Юнги никогда не думал, что может страдать из-за человека так сильно.
Хотя, может, Хосок и не человек вовсе? Демон-искуситель, что своей красотой, харизмой и ярким характером смог растопить толстый слой льда, покрывающий душу Юнги? Смог сорвать цепи с двери, что наглухо закрывала чувства Мина даже от самого их носителя.
Может быть.
Возможно, он смог сорвать замок с чувств, но была ещё одна дверь, та, что не позволяла открыто проявлять себя, что запирала их опять.
Он всё равно всё держит в себе, и от этого только больней. От этого никому не легче.
Юнги стоит над раковиной, запершись в ванной, и уже в который раз срывается на себя.
На холодный метал медленно капают кристально-чистые слёзы, от которых глаза уже красные, хотя рэперу и плевать. Слишком больно постоянно находиться рядом с любимым человеком, при этом испытывая и к нему, и к себе ужасное отвращение.
Стоит лишь поднять голову и взглянуть на своё отражение в зеркале, как в мысли настойчиво начинает врываться одно: «Чёрт, Юнги, как же ты жалок».
Он ведь и успокоиться не может, не может забить, потому что действительно больно.
Больно от того, что все стихи, написанные для Хосока, никто никогда не увидит, потому что слишком очевидны стали бы его чувства к тому, кто заполняет его жизнь красками и заставляет хотя бы иногда улыбаться.
Больно от того, что за этой мрачностью Юнги, Хосок никогда не увидит правды.
Больно от того, что из-за этой молчаливости он совсем затмевается на фоне Хосока, этого яркого, болтливого, шумного, великолепного Хосока. Ведь окружённый вниманием мемберов он может несколько дней подряд будто забывать о существовании лучшего
друга.
Больно от того, что его первая любовь — парень.
Больно от того, что это всё действительно ебёт.
И ведь не изменишь же чувств, будто цвет волос, а признаться уже как больше года не хватает духу.
И невольно вспоминаешь, как брат говорил, что у него ничего не получится, а потом сам же пришёл с родителями на концерт.
И невольно вспоминаешь ссоры с матерью, когда та говорила, что он — позор семьи.
И невольно вспоминаешь псевдо-друзей, которые смеялись над его мечтами, целями, над смыслом жизни.
И невольно понимаешь, что все они изначально были правы, а Юнги этого не понимал.
И невольно вновь задумываешься о суициде.
Рука предательски тянется к карману, в котором удобно расположился складной нож.
Он уже раскрыт, рука вытянута. Лезвие прижимается к тонкой жутко бледной и настолько же нежной коже.
Несмелое, но грубое надавливание — и по белой, словно сахар, руке алой струйкой скатывается кровь и, капая на раковину, так быстро и отчаянно смешивается с упавшими с щёк слезами.
Резкая боль с небольшим запозданием пронзает не просто порез, а практически всю руку от плеча и до кончиков пальцев.
Юнги отдергивает нож, роняя его на холодную плитку. Опирается спиной о стену, скатывается по ней на пол. В очередной раз позволяет себе заплакать.
« Я, блять, настолько жалок, что
даже сдохнуть нормально не могу »
Перебинтовав левую руку, он умылся. И умывался, наверное, минут 20, пока полностью не смыл следы своих слёз, своей слабости, единственного доказательства его чёртовых чувств.
Выйдя из ванной, он направился в сторону кухни, пытаясь придумать отговорку на случай, если кто-то спросит про руку.
А ведь сегодня фан-встреча… Ничего, скорее всего, стафф позволит надеть Мину кофту с длинным рукавом, если тот попросит.
А о его чувствах никто никогда не узнает.
И плевать, что они сжирают изнутри абсолютно всё.
