Сбежать

      За ним приходит примелькавшийся омега. Кланяется и ведет по коридорам на террасу. Яман ждет Свята, разглядывая цветущий сад. Но стоит тому выйти из широких дверей, разворачивается и приветливо улыбается. Он галантен и воспитан: правильно усадить, завести и поддержать легкий разговор — вообще не проблема. Свят видит, что Яман действует больше на автомате. Это не может не привлекать в нем. Слишком очевидный плюс, чтобы его игнорировать.       Беседа как-то незаметно скатывается на детские года. Свят не помнит, как и когда потерял контроль, отчего перестал злиться, но ему интересно. Настолько, что этот интерес даже не хочется скрывать.       — Когда пробудился волк, — Яман нарезает розоватый стейк на очень ровные квадратики, и Свят никак не может отвести взгляд от его тарелки, — я сбежал в пустыню и заблудился там. Даже сейчас, когда вижу ориентир, не могу перестать немного бояться.       — А тогда почему ориентира не было?       — Неправильная инициация. Смог менять обличие, но волк не проснулся до конца. Даже воду не вышло найти — настолько я был убог.       — Сколько тебе было лет?       — Десять.       И Свят очень явственно представляет себе маленького волчонка, измученного жарой и жаждой, отчаянно бредущего по пустыне. Образ настолько яркий, что даже в горле щиплет.       — Ох… Но как же стая? В десять лет?       — Двух моих близких друзей дернуло, когда я потерялся. Отца тогда не было в стране, так что если бы они не вывели взрослых на нужный путь…       — И что потом? — Святу совсем не хочется думать о погибшем в песках малыше.       — Было трудно. Иногда были страшные мигрени: я просто валился на пол и орал. Иногда срывался на парней, иногда — они на меня. Мы перманентно ссорились и дрались и так же мирились. Со временем все прошло. У нас случилась настоящая инициация, а потом я нашел остальную часть стаи. Это, на самом деле, дало мне огромный опыт. После я без особого труда разбирался со стайными вопросами.       — А сейчас?       Яман чуть хмурится, почти неуловимо и быстро проходится языком по верхней губе, и Свят понимает, что, в лучшем случае, услышит сейчас полуправду.       — В общем и целом, так же. Держимся друг друга.       Свят кивает и делает вид, что скушал даже такой ответ. Тем более, что их диалог уже уходит на другие сферы. И из него вырисовывается совершенно однозначный образ Ямана: верного друга, заботливого сына и относительно честного предпринимателя. Человека с принципами и хорошей морально-нравственной подложкой. Образ этот не вяжется с ролью похитителя, в которую с таким трудом пытается вжиться Яман. Свят не понимает, даже с учетом взгляда, даже с учетом куцых, обрывочных объяснений.       — Зачем ты меня украл? Ты ведь нормальный парень, в общем-то. Почему так? Почему не попытался нормально познакомиться?       — Я пытался, — вздыхает Яман и мрачнеет. Тема разговора ему не нравится. — Получил отказ. Предсказуемо. А тебя я вряд ли заинтересовал бы. Типаж не тот.       — И какой же у меня типаж? — обмирая от стыда и тревоги, спрашивает Свят.       — Противоположный, — внимательно глядя ему в глаза, припечатывает Яман.       И Свят понимает: он знает. Откуда-то совершенно точно знает, какой типаж. Как, почему и зачем он узнал это? Если никто, даже самые близкие и доверенные люди не знали. Даже папа не догадывался, хотя пару раз и пытался осторожно выведать про зазнобу. Свят смеялся легко, насмешливо блестел глазами, и вопросы отпадали. А Ямана не провести ни смехом, ни блеском глаз. Потому что у него не догадки, не смутные подозрения.       Свят отворачивается и смотрит на цветущий сад, копируя взгляд в никуда Ямана.       — Это повод, чтобы красть меня?       Яман снова вздыхает:       — Украли тебя из-за межстайных разборок. Повод — досадить одной из немецких стай. Я просто оказался в нужное время в нужном месте.       — И дорого я стою? — по капле выплескивая переполняющую его горечь и обиду, спрашивает Свят.       — Дорого. Но я бы заплатил столько же еще раз.       Яман не лукавит, не приукрашивает, не набивает себе цену. Свят видит, что это тоже правда. Такая, с которой он не знает, что делать. Потому что принять ее можно только вместе с Яманом и его чувствами, и отказаться, отбросить прочь не получается. Даже с таким скотским характером, как у Свята, подобными признаниями не разбрасываются.       Свят переводит взгляд с одного цветка на другой, слушает стрекот чужих птиц и молчит. Тишина гнетущая, тяжелая, но он понятия не имеет, как разрушить, сломать ее.       — Я все равно сбегу, — роняет он наконец.       Яман мотает головой.       — Я очень прошу тебя не делать этого. Даже волчьих сил не хватит, чтобы добраться отсюда до Сибири. Ты и до России вряд ли добежишь.       Свят вскидывается, потому что волк, знающий о нужном типаже, не мог так легко повестись на пустой образ гламурной куклы. Свят действительно сильный. Он сможет добежать.       — Ты не инициирован, — объясняет Яман. — Обратиться не сможешь. Омегу-волка любой оборотень почует даже не в… не с сильным запахом. Ты не можешь не привлекать внимание. Тебя заберут прежде, чем ты успеешь пересечь хоть одну границу.       — То есть ты предлагаешь мне сидеть на попе ровно? Смешно!       — Я предлагаю тебе дождаться родителей. Ты ведь сам говорил, что они придут за тобой. Я тоже в этом не сомневаюсь.       Свят хмурится. Самое отвратительное, что Яман прав. Соваться куда-то без поддержки сильного альфы — чистое самоубийство. Кроме цивилизованных стай, есть еще всякое околоволчье отребье, которое без лишних раздумий повяжет его в ближайшей подворотне. И все же терпеливо ждать спасения ой как не хочется. Яман видит это, считывает, как неисправность под капотом одной из своих тачек, и подается вперед:       — Я очень прошу тебя, — настойчиво повторяет он.       — Почему ты просто не отпустишь меня?! — отчаянно выкрикивает Свят ему в лицо, тоже дергаясь вперед, оставляя сантиметры между кончиками носов.       Яман отдергивается и быстро моргает. Глаза его изумленно раскрыты, и вид уязвимый настолько, что в другой ситуации Свят рассмеялся бы.       — Я не могу, — тихо, устало говорит Яман. — Не могу.       И тут Свят впервые видит, насколько тяжело ему дается это похищение. Это не повод жалеть его, конечно, но нотка сочувствия появляется почти сразу. Будь Яман не волком, ее не было бы. Но природа изрядно подшутила над своими сильными детищами, почти намертво подчинив бесполезным инстинктам. Кому как не Святу знать?       — Почему со мной такого нет? — спрашивает он уже у двери. Место самых важных и глубоких мыслей…       — Если бы я знал, sevgilim*… Спокойной ночи, — выдыхает Яман.       *любимый       — Спокойной, — так же тихо отвечает Свят и заходит в комнату.       О спокойствии остается только мечтать. Ему тошно, он сам не рад, что затеял гребаный разговор. Хочется материться и драться с судьбой. Да хотя бы Ямана поколотить за такой неудачный выбор в его лице. Но все бесполезно. Кулаки у Свята разжимаются только во сне.       Завтрак ждет его при пробуждении. Тосты, омлет с беконом и легкий салат. Свят вздыхает и принимается за еду. Все это попахивает картонными декорациями, безвкусной картинкой из Инстаграма. Хочется свежих оладушков, залитых сгущенкой и сметаной, огромную глазунью, потому что Свят — волк и кушает много и сытно.       Он быстро приканчивает все и ждет. Яман стучит почти сразу.       — Доброе утро, — мягко приветствует он, входя.       Выглядит холеный альфа неважно. Даже регенерация не спасает от легкой тени синяков под глазами и печати усталости. Свят искренне пробует порадоваться и позлорадствовать. Но толком не выходит, даже с учетом гребаного завтрака и тоски по стае.       — Доброе, — бросает он, даже не пытаясь скрыть досаду от внутреннего противоречия.       Яман смотрит вопросительно и явственно хочет поинтересоваться причинами дурного настроения. Но молчит. То ли списывает все на вчерашний заключительный разговор, то ли просто боится спровоцировать очередной конфликт.       — Я хотел пригласить тебя на морскую прогулку. Погода более чем располагает.       Свят решает не сдерживаться и по-дурацки, совершенно идиотским способом уколоть.       — Пригласи, — прищуривается он.       Такие ходы бесят всегда и всех, потому что тупость злит любого относительно умного человека, а намеренная — выбьет почву даже у полудурка. Но Яман улыбается вполне искренне, хотя на дурака никак не похож:       — Я приглашаю тебя на прогулку на моей любимой яхте. Окажи честь, Святослав.       Он чуть кланяется на восточный манер, а Свят в который уже раз сдувается. Кивает и решительно шагает к выходу. Выбирает машину, ту самую, с аэрографией, и Яман довольно улыбается и кивает, галантно открывая дверь.       Он круто выглядит за рулем. Свят против воли отмечает темные руки, обнаженные до локтей, и легкую небритость. Яман чувствует его взгляд, смотрит вопросительно. Его глаз не видно из-за солнечных очков, они зеркальные, в них только настороженный Свят, но это ожидание объяснения понятно. Свят отмахивается и отворачивается.       Яхта — дело привычное, положенное по штату. Свят уверенно проходится по палубе. Он улыбается, но искусственно, как всегда, потому что водная тема — не его. И Яман вдруг не ведется на его улыбку, хотя сбоев не бывало никогда. Он качает головой:       — Давай вернемся. Я погорячился с… — он широким жестом обводит расстилающееся море.       Но Свят — это Свят. Он не идет на попятный. И уж тем более не делает этого, когда кто-то нащупывает его слабости. Слабостей нет. Их легко задавить, переломить и затоптать. Потому-то Свят насмешливо улыбается и фыркает:       — У тебя, как у омеги, семь пятниц на неделе.       Яман на секунду каменеет лицом, а потом расслабляется и покорно кивает:       — Как скажешь. Но если почувствуешь… дискомфорт, сразу скажи мне. Вернемся.       Он управляется с яхтой сам. Свят помогает по мелочи, потому что на судне они вдвоем. Больше никого. Яман то и дело пытается завязать разговор, но Святу отвечать не хочется. Он взвинчен. Синь и глубина вокруг напрягают его. И здесь Яман делает первую, пожалуй, ошибку в разговоре с ним:       — Может быть, ты расскажешь, что тебя тогда напугало?       И Свят снова срывается. Неутихающее беспокойство за папу выливается в очередной взрыв. Он резко, со всей дури толкает Ямана в грудь. И тот, также впервые, не ожидает. Взмахивает руками и валится за борт. Свят в изумлении смотрит на пустую палубу, а потом рывком бросается к лееру и перегибается, выглядывая темную голову в синей воде. Яман выныривает, отфыркивается, кажется, до сих пор не понимая до конца, что же произошло. Яхта уносится дальше. Свят видит, как Яман приходит в себя и пытается догнать судно, но это дело бесполезное. Они мистические существа, но волки, а не тритоны. Ни хвоста, ни плавников, ни жабер, ни даже перепонок не имеется. А сверхсилы, чтобы вплавь догнать яхту, недостаточно. И Свят понимает, что сбежал. Он подпрыгивает и победно вскидывает руку вверх. Он очень гордится собой, хоть его заслуги во всем этом и нет.       Свят пробегает по палубе, несется в рубку и застревает у штурвала. Кнопочки, рычажки и огоньки незнакомы. Надписи, цифры не говорят ничего. Свят не понимает, куда он плывет и что будет дальше. Да, есть шанс, что в итоге он пристанет к нужному берегу, а там сможет добраться до своих. Но куда вероятнее другой расклад. Он заблудится. У него закончится топливо, вода и еда. Начнется шторм. Итог один — он сдохнет. И смерть его, какой бы ни была, окажется мучительной.       Свят выкатывается из рубки, спотыкается и чуть не падает, подбегает к лееру и застывает. Стискивает пальцы на тросах, почти рвет их, но прыгнуть не может. Вода глубокая. Синь не имеет края. Берега не видно.       Свят боится воды. Оборотни хорошо плавают, но не он. Ужасное детское воспоминание, страшнейший из кошмаров. Ему было тринадцать, когда родители решили выбраться на море. Свят плавал, как тритон, обожал воду и все время проводил в ней. В тот день он просто сбежал от родителей. Отец в очередной раз костерил папу, унижал прилюдно, и выносить это не было никаких сил. Их предупреждали, конечно, что в море встречаются морские ежи, и советовали купить специальные тапочки, но Свят, со свойственным подросткам максимализмом, только отмахнулся. Вода была прозрачной, и дно просматривалось идеально. Зачем стеснять ноги? А тогда было не до разглядывания дна. Внутри все кипело от обиды на отца, гнобящего папу все хлеще, все резче, на папу, не решающегося слово поперек сказать, хотя претензии все — на пустом месте, высосаны из пальца. Свят зло рассекал воду корпусом, прорезая путь, как вдруг вскрикнул от резкой боли. Поджал ногу, вмиг онемевшую, и ухнул под воду. По дурацкому стечению обстоятельств обрыв начинался именно здесь. Свят не помнит, как барахтался, пытаясь хотя бы выбраться на поверхность, как не мог и захлебывался снова и снова. Он помнил только животный всепоглощающий страх, выматывающий ужас, который закончился одним спасительным рывком. Свят до боли вцеплялся в сильные плечи и только у самого берега, глядя на спешащих к нему родителей, понял, что спас его вовсе не отец. Он вскинул глаза и утонул снова. В фантастической, совершенно нереальной зелени.       — Ну ты как? — обеспокоенно спросил незнакомец.       Свят только медленно кивнул, не отводя от него взгляда. Никого красивее он в жизни не видел. В это время подбежали родители.       — Спасибо, — не слишком-то вежливо буркнул отец, выхватывая Свята.       — Да не за что, — протянул незнакомец, и Свят понял, что он оборотень. — А ты бы, — на этом панибратском «ты» отец сжал челюсти, но, что самое удивительное, промолчал, — не яйца в номере чесал, а здесь за ребенком приглядывал.       Он потрепал восхищенного Свята по голове и ушел к своей семье.       К концу дня Свят узнал, что спасителя звали Тимофеем Антиповым, что он отдыхал тут же с мужем и двумя детьми. А еще он знал, что начисто и безнадежно влюбился. Не знал он только, что влюбленность эта не пройдет даже через четыре года.       Как и страх перед глубокой водой. И вот теперь он стоит, словно полный дурак, стискивает зубы до скрежета и сжимает веки до цветных пятен, но не может — не может — не может сделать прыжок.       Когда Свят слышит скрежет, то первым делом думает о каком-то морском чудовище, решившем утащить судно в пучину — Голливудские блокбастеры щедро удобрили почву для таких страхов. Он вскрикивает и отшатывается. Но через борт переваливается Яман, с грохотом растягивается на палубе и тихо, еле слышно стонет.       Оборотни обладают хорошей регенерацией, но анестетик в комплект не входит. И восстановление убитых мышц, связок и всего остального происходит через жуткие боли. Свят помнит, как отец прижимал бьющегося от спазмов брата к полу. Свят одним прыжком подлетает к Яману и садится возле него. Несмело отводит мокрую прядь, не зная, чем помочь. Тот вскидывает на него взгляд, совершенно мутный от боли, и тихо спрашивает:       — Ты в порядке?       И это последняя капля. Свят вцепляется в его мокрую рубашку и плачет навзрыд. Для слез не время и не место, помощь сейчас нужна Яману, но Свят ничего не может с собой поделать. Он чувствует, как Яман пытается подняться, и легко толкает его обратно, потому что надо лежать и восстанавливаться. Но тот уже сидит и нежно обнимает Свята.       — Meleğim*, — шепчет он, баюкая его в объятиях. — Sen sıradışı birisin**. Çok candansın***. Canım****. Дай мне еще две недели, — неожиданно просит Яман. Он поднимает заплаканное лицо Свята и смотрит ему в глаза. — А потом я лично посажу тебя на самолет. Найдут тебя или нет — не важно. Я отпущу. Даю слово. Только две недели побудь рядом. Я ни о чем не попрошу, ничем не обижу. Просто будь рядом.       * мой ангел       ** ты такой необыкновенный       *** такой искренний       **** душа моя       Свят понимает, что может отказать, и тогда самолет будет вот прямо сейчас, но он отчаянно кивает, забывая о страхах и обязательствах там, на другой стороне такого синего моря.       Они сохнут. Свят, прижатый к мокрой одежде Ямана, ухитрился тоже промокнуть. И теперь он жарится на солнце, глупо улыбаясь порывам теплого ветра.       — Сколько я себя помню, — резко прерывает тишину Свят, и улыбка резко сходит с его лица, — отец обижал папу. Малейшая провинность выливалась в глобальную ссору. Тот самый случай, когда слова бьют похлеще кулака. Папа всегда забитый. Я старался быть образцом, потому что мои ошибки — это его ошибки и наказание его. Понимаешь?       — Понимаю твои слова. — Яман хмурится, а голос его впервые — лед.       — Я испугался, что папе снова попадет. Побег с альфой — это не плохая отметка за невыученный урок.       — Я подготовлю самолет к сегодняшнему вечеру.       Это предсказуемо. Уже предсказуемо. Очередная открытая дверца в золотой клетке.       — Я не полечу, — отвечает Свят и мотает головой. — Если отец правда в курсе, что меня украли, пусть лучше занимается поисками. Твои две недели. Я обещаю.       — Спасибо, — с чувством благодарит Яман и осторожно пожимает его пальцы.       Они возвращаются и весь день проводят вместе. Легкое ли чувство вины причиной или данное обещание, но Свят сам удерживает Ямана рядом. Заметно, что тот в растерянности и недоумевает, но рад. Ухватывается за малейший намек, что ему можно остаться, благодарит взглядом.       Кажется, это день откровений. Свят узнает, что Яман принимал участие в недавнем военном конфликте. Это страшно, но в то же время интригует, и он принимается осторожно расспрашивать. Яман отвечает неохотно, больше под влиянием особого расположения к Святу, но постепенно он разговаривается.       — Ты спрашивал про стаю, помнишь? — Свят кивает и внутренне обмирает. Он хочет и отчаянно боится услышать то, что сейчас скажет Яман. — Я потерял там полстаи. Видел, чувствовал, как они гибнут. Один за другим. — Взгляд Ямана пустой. Внутри, в этом уголке души, все выхолощено болью. — Из двух друзей остался один.       — Мне очень жаль.       Святу и правда жаль, хоть фраза и отдает обязаловкой. Жаль, что принялся расспрашивать, копаться. Жаль, что всколыхнул то, что ныло, но еле слышно. И от этого не стекленел взгляд, как сейчас.       — Аль был ближе мне, чем Корай. Всегда оберегал меня. Война была не его делом, он пошел за мной. — Свят вскидывается, но Яман отрицательно качает головой. — Это был его выбор. Я тоскую, но не виню себя. По крайней мере, настолько. После его смерти я ударился во все тяжкие. Пил, гулял, играл. Корай просто не мог вытащить меня из всего этого. Вытащил ты, — Свят изумленно распахивает глаза, — и Аль. Я напился в тот день ужасно. Пришел в его квартиру и полез в его же телефон. Открыл Инстаграм, а там твоя фотография. — Взгляд Ямана теплеет и становится мечтательным. — Солнце сзади, ты улыбаешься. И все. Как будто появился новый смысл в жизни. Я пытался официально познакомиться с тобой. Но я слишком мелкая сошка, чтобы надеяться на согласие смешать кровь. Омега из Сибирской стаи мне не по зубам. То, что ты оказался здесь сейчас, — случайность. Я просто оказался в нужное время в нужном месте. И даже не планировал удерживать тебя. Был уверен, что стоит тебе меня увидеть… — Свят опускает взгляд, в груди жжет. — Но не сложилось.       — Я люблю другого, — брякает Свят и впервые ненавидит свой длинный язык, бегущий впереди разума.       — Я знаю, — тихо отвечает Яман. — Такова воля Бога. Ничего не поделать. Ты все еще не хочешь отказаться от обещания? Я пойму, в свете моей откровенности.       — Я останусь, — горячо выпаливает Свят, и сердце заходится от благодарного взгляда. Слишком много в нем в ответ на такую малость.       «Дело не только в папе», — признается он себе, прощаясь с Яманом перед сном.       «Дело совсем не в папе», — тумкает у него в груди.       Но этого Свят не слышит. Он спит.       Первая неделя пролетает. Свят выискивает в Ямане недостатки, но малейший минус, как по волшебству, оборачивается в их ситуации плюсом. Яман исполняет все прихоти и желания. Даже готовит оладьи, хотя видно, что в кухню не заходил ни разу в жизни. А потом с удовольствием уплетает, расхваливая Свята так, что у того краснеют щеки.       Проходит половина следующей недели и все упорядоченное спокойствие катится к чертям. Свят просыпается от резкого спазма между ног. Вчера Яман устроил выматывающую прогулку, и он буквально свалился на постель. Сил хватило только чтобы раздеться и скинуть одежду на пол. Так что начало течки Свят проспал. И теперь его корежит, мотает по мокрой уже постели. В глазах то и дело темнеет и омерзительно стыдно хочется что-то засунуть в себя. Хотя понятно что. Свят хнычет и сжимается в комок.       Прихода прислужника он не замечает, вздрагивает от осторожного прикосновения к плечу. Омега улыбается виновато и показывает на столик. Там привычные фрукты, на которые Святу вот именно сейчас абсолютно насрать, графин с водой и таблетки. Он судорожно вскрывает пачку, рвет ее, выдавливает два белых кругляша и заглатывает их, не запивая водой. Через десять минут легче становится ровно настолько, что не хочется сдохнуть. Лекарства отсекают лишь боль. А вот изматывающее возбуждение не девается никуда. И Свят прекрасно знает, что даже выпей он лошадиную дозу — не поможет. Препарат не тот. Помогает только один. И Свят с трудом поднимается на ноги и медленно топает к двери. Он пополз бы, но член слишком болит. Из последних сил стучит и оседает на пол. Взгляд лениво обводит комнату. Кровать сменили, и теперь вместо столбиков под балдахин — деревянные шарики с четырех углов. Святу тошно от мысли, что он готов насадиться на этот шарик. Он стонет и прячет голову между колен. Запах от течки настолько сильный, что чувствуется даже ему самому.       Дверь приоткрывается, и в комнату заглядывает давешний омега. Находит взглядом Свята и изумленно распахивает глаза. Протискивается в щель и пытается помочь ему подняться. Но Святу неприятны эти прикосновения и помощь — такая — не нужна. Он вяло отталкивает протянутые руки и хрипит одно слово:       — Яман.       Омега понятливо кивает и скрывается за дверью. А Свят перекатывается на четвереньки и отползает к центру комнаты. Поза оказывается удивительно удобной. Только так ничего не давит ни на член, ни на задницу. Свят довольно стонет и опускается щекой на мягкий ковер. Поза ужасная, грязная и пошлая, но сменить ее он не готов даже под угрозой скорого появления Ямана.       Тот приходит минут через пять. Стучит и, дождавшись пригласительного бурчания, входит. Свят из своего положения видит только его туфли, но Яман почти спотыкается.       — Святослав… — выходит глухо, с явным рычанием, и Святу даже смотреть не надо, чтобы понять, насколько близок Яман к потере контроля.       — Флеоксатин, — выдыхает Свят. — Больше ничего не помогает, — он почти хнычет и непроизвольно вертит вздернутой попой.       Яман неслышно приближается к нему и садится рядом на корточки. Судя по звуку – копается в телефоне, а потом разочарованно стонет.       — У нас его нет. Можно заказать из России. Это… — он судорожно прикидывает, — часа четыре, минимум. Ты продержишься?       Свят должен продержаться. Потому что он сибиряк, омега одного из сильнейших кланов России. Он открывает рот, но вдруг отрицательно качает головой. И это капитуляция, понятно обоим. У течного омеги варианта всего два: подавители или член. И Свят только что добровольно отказался от подавителей. Но самое ужасное в ситуации не это. Самое ужасное то, что он мог бы продержаться.       — Святослав… — медленно, со сдерживаемым стоном тянет Яман. В его голосе вопрос, на который Свят уже ответил, но он такой перестраховщик…       — Свят.       — Да… — горячим шепотом на ухо, в самую, черти ее дери, душу.       Свят изгибается и скулит. Жалобно, по-омежьи, показывая всем нутром свою готовность. Он думает, что Яман возьмет его резко, сразу же, не размениваясь на ласкательные побрякушки. Ведь он так долго ждал — это будет понятно. Но Яман не изменяет себе даже здесь. Он не спешит. Скользит ладонью от щиколотки вверх, останавливается на ягодице и осторожно ее сжимает. Наверное, стонет — ухо Свята обдает горячим воздухом, но тот не слышит. Разогнавшаяся кровь шумит так, что не слышно ничего. Тотальное обновление системы.       Яман бережен, нежен до крайности, и Свят дергает, тянет его, царапает и тормошит, чтобы он сделался хоть чуть-чуть жестче. Потому что в каждом его движении то, о чем они молчат, но знают оба. То, что очевидно рвет Ямана на куски и заставляет Свята чувствовать вину. Неизвестно за что. За сраный свой Инстаграм, возможно.       Яман поддается на провокации, но только на доли секунды, а потом возвращается к прежней неспешности, вылизывает, выцеловывает изнемогающего Свята. Тот уже плачет в открытую, выгибается, подставляется. Обожает и ненавидит глядящего на него с такой нежностью Ямана. Она, эта нежность, так велика, что перекрывает даже полыхающую в зеленых радужках страсть. Невыносимая.       — Ты уверен? — шепчет Яман, прикасаясь твердой головкой к измученному входу.       И кому-то другому Свят раскроил бы череп за эту фразу, потому что она выдает неуверенность. Но не в их случае. Потому что все сомнения Ямана не в себе самом, а в Святе. Но тот подается вперед, чуть насаживается и выдыхает изумленно — настолько это прекрасно! Яман напрягается всем телом и прикрывает глаза. Выдыхает, сглатывает, и Святу кажется, что веки у него дрожат. А потом становится не до наблюдений. Яман действительно страстный альфа.       Они долго не могут отдышаться, лежа рядом, а потом синхронно поворачивают головы друг к другу и прыскают от смеха. Продолжают смеяться, отыскивая хотя бы белье, потому что ни один, ни второй не могут спать голыми. Секс сближает людей. Но они как будто начинают стесняться еще больше. Прячут глаза, молчат. И Свят очень боится, что Яман сейчас уйдет, но тот ложится рядом, касаясь плечом. А потом они просто переплетают пальцы и засыпают.       Свят больше ощущает посторонний шум, чем слышит, потому что сон такой сладкий, но, когда дверь с грохотом распахивается, вскакивает мгновенно. Это похоже на кошмар, ведь в дверях стоит отец. Он зол. Даже не так. Он в ярости. Дышит ей, излучает ее всем телом, но особенно глазами, в которые Свят боится смотреть. Рядом с ним незнакомый альфа в возрасте, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы уловить сходство.       Отец Ямана, подскочившего одновременно со Святом, первым разрывает тишину. Он коротко рычит, и у Свята все обрывается внутри. Ямана сносит с постели. Секунда — и он на коленях перед отцом. Слова, перемешанные с рычанием, непонятны, но смысл очевиден. И Яман кивает в ответ на каждое склоненной головой. А потом разворачивается к отцу Свята и запрокидывает голову. Готов понести наказание? Но это же дикость, смешно просто. Они цивилизованные оборотни и давно перешагнули рубеж Средневековья! Но отец делает шаг вперед и заносит руку.       Свят вскрикивает и бросается ему наперерез. Закрывает Ямана собой и рычит. Несмело, слишком тихо, чтобы хоть кого-то впечатлить. Отец изумленно вскидывает брови:       — Ты что же, Святослав, — и вот это обращение по полному имени — очень плохой признак, — защищаешь насильника?       — Он не насильник, — уверенно отвечает Свят и в подтверждение кивает. — Все было по обоюдному согласию.       — Что?       Голос у отца ледяной, и это последняя возможность избежать наказания, свалить всю вину на Ямана, который вцепился в его запястье, пытаясь образумить. Но…       — Ты слышал.       — То есть, ты сбежал с ним из пансиона?       — Нет. Меня выкрали, а Яман спас. Мы даже знакомы до этого не были.       — Почему же ты не связался со мной сразу же? Что делал все это время, и почему мы нашли вас в таком положении?       Свят умеет врать. Научился за годы, пока всеми силами выгораживал папу.       — Потому что закономерно боялся повторного нападения. Решил спрятаться — мало ли что. Жил здесь, пользовался гостеприимством Ямана, — роль Инстаграмного избалованного красавца, сибирского принца — его конек, не поверить невозможно. — А вчера меня течкой накрыло. Но Флеоксатина местные аптеки не предлагают. Пришлось так, по старинке.       Вся история — вранье на вранье. Она шита белыми нитками, криво-косо. Но она нужна всем, кроме, может быть, Ямана, который молчит и не поднимает взгляда. Отец через силу кивает и разворачивается к двери:       — Одевайся. Самолет ждет.       Отец Ямана идет вслед за ним, но притормаживает около Свята и еле слышно шепчет:       — Спасибо!       Он, видимо, очень хороший человек.       Яман все такой же молчаливой тенью выскальзывает из комнаты. Свят быстро одевается. В душе у него полный раздрай. Там наслаиваются друг на друга два образа. Разных, противоположных, у которых общего — зелень глаз. Один — спаситель, другой — похититель. Но кто из них в бухающем сердце — большой вопрос.       Свят стоит у трапа самолета и вглядывается в лицо странно спокойного Ямана. В глазах у того знакомая нежность, трепет… и принятие. Он кончиками пальцев касается тыльной стороны ладони Свята и тепло улыбается:       — Seni her zaman seveceğim*, Свят. Прощай.       * Я буду любить тебя всегда       Святу так хочется понять, что же Яман сказал сейчас, потому что это кажется чертовски важным. Важнее того, что уже было сказано, и важнее того, что будет сказано после. Он вдруг отчетливо понимает, что, если тот попросит остаться, он останется. Но Яман молчит, только грустно улыбается, и Свят взглядом пытается донести до него свою мысль, попросить, заставить сказать: «Будь со мной». Отец нетерпеливо хватает его руку, тянет к трапу. А Святу кажется, что что-то рвется больно, когда Яман перестает его касаться. Он оборачивается, пока не спотыкается о ступеньку, не слышит ворчание отца, потому что слушает другого. Но Яман молчит. Смотрит, будто срисовывает Свята для себя, и не произносит ни слова. Самолет взлетает.