами, эти двуликие ангелы, ставшие вечными стражами заточённого в доме зла. Куда реальнее всё ещё казались онемевшие, как на морозе, но всё же тёплые губы, неровный грубый шов под пальцами, едва уловимый запах лаванды, рука, упирающаяся в плечо…       Тут страдалец сообразил, что последнее — это не сладко-горькое мимолётное воспоминание. По крайней мере, рука всё ещё была там, на плече, нетерпеливо отбивая чечётку всеми пятью пальцами. Роуэн рассеянно погладил выпирающие костяшки. После сегодняшних потрясений до него доходило, как до жирафа, и потому лишь минуту спустя он пробормотал:       — Ты — часть него, так? И ты выбралась. Это значит…       — Это — твой мир?       Сердце пропустило пару ударов. Быть может, стоило бы обернуться, но, с другой стороны, ни к чему. И без того понятно, кто сейчас стоит на обветшавшем крыльце, и заворожённо смотрит на звёзды — те же, что светили над землёй в тот далёкий день, когда двери дома закрылись за спиной.       — Это ещё что… так, заброшенный городок. Погоди, я тебе покажу, какие сейчас поезда! Уверен, тебе понравится.       В романтичные мысли о том, как он покажет Адаму всё, и непременно обнимет его, как пообещал, и не только обнимет, как назло, вторгалась суровая реальность. Ночью, в заброшенном городе, без кошелька и документов, павших жертвами горгульи, и ещё этот экзамен, на который неплохо бы теперь хотя бы успеть…       Кажется, приключения только начинаются.