Сбежать

      Вопреки ожиданиям, его почти не ругают. Отец холоден, но и только. Папа плачет, обнимая его в аэропорту, прижимает к себе и взволнованно спрашивает, не сделали ли со Святом что-то. Тот улыбается и отрицательно мотает головой. Папа ведь не о вывернувшейся наизнанку душе спрашивает.       Свят словно заморожен. Он не помнит целую неделю после приезда. А ведь делал что-то, с кем-то встречался, разговаривал. Он не здесь и боится признаться себе, где именно. Очухивается, только когда отец бескомпромиссно заявляет, что они едут в Москву. Представлять потеряшку ко двору. И, по всей видимости, искать подходящего жениха. Тянуть-то больше некуда. Яблочко и так с гнильцой.       Московские омеги будто бы с двойным дном. Приветливы и радушны, но Свят не спешит обманываться. Внутри у них пугающая пустота. И дистанция, взгляд свысока даже на своих же членов стаи. Свят не хочет к ним. Он пересказывает выученную уже историю про свое похищение и сбегает. Да он и не нужен ни для чего больше.       Свят потерянно бродит по особняку. К нему подходят незнакомые оборотни, деликатно и не очень выспрашивают подробности происшествия. Свят куце рассказывает и поспешно сбегает. Он быстро устает от их общества и пытается спрятаться. Крадется по балкону второго этажа и вдруг врезается в кого-то. Поднимает голову и отшатывается.       — Воу, — Тимофей Антипов, неизменно восхитительный, несмотря на возраст, ловит его за плечи и широко улыбается. — Не ударился? Святослав?       То ли помнит его, то ли просто в курсе нашумевшей истории. Святу неважно. Месяц назад он бы все отдал за эту короткую встречу, а сейчас не чувствует ничего. И зелень не та — слишком темная, под стать глухим, неприветливым северным лесам, и типаж не тот. Сердце даже не меняет ритма. Как так?       — Все в порядке, — Свят мягко отстраняется. — Спасибо.       Он даже не оглядывается. Бежит, ищет отца и просит разрешения уехать. Тот занят, решает какие-то важные вопросы, так что ему не до Свята, и он отмахивается — езжай, мол. Свят быстро берет билеты на ближайший рейс до дома и околачивается в аэропорту. Покупает папе духи и какой-то алкоголь для брата — тот обожает набивать бар. И вдруг, как в дурной мелодраме, цепляется взглядом за затылок, дергается всем телом за уходящим черноволосым альфой, но тормозит. Он волк, а не человек, иначе опростоволосился бы, схватив незнакомца. Который, конечно же, просто похож.       Желание бросить все и сбежать к Яману накрывает почти сразу, как он опускает взгляд. Свят готов лететь, но не знает куда. Это даже смешно, если бы не было таким горьким. И он летит домой. Засыпает, морально вымотанный, в самолете. Чуть не забывает чемодан, долго ищет такси, хотя стоянка прямо у него под носом. Домой вваливается, бросает чемодан у входа и хочет только одного — пойти и вволю порыдать у себя в комнате.       — Свят, милый! — папа обнимает его, радостно улыбается. Его брать в Москву и не думали.       — Как ты, папуль?       — Хорошо. А мне-то что будет? Я перед столичными альфами планку не держал. А для тебя сюрприз прислали. Подарок.       Глаза у папы горят, так что это должно быть что-то действительно феерическое — его сложно удивить. Свят вяло перебирает новых знакомых — интересно, кто из них уже успел подсуетиться?       Папа закрывает ему ладонями глаза и, чуть не подпрыгивая от волнения, ведет в гараж. Убирает руки - и Свят забывает, как дышать.       Эта машина штучная. Элегантная, но достаточно мощная, чтобы выдержать Сибирские дороги. Она новенькая и ярко блестит хромом в свете ламп. Свят делает шаг. Глубокий вдох, настолько сиплый, что щебечущий папа замолкает на полуслове. Еще один.       На самом деле, это не машина. Это кусочек моря, который искусный художник выдернул и облек в форму крутого авто. Свят проводит по аэрографии рукой. Кажется, что ладонь сейчас погрузится в теплую воду, пальцы сгребут песок и вот эту маленькую ракушку. Но под ними холод стали, и Свят отдергивает руку. Он щелкает ручкой двери и залезает в салон. Свят не знает, как это сделано, но он почти в точности повторяет каюту яхты. Кажется, даже запах похож.       У Свята трясутся руки, и перед глазами все плывет. Он медленно открывает бардачок, потому что уверен — там должно быть что-то. Пальцы натыкаются на конверт. Бумага плотная, дорогая, но не вычурная, как и ее владелец, который считает бриллианты в фарах безвкусицей.       «Canım. Kalbimin aşkınla dolu olduğunu bilmeni isterim*».       *Душа моя. Я хочу, чтобы ты знал, любовь живет в моем сердце.       Перевод находится сразу же. Свят всхлипывает и переворачивает конверт. С тихим звоном на подставленную ладонь выпадает жетон на цепочке. Свят отчетливо помнит его на шее владельца. Он пробегается взглядом по куцым сведениям. Стопорится на имени.       Свят сворачивается на сидении в клубок и воет. Прижимает жетон к глазам, щекам, заливает текущими слезами. Он не видит, не слышит и не чувствует ничего. Ему так плохо, так невыносимо, невыразимо, нестерпимо нужно к Яману. И больше ничего. Как он, черт возьми, ухитрился проворонить самое важное?! Как?!       О папе он вспоминает, только когда тот начинает ощутимо трясти его за плечо. Пытается успокоиться, встряхнуться, потому что у папы и своих забот хватает, чтобы втягивать его еще и в это, но он сломан. Разодран в клочья. Он ведется на расспросы и вываливает на папу всю правду. Жалеет о каждом сказанном слове, но остановиться не может.       — Я только одного не понимаю. Почему ты еще не в аэропорту?       — Не знаю, куда лете-е-еть, — воет Свят, и это такое позорище, что лучше бы папа его пристрелил.       — Давай посмотрим в транспортных документах.       Это просто удивительно, но уже через полчаса Свят знает точное место. Папа довольно улыбается и протягивает ему карту:       — На случай, если отец вдруг решит заблокировать твой счет.       И только тут Свят приходит в себя. Он не может улететь. Не может так подставить под удар папу. Отец ему не спустит с рук такого.       — В чем дело, сынок? — обеспокоенно спрашивает папа, заглядывая ему в глаза.       Свят молчит и поджимает губы, подбирая слова, чтобы сказать, что он не поедет. Но даже думать об этом невыносимо. Так адски больно.       — Ты из-за меня, что ли? — Проницательности папе не занимать. — Из-за отца? Милый, ты что! — он вздергивает Свята и хорошенько встряхивает. — Ты думаешь, что этим сделаешь мою жизнь лучше? Что твой отец вдруг полюбит меня? Прекрати! Это мой выбор и моя жизнь. И только я буду нести за нее ответственность. Или ты считаешь, что твой брак с кем-то из нужных альф неожиданно исправит дело? Или думаешь, я буду счастлив, зная, что ты угасаешь там с другим? Детка, — папа выдыхает и перестает излучать гнев, — я в свое время упустил свое счастье. И сделал несчастными троих людей. Не повторяй моих ошибок! Останешься ты или уедешь — в наших отношениях с отцом ничего не изменится. Так езжай! Я умоляю тебя, сделай правильный выбор. Будь счастлив — мне больше и не надо ничего!       Папа впервые настолько откровенен. Свят смотрит на него широко раскрытыми глазами и не знает, что и делать. Он в курсе родительской истории. И про смерть Пары отца, и про быстрый брак родителей. В курсе он и того, что ни разу больше отец не улыбался так, как с тем омегой на старых фотографиях. В курсе, что папа прячет в своей старой квартире большую коробку. В ней увядшие цветы, письма, какие-то мелочи и фотографии, которые Святу ни разу не удалось посмотреть. Он знает, что брак родителей — вынужденная мера, знает, что оба несчастны в нем. Знает, что ничего не изменить, но уехать не может. Изменить образу идеального сына, хоть в чем-то прогневить отца — это выше его сил.       — Хочешь жертвовать собой — пожалуйста. Но ответь-ка мне на вопрос: сколько продержится твой альфа без тебя? Яман, кажется?       И только в этот момент становится понятна пустота в глазах Ямана тогда, у трапа самолета. И его такое очевидное решение. Волк не отпустит и не забудет.       Свят единым рывком подрывается и мчится к выходу. Прыгает в новенькую машину и быстро подстраивает ее под себя. Правое зеркало чуть ниже нужного, а руль высоковат, но он гонит к аэропорту. Наверняка придут штрафы — еще один камешек, отколовшийся от образцово-показательного Святослава Григорьева. Но ему все равно.       Ожидание томительно. Оно выворачивает все нутро, будто кто-то копается там когтистыми лапами. Самолет приземляется. Его ждут. Несколько альф смотрят показательно-равнодушно, но не могут скрыть ни любопытство, ни восхищение. И только один почти холоден.       — Корай, — представляется он.       Его акцент сильнее и не такой мелодичный как у Ямана. Корай весь напряжен, Свят видит, чувствует это. Он хочет спросить, где же Яман, но Корай останавливает его взмахом руки.       — Все вопросы решим на месте.       «Место» — знакомая до слез вилла. Свят оглядывается, ищет взглядом, но Корай усаживает его в глубокое кресло и отрицательно мотает головой:       — Ямана нет.       — А когда он вернется? — вежливо интересуется Свят. Он чуть улыбается, старается произвести хорошее впечатление.       Корай молчит. Просто смотрит и ни слова не говорит в ответ. Даже не думает отвечать. Свят титаническим усилием удерживает на лице улыбку и вопросительно склоняет голову. Но Корай всплескивает руками и пожимает плечами.       — Окей, — медленно пытается выплыть в струю адеквата Свят, — а далеко он уехал?       — Он ушел, — ровно отвечает Корай. И Святу хочется вырвать его темные глаза за эту ледяную заторможенность. — В пустыню.       Свят вскакивает и несется к выходу, но оказывается схвачен поперек туловища.       — Я не могу тебя отпустить, — спокойно поясняет Корай и несет брыкающегося Свята по коридору. Отпускает в той самой комнате и перегораживает дверь. — Искать уже бесполезно. Никто из нас его не чувствует. А Яман никогда не простил бы мне твою смерть.       — Сволочь, — рычит Свят и пытается достать его коротким боковым. Безуспешно. Закономерно.       Святу тошно от одной мысли, что Яман один в песках, но что-то не дает ему погрузиться в беспросветное отчаяние. Он уверен, что Яман жив.       — Уж не ты ли отправил Ямана туда? — выплевывает он в надежде, что Корай вызверится и выкинет его с виллы.       И Корай правда темнеет лицом. Маска равнодушия слетает с него, и Святу страшно от того, что он видит. Вот оно — беспросветное отчаяние, невыносимая боль. Корай подскакивает и зажимает шею Свята в локтевом захвате.       — Если бы я тогда знал, чем закончится его увлечение твоими тупыми фотками — нашел бы и выдрал тебе горло. Яман мне дороже брата. И поэтому ты будешь сидеть здесь до приезда отца, а потом поедешь домой, найдешь богатого альфу и будешь строгать ему детишек.       Корай толкает Свята на кровать и вылетает из комнаты, захлопывая дверь.       Свят зол. Он в бешенстве просто. Шелудивая псина! Да и он хорош! Надо было закосить под дурака, тогда бы не заперли. Свят обходит комнату. Казалось бы, внимательнее на предмет побега ее уже не осмотреть, но он подмечает новые мелочи. Бесполезные. Совершенно, сука, бесполезные мелочи. Свят плюхается на пол и вцепляется пальцами в волосы. С силой тянет, до боли, до просветления в мозгах, потому что часы тикают, а связь с Яманом хоть и тянет, но слабо. Слишком, отвратительно слабо.       И вдруг обрывается. На долю секунды, на миг. Но этого Святу хватает, чтобы очухаться уже на улице с сжатой в лапах решеткой. Размышлять, анализировать некогда. Нет времени даже на то, чтобы познакомиться толком со своим долгожданным вторым «я». Волку тоже не до обнимашек.       Свят несется на ощущение Ямана. Останавливается на несколько минут, чтобы наполнить бурдюки, лежащие у крана. Закидывает пару на плечи, один удерживает в зубах и срывается на бег. Наперерез ему вылетает волк — Корай, но куда ему до Сибирского омеги — слишком неповоротлив, медлителен и слаб. Святу даже напрягаться не нужно, чтобы оставить его позади.       Песок непривычен ни Святу, ни волку. Он им не нравится. Слишком жаркий — лапы жжет даже во время коротких касаний. Солнце заходит и становится прохладно. Свят облегченно выдыхает и прибавляет ходу. Яман странно близко, удивительно, что его не нашли, но, скорее всего, он просто менял местоположение. Пока мог. Теперь же он не двигается. И, с одной стороны, это хорошо — Свят четко видит цель, а с другой, — это ужасный знак.       Свят сбивает дыхалку и вылетает на нужное место. Никого. Пусто. Такой же песок барханами. Свят теряет несколько драгоценных секунд, прежде чем начинает копать.       Волк Ямана немногим крупнее Корая и куда мельче отца и брата в альтер-форме. Но поднять его тяжело. Свят почти паникует, и, если бы не тренькающая связь, сорвался бы. Он укладывает Ямана себе на колени и подносит воду к пересохшей пасти. Льет осторожно, стараясь не проливать, и, замирая от восторга, чувствует, как все сильнее натягивается связь.       — Давай же, давай, — шепчет Свят, глядя, как регенерация начинает работать.       Яман открывает глаза.       — Sevgilim?       — Севгилим, блядь, севгилим, — рявкает Свят и давится слюной.       А когда откашливается, взгляд Ямана из мутного становится привычно восхищенным. Влюбленным, теперь уж можно сказать.       — Ты совсем больной?! — орет Свят. — Больной же, да?! Давно с тобой это? Безмозглость такая.       — Сразу как тебя увидел.       Ему даже хватает сил и — что особенно злит! — наглости, чтобы улыбнуться. Свят мигом забывает обо всех благих намерениях, о том, что собирался Ямана спасти, что тот, вообще-то, только что был на волосок от гибели. Он принимается его лупить. Бьет кулаками по груди и плечам и вдруг оказывается спеленат в крепкое объятие. Прорывает сразу. Весь хваленый самоконтроль — к чертям. Свят рыдает, изо всех сил прижимаясь к укачивающему его Яману.       Они не мерзнут ночью, потому что перекинулись в альтер-формы и прижались друг к другу. Но Свят обоснованно считает, что греет их любовь.