Зарисовки со звездолета

Вулканцы не видят сны. Зато террасу видят, и сейчас, судя по частым движениям глаз под сомкнутыми веками, Джеймс Тиберий Кирк находится в фазе быстрого сна, которая у представителей его расы часто сопровождается сновидениями. Вулканцы не видят сны. Чистокровные вулканцы, не я. Мой контроль эмоций лучше, чем у многих исконных уроженцев Вулкана, и мой капитан иногда шутит, что я “пытаюсь перевулканить всех”, но гибридное происхождение вносит свой вклад, и некоторые мои старания соответствовать идеальному образу, в том числе и в аспекте сна, обращаются в прах. Я тоже вижу сны, как и моя мать, как и подавляющее большинство террасу. Иногда тревожные, иногда мирные и наполненные теплом, иногда жаркие, как пески моей родной планеты, а иногда заставляющие просыпаться в недостойном вулканца диком первобытном ужасе с сердцебиением, ускоренным на десятки процентов. Вулканцы не видят сны. Но я знаю, что такое кошмары. Знаю по себе. И именно кошмар сейчас захватил моего террасу, Джиму часто снятся тревожные сны. Некоторое время назад он решительным, хотя и нерезким отказом ответил на моё предложение разделять с ним разум в моменты, когда кошмар нарастает, чтобы не дать тому возможность полностью расправить свои зловещие крылья. Метафора принадлежит Джиму, не мне, но суть моего предложения он уловил верно и с присущим ему виртуозным владением стандартом облек в слова, выражающие гораздо большее, чем моё сухое перечисление возможных преимуществ от ментального вмешательства. И я чувствовал благодарность, которую он испытывал в тот момент, когда я пытался убедить его дать мне возможность ему помочь. Чувствовал не через ментальную связь, не через тактильную телепатию, нет, я просто знал, что мой капитан и партнер бесконечно ценит и меня, и мои попытки сберечь его сон и покой. Но тем не менее он ответил отказом, и причиной была непредсказуемость его кошмаров. Мой Джим боялся причинить мне боль в тот момент, когда наши разумы будут сплетены воедино. Вулканцы не видят сны. И им не понять, каково это – метаться по постели, сбивая простыни, при этом видя перед собой тех, кого ты не смог уберечь. Снова. И снова. И снова. И тем более им не понять, что едва ли не худшее мучение – наблюдать, как это испытывает кто-то бесконечно дорогой для тебя. И я касаюсь взмокшего тела Джима, вынуждая его пробудиться. Первые несколько секунд он полностью дезориентирован, но потом осознает себя и с сокрушенным вздохом зарывается лицом в подушку, бормоча сумбурные извинения. Затем, когда ритм его дыхания восстанавливается, он придвигается ближе ко мне, и в тесном физическом контакте мы оба находим утешение. Я бережно перебираю его волосы, стараясь поделиться своим внутренним покоем. И я знаю, что рано или поздно Джим доверит мне свой разум с той же откровенностью, с которой доверяет свое тело, и вместе мы будем сильнее любых из его кошмаров. Но пока что это время не настало, и уставший террасу просто засыпает в моих объятиях. Вулканцы не видят сны. Но меня это не волнует. Ни за одним вулканцем, ни за одной вулканкой я не наблюдал бы так, как сейчас наблюдаю за своим мирно спящим террасу. Во сне лицо Джима кажется неуловимо моложе, его черты сглаживаются, а его динамичный разум наконец находит покой. Я не знаю слов на стандарте, которые могли бы корректно описать наши с Джимом отношения. В вулканском языке есть подходящий термин, но я не нахожу пока в себе смелости назвать Джима так даже мысленно. Лишь иногда, лаская чувствительными кончиками пальцев широкую спину расслабившегося после тяжелого корабельного дня капитана, я ловлю себя на том, что траектория прикосновений переходит в привычную вязь родной письменности, вырисовывая древнее и не переводимое однозначно на стандарт слово. Вулканцы не видят сны. Но я засыпаю и вижу во сне того, рядом с кем проснусь.

август 2018, 21.11.2023