***
Шел уже четвертый день течки Юнги. Сокджин за это время неимоверно устал. Первые два дня казались адом, потому что температура у омеги падать отказывалась и норовила достигнуть максимальной отметки. Джин как мог сбивал ее, отходя от кровати лишь на пару минут: за едой и по нужде. Юн бредил и постоянно звал какого-то Гука, метаясь по кровати и изнывая от возбуждения, омега пытался удовлетворить себя, снять напряжение, но только он достигал финиша, как в голове снова всплывал образ того самого парня из парка, заставляя Юнги гореть от желания снова и снова. Омеге казалось, что он уже точно себе что-то натер, либо руку, либо изнывающий от нескончаемого возбуждения половой орган. Сокджин старался не входить в комнату лишний раз, чтобы не смущать Юна, однако, когда подросток слезливо пожаловался на ужасный зуд в заднице и стояк, Джин сам смутился и растерялся. Не мог он помочь Юнги так, как следовало бы, а препараты лишь притупляли ощущения на короткие часы, давая передышку для сна и перекусов. Когда Юнги спал, гамме также удавалось поспать, заняться мелкими делами и собой. Он выглядел едва ли лучше самого Юна. Мешки под глазами, впалые щеки и в принципе уставший вид. Когда же омега бодрствовал, то не выходил из комнаты, умирая в собственной кровати физически и морально или проводя короткие передышки либо за разговорами с Джином, либо за игрой с Кукки, который также почти не отходил от своего хозяина, показывая свою поддержку. На третий день ему стало получше, жуткие боли и жар прошли, а вот разрывающее возбуждение никуда не девалось, поэтому омега продолжил пить лишь подавители. Запах под слабым препаратом так и не потускнел, потому Сокджин в своем отчете о состоянии Юна всегда оставлял пометку: «Дышать вам пока будет сложно, Намджун-щи, еще пару дней потерпите». И Джун терпел. Питался едой из ресторанчиков, спал на жестком диване и работал в три раза больше нормы, но терпел. Потому что дома запах удушающий и Сокджин, все еще к разговору не готовый. Джун все дни себе места не находил, переживал за сына и старался сдерживать бесконечные порывы позвонить. Получалось плохо, он все равно звонил трижды в день и говорил то с Джином, то с Юнги, ненадолго успокаиваясь, а после мог позвонить еще разок, на ночь, чтобы точно быть уверенным в том, что у гаммы там все под контролем. Как любой любящий отец, находясь в такой момент не рядом с любимым сыном, он переживал сильнее нужного и срывался на работе по поводу и без, держа в страхе всех вхожих в его кабинет. На четвертый день Джун совсем заскучал по Юнги и Джином. Да, теперь он уже не увиливал от этих мыслей и признавал, что он соскучился по человеку, который ему нравится. Потому к привычным трем-четырем звонкам добавился еще один, чтобы просто услышать тихий замученный голос Джина. Как-то раз он разбудил звонком гамму, за что был обруган всеми цензурными и не цензурными словами, послан со своими звонками далеко и надолго, а потом еще и пристыжен тем, что из-за звонка проснулся и Юнги. И даже так, слыша озлобленный голос Сокджина, Джун улыбался, а после, отключившись, представлял, как младший материл его при совсем других обстоятельствах и в разных позах. Он, казалось, ехал крышей, разрываясь между беспокойством за сына и желанием увидеть Джина. Намджун все больше хотел вернуться домой. Однако, на вопрос о его возможном возращении Джин стабильно коротко отвечал: «Нет, запах все еще слишком сильный». Намджун тихо лез на стенку и ненавидел свой кабинет все больше, потому что практически из него не выходил, разве что на важные встречи и совещания. И это была лишь одна из причин его агрессии. Еще одной причиной раздражительности и неприязни ко всему окружающему являлся заместитель Намджуна. Скользкий, мерзкий, жеманный Пак Чимин, который вился под дверями кабинета начальства и пытался навязаться в компанию. То кофе предлагал, то обед, то себя. В первые дни омега, явно поехавший крышей после недавней течки, действительно недвусмысленно предлагал себя в качестве развлечения. Джун же терпел и выставлял зама, настоятельно рекомендовал ему взять еще пару отгулов. Парень отказывался, лез снова, снова получал мрачные взгляды и тяжелейшие вздохи от начальника, потом скрывался на пару часов и все повторялось. Намджун впервые почувствовал себя главным героем фильма «День Сурка». И впервые, наверное, альфе так сильно хотелось от Чимина избавиться. Да даже не то, чтобы уволить, а сослать куда-нибудь максимально далеко, чтоб не досаждал и не ебал ему мозги. Нельзя было, слишком уж влиятельный у засранца папочка. Приходилось терпеть сначала домогательства и все еще крепкий приторно сладкий запах, затем смущенные взгляды в свою сторону за такое неподобающее поведение. Цирк на выезде. Альфа просто жаждал оказаться дома как можно скорее, пока агрессия не вышла за рамки, и он тупо не прикончил никого из персонала. В среду вечером раздался звонок в дверь, потревоживший ненадолго воцарившееся сонное царство. Сказать, что Джин хотел убивать, — нагло промолчать. Первые секунды своего неприятного пробуждения Сокджин был твердо уверен, что это был Намджун, не выдержавший жесткости своего дивана в офисе и давления беспокойства на, вроде как, крепкую нервную систему. Однако звонили настойчиво и несколько раз. Гамма быстро отмел идею с вернувшимся альфой, ведь, во-первых, у того были ключи, во-вторых, Намджун бы позвонил перед тем, как выезжать. Здравый смысл не дал бы ему приехать раньше дозволенного, дышать-то дома было по-прежнему нечем. Джин поторопился встать, чтобы скорее открыть дверь и прекратить эту раздражающую трель, пока Юнги не проснулся. Измученный течкой омега спал мертвым сном под действием подавителя и обезболивающего, лишь иногда тихо хныча во сне от любого неосторожного движения. Если бы он проснулся, то человека за дверью точно ждала бы медленная и мучительная смерть. А так, лишь куча ругательств и негатива в свой адрес. Убивал бы незваного гостя Сокджин мысленно, всеми изощренными способами, а вот материл бы в реальном времени и в лицо с плохо скрываемой агрессией и особой жестокостью, даже не пытаясь фильтровать слова. За дверью стоял высокий молодой человек. Стоял он крайне беспокойно, нервничал и, казалось, не дышал, сжимая ладони в кулаки и пряча их в карманах темного приталенного пальто. Альфа. Сокджин за свои годы успел наловчиться определять половую принадлежность. И тут возникали вопросы, много вопросов, на которые у гаммы времени не было, потому что со второго этажа дома вновь послышался тяжелый стон и голос юного омеги. Он снова бредил, проснувшись не столько от звонка, сколько от навязчивого запаха лесного озера. Боль во всем теле уменьшилась и сошла на нет, а вот возбуждение, словно волной, накрыло бедного подростка с головой, заставляя захлебываться и снова позорно дрочить, уже даже не на образ, на запах. Он знал, кто пришел, и жаждал его внимания в эту конкретную секунду, потому что чувствовал, что еще немного и он бы помер от усилившегося в разы пожара внизу живота. Встать сил не было, сдерживать стоны — тоже, а на глаза просились слезы от болезненного желания отдаться своему истинному. Сокджин искренне сочувствовал юному омеге, который первую в своей жизни течку проводил один в страданиях и муках. Гамма верно оценил положение вещей, когда парень, едва державший себя в руках, представился и бросил голодный взгляд за спину старшего, в глубь дома. Запах его заводил и заставлял терять рассудок, Джин был уверен, что еще немного, и его бы неаккуратно подвинули, врываясь в дом, и закрылись бы в комнате омеги, преследуя явно не самые безобидные цели. Единственное, что смог сделать гамма, так это выйти из дома и плотно закрыть за собой дверь, хмуро смотря на едва державшегося на грани самообладания альфу перед собой. Он явно чувствовал состояние своего омеги, раз даже свежий воздух не мог отрезвить рассудок. — Вы папа Юнги? Я Чон Чонгук, Гук, альфа вашего сына, — слова парню давались с явным трудом, но Джин не мог не оценить попытки альфы держать себя в руках, достойно для первой встречи при таких обстоятельствах, однако этого все равно было мало, — он оставил записку в парке, а я только недавно вернулся в страну и… господи, дайте мне зайти, ему же плохо, я помогу! — самообладание затрещало по швам, когда Чонгук утробно зарычал на мешающего пройти Джина. Здравые мысли о том, что это родитель его омеги и такое поведение недопустимо, не могли совладать с природным инстинктом валить и трахать по праву свое. Чону было самому противно от ситуации, но он ведь не ожидал такого поворота событий, когда спешно выбирал подарок для омеги в ближайшем магазине и летел по данному адресу на встречу, чтобы поздравить, пусть и с опозданием. — Молодой человек! Прошу вас сейчас уехать, ради Юнги, это будет разумно, — Сокджин испытывал противоречивые чувства. С одной стороны омегу было очень жалко и этот альфа, истинный Юна, мог помочь, проведи они остаток течки вместе. С другой стороны, Юнги не его ребенок и сам он решать не мог, как и не мог впустить незнакомого парня в дом. В голове знатно скрипели шестеренки, стараясь как можно быстрее придумать более менее адекватную причину, чтобы не впустить в дом Гука, совесть же вставляла в шестеренки палки, по ощущениям, железные, потому что внутри все так и кричало: «Впусти, малышу наверху плохо, это его альфа, он наверняка чувствует, что тот близко. Если они проведут течку вместе, ничего страшного не случится, это ведь естественно.» Сложно, Джину было максимально сложно. Однако не сложнее, чем Чонгуку, который, стараясь держать себя в руках, начал маячить из стороны в сторону, — Чонгук-щи, я о нем позабочусь. Поймите, ваше поведение сейчас либо возвысит вас в глазах отца Юна, либо уничтожит. Чон остановился. С трудом, не дыша, размышлял над сказанным и взвешивал «за» и «против». Сказанное Джином звучало все равно неубедительно, Гук не обратил внимание на плохо сформулированную просьбу старшего и думал над последствиями своего появления в комнате омеги. Единственное, что понимал сейчас альфа, это то, что он непременно сорвался бы. Один запах дурманил и сражал здравый смысл наповал, а что могло произойти, окажись Гук напротив своего течного омеги? Крыша бы точно помахала ручкой, и Чонгук бы повел себя, как последнее животное. Такой расклад ему не нравился, хотя и становился с каждой секундой не таким уж и плохим и максимально заманчивым. Так нельзя. Альфа судорожно выдохнул и рванул к машине, заставляя Джина озадаченно смотреть на опустевшее место перед собой и удивляться происходящему. Слишком быстро гамма выдохнул, приняв такой порыв за мудрое решение уехать прочь до поры до времени, ведь Чон, обойдя машину, немного повозился и что-то достал из салона и поспешил вернуться к дому, снова напрягая старшего своими необъяснимыми действиями. — Это — подарок. А это для того чтобы запах остался с ним, думаю, должно быть полегче. Я написал номер на коробочке, позвоните, когда ему станет лучше, а лучше, пусть он позвонит сам, — Чонгук командным тоном, медленно и с расстановкой объяснил что к чему, пока Сокджин забирал вещи из его рук с крайне недоумевающим выражением лица. Мозг отказывался понимать происходящее, но гамма предположил, что молодой альфа принял верное решение — уехать и ждать. На этом инструкции закончились, альфа круто развернулся и снова помчался к машине, на этот раз точно уезжая. На глазах все еще пелена, сердце стучало так, будто вот-вот собиралось выпрыгнуть из груди к чертовой матери, руки тряслись. Да Чонгука всего трясло от осознания того, что его маленький Ги, хрупкий, но такой бойкий, плакал и мучился в свою первую течку один. Почему Чонгук не вернулся раньше, зачем вообще уехал, почему раньше не представился родителям омеги, он ведь почувствовал в омеге что-то родное еще в парке, при первой встрече, а спустя пару месяцев допустил мысль об истинности. Будь он увереннее, сейчас бы не пришлось силой увозить себя подальше от дома, который пропах омегой настолько, что разило за пару кварталов. Чону было даже смешно. Тот гамма действительно думал, что закрыв дверь, запах испарился бы? Чонгук был не каким-то посторонним Юнги человеком: он истинный, его альфа, который прямо сейчас, не имея возможности заглушить ревущего зверя внутри, умирал от желания развернуть чертову машину и вернуться в тот дом, выбить дверь и забрать омегу с собой, спрятать и… Тут Чонгуку захотелось убивать. Одна мысль о том, что это тело и чистая детская душа омеги была его и для него, и тормоза срывало напрочь, в штанах становилось тесно, а в грудной клетке прогрессировала боль. Единственная сдерживающая мысль сейчас была самой бредовой и чересчур романтичной. Первый раз его мальчика должен быть не таким, не животным и болезненным, а спокойным и романтичным. Сейчас Юна, как и Чонгука, мучили природные инстинкты, потому удовольствия после мероприятия не получил бы ни один из них. То, что сейчас Чон уезжал куда подальше, было правильным. Сокджин тем временем просто сдался. Думать о чем-то он не хотел, слишком устал. Поднявшись на второй этаж он снова застал Юна разметавшимся по кровати и тяжело дышащим. Он мелко дрожал и плакал, не чувствуя запаха так сильно, как было минутами ранее. Снова становилось плохо и больно, начинало мутить, тело снова ломило так, что мысли путались и не складывались в слова. А Джину и угадывать не пришлось, одно лишь имя, как оказалось, сокращенное имя своего альфы, бормотал Юнги. Снова бредил образом и пытался вдохнуть глубже, чтобы уловить остатки запаха своего альфы. Запах действовал, как мощнейший возбудитель, но в то же время и как обезболивающее. Без запаха снова появлялась боль. Сокджин, вспомнив просьбу альфы, подошел ближе к омеге и закутал в шарф. Пах он альфой, не так сильно, но достаточно, чтобы хотя бы один симптом уходил, оставляя лишь жуткое желание отдаться обладателю этого крышесносного, по мнению Юна, запаха. Подарок Джин оставил на рабочем столе Юнги. Юному омеге явно было не до него, он доверчиво уткнулся носом в шарф и дышал, так загнанно и глубоко, до ощутимого покалывания в легких. Дышал и плакал, потому что альфа был у дома, но к нему на помощь не пришел.***
Последние два дня Юн проводил в комнате за дрочкой и слезами. Сначала он бесился из-за нестихающей боли, после злился на безмозглого и вообще ужасного, безразличного и подлого альфу, который бросил его в течку одного, а затем уже просто жалел самого себя и ненавидел свой организм за все эти слезы. Его нервная система будто издевалась, сдала свои позиции и позволила эмоциям, всем и сразу, охватить юного омегу и утопить с головой. Течка высосала из Юнги все силы, настолько иссушила его неиссякаемый запас энергии, что вставать или даже просто двигаться было не то, что лень, а просто невозможно. Все болело, тянуло и ныло. И радости от окончания этого кошмара Юн ну ни капли не испытал. Только грусть, злость и дикую обиду на Гука. В его понимании ситуации, старший просто бросил его в тот момент, когда Юн в нем нуждался как в воздухе. У Джина возможности поговорить с юным омегой не было, его не слушали и игнорировали. Сейчас, завернувшийся в одеяло и скомковавшийся в углу кровати подросток уныло гладил своего единственного оставшегося друга — Кукки. Джин в глазах омеги теперь числился таким же подлецом, что и Чонгук, ведь он не привел альфу в нужный момент. В эти дни Джину даже удалось выспаться, выглядеть лучше он не стал, но чувствовал себя намного бодрее. Юнги из комнаты почти не выходил, так и продолжал хранить обет молчания, игнорируя гамму и впуская в комнату только тогда, когда ему приносили поесть. Для того, чтобы встать и спуститься на кухню требовалось слишком много сил, которых сейчас у ослабшего организма практически не было. Как ни странно, ел он с дичайшим аппетитом, вся еда казалась такой вкусной и ароматной, словно из дорогого ресторана, что Юн чуть ли не урчал от удовольствия. Сокджину это льстило, но бойкот по-прежнему угнетал: с кем, кроме него, омега мог обсудить то, что совсем недавно пережил. Однако пока что Сокджин омегу не трогал, с улыбкой наблюдал, как тот наедался, а посте тихо скрывался за дверями и без повода не беспокоил. Он тихо прибирался дома, возвращаясь к мыслям о том, что рано или поздно Намджун должен был вернуться, а это означало, что разговора не избежать. Да и глупо это выглядело бы, начни гамма скрываться от хозяина дома в его же владениях. Сокджину внезапно стало весело: в голове возникла сцена, где он водил за нос альфу, играя с ним в «кошки-мышки» и прячась везде, где только можно было спрятаться. Почему-то фантазии завели чуть дальше, в них Джун гамму непременно находил, ловил, закидывал на плечо и утаскивал выяснять отношения в более подходящей обстановке и положении. Долго так и качественно выяснять, до синяков и криков удовольствия. Тут уже стало не до смеху. Джин, тряхнув головой, постарался мысли смущающие выкинуть, суетливо прошелся по дому, открывая везде окна настежь и попутно цепляя ногами всякую мелкую мебель, после оделся и поднялся к Юнги, коротко попросив укрыться сильнее, чтобы не замерзнуть. Юнги нашелся за своим столом. Сидел тихо, насупившись и обиженно что-то бормоча, при этом кутаясь в уже почти потерявший запах шарф своего альфы. Сокджин даже разбираться не стал, чем тот был занят и о чем так гневно переговаривался с самим собой, и без того все ясно как день. Омега нашел подарок, тот самый, которого, наверное, ждал сильнее всех прочих. Нашел и номер на коробочке, который уже явно набрал и забил в контакты, с замиранием влюбленного впервые сердечка смакуя на языке такое родное имя. Юный омега, казалось, почти растаял, когда заполучил номер Чонгука, а потом нашел в самой коробочке небольшой серебряный браслет-цепочку. Ничего лишнего, альфа как знал, что слишком милое и вычурное омега не надел бы ни в жизнь. Но «почти» не достаточно, обида на Джина и Гука все еще сидела диким зверем в голове и шептала всякие гадости, настраивая Юна враждебно ко всему миру. Однако в руке парень вертел телефон, явно раздумывая над тем, чтобы написать, а может и позвонить. Сокджин, не ставший тревожить Юнги, спустился до своей комнаты и распластался на кровати, облегченно вздыхая и расслабленно прикрывая глаза. По телу иголочками прошлась усталость, утекая и оставляя после себя приятную легкость. Наконец-то отдых, Джин едва верил в то, что пережил напряженную неделю без последствий. Нашарив рукой телефон под подушкой, гамма задумчиво посмотрел на загоревшийся экран и открыл список звонков. Запах по его подсчетам должен был ослабнуть к вечеру, а это значило, что Джун со спокойной душой мог возвращаться домой. Гамму снова посетила мысль о том поцелуе. До жути неправильно, смущающе и неловко. Альфа явно ждал от него ответа, наверняка уже догадывался, что Сокджин к нему дышать неровно начал еще до самого поцелуя. А Джин в себе был не уверен, считал все ошибкой и простым опьянением, отказывался верить в искренность слов альфы, яростно мотая головой и вымученно вздыхая. — А что, если он был искренен? — еще один тяжелый вздох и напряженный взгляд в экран, сердце от мысли о возможной взаимности пропустило пару ударов, заставило Сокджина вновь уплыть в своих мечтах намного дальше, чем признание, даже улыбаться как дурак начал, все удерживая над лицом телефон и смотря на последний звонивший контакт. Внезапно, телефон в руках завибрировал, а тишину нарушил противный рингтон, громко оповещая о звонке и пугая парня до того, что телефон просто выпал из рук, едва не ломая гамме нос. На экране высветилось уже привычное «Директор Ким» и гамма чертыхнулся в голос, яростно вбивая себе в голову мысль о том, что меньше надо думать о людях, того глядишь, и они не вспомнили бы о нем. — Намджун-щи, только собирался вам звонить, — торопливо ответив на звоном, пробормотал Джин. В конце концов, нельзя же так пугать, хотя альфа и не специально, все равно нельзя. Будь гамма менее удачливым, нос бы его точно не уцелел. — Неужели я могу вернуться домой? — в голоса Намджуна нотки усталости и раздражительности, но вопрос был явно произнесен с улыбкой, наверняка замученной и больше натянутой, Джин слышал, как на том конце альфа усмехнулся, и уже приготовился к чему-нибудь не менее язвительному, но проскочивший в голосе задор заставил гамму возмущенно засопеть и засмущаться, — Или ты там по мне соскучился, Джин-а? — Да, можете приезжать вечером, Юнги лучше, и запах уже не такой резкий, — пробормотал на одном дыхании парень в желании быстрее повесить трубку и, не дав старшему вставить и слова, шустро повесил трубку со словами, — до встречи, Намджун-щи, — альфа на том конце явно опешил, однако наверняка догадался, что ему удалось вызвать на щеках гаммы румянец. Сокджин все еще не решил, как будет вести себя в присутствии мужчины, его смущала и ставила в неудобное положение мысль о том, что Намджун ему симпатичен, что он бы хотел больше таких поцелуев, а может и не только поцелуев. Джину было стыдно за свои желания, сердце предательски стучало быстрее при мыслях о своем начальнике, а разум бил тревогу и пытался остановить шальное сердце, запрещая телу чувствовать гребанных бабочек в животе.***
Ближе к вечеру омега выбрался из своей комнаты сияющий ярче весеннего солнца, раскрасневшийся, смущенный, но такой довольный, что Сокджину сделалось неудобно и завидно. Гамма тоже так хотел бы, чувствовать себя любимым, счастливым и нужным. И спрашивать было не нужно, от чего этот юный влюбленный школьник светился и чуть ли не летал по гостиной, а ведь еще пару часов назад он все еще обиженно глядел на Джина и обессиленно сидел за столом, не решаясь позвонить. В общем, хоть кто-то уже с отношениями разобрался, Сокджин был искренне рад за них двоих, но все же беспокоился за Намджуна. Его реакция могла быть непредсказуемой, Джун ведь ни сном, ни духом, что у его едва расцветшего сына есть уже взрослый и самостоятельный альфа. Когда Намджун зашел в дом, запах в воздухе стал уже едва различимым, сильнее его перебивали ароматы кулинарных шедевров Джина. Альфа соскучился по такому. Приходить домой, где тебя ждут с горячим ужином и теплыми объятиями домочадцев: сейчас альфе казалось, будто он вернулся на пару лет назад, когда все было также, его ждал дома любящий муж и милый сын-омега, оба улыбчивые, слегка шумные. Джуну стало дурно от воспоминаний, но ощущение правильности и комфорта никуда не делось. Казалось, сейчас все было на своих местах. Улыбка сама поползла на лицо альфы, когда на кухне он обнаружил смеющихся над чем-то своим Джина и Юнги, а в голове одна лишь мысль: тепло. Взгляд мужчины зацепился за такую солнечную улыбку гаммы, было красиво. Все инстинкты Намджуна буквально били тревогу и кричали о том, что вот эту картину надо видеть каждый день, что вот этого парня нужно обнимать по ночам и вместе с ним возвращать утраченный в этом доме уют, черт, да Джуну просто хотелось сейчас подойти к парню, прижаться со спины и носом в волосы, чтобы запах шампуня и ничего лишнего, только всепоглощающее тепло. Джин, заметив Намджуна в дверном проёме, тут же стушевался, улыбка с лица сползла, зато щеки заалели, выдавая младшего с потрохами. Юнги почувствовал слабый запах отца, как только тот вышел из автомобиля. Последствия течки сделали свое дело, теперь Юн мог смело называть себя ищейкой. Бодро поприветствовав Джуна, он тут же занял все его внимание шумным рассказом о новом подарке и том, кто его подарил. Намджун, конечно, старался слушать, внимательно вычленяя из бурного рассказа самое важное и делая пометки с тем, к чему бы стоило вернуться как можно скорее. Все его внимание по-прежнему занимал Джин, который тихо накрывал на стол, после тихо ужинал в компании Джуна и Юнги, а затем тихо мыл посуду, задумчиво глядя куда-то сквозь тарелки. Джун, отправив Юна спать, как хищник, подкрался к добыче и мягко, пугая до невозможности Сокджина, обнял, прижимаясь к спине, прямо так, как хотелось с самого начала вечера. — Зайди потом ко мне в кабинет, — снова приказной тон, Намджун уже раз пятнадцать дал себе подзатыльник за то, что до сих пор командовал, когда нужно было ласковее, располагая к себе, чтобы гамма на нежности попался, а не вот так вот. Однако, виду Джун не подал, что где-то что-то не по его плану, он, не хотя, выпустил парня из объятий и уверенно вышел с кухни. Альфа нервничал, надеясь на то, что Джин не испугался. Джун ждал от этого вечера многого, у него терпения не осталось ждать, пока Сокджин сам придет к нему.***
Сказать, что Джин нервничал, это вообще ничего не сказать. У него то и дело потели ладони, в голове все отрепетированные слова перемешивались и забывались, так ему было неловко и даже страшно идти в кабинет к хищнику. Однако бегать смысла не было, вопрос все равно должен был быть разрешен, рано или поздно, но все же. Понимая это, гамма, только закончив разбирать посуду, все-таки пришел к пугающему кабинету. И только он, с тяжелым вдохом и нервно выстукивающим чечетку сердцем, занес руку, чтобы постучать, как дверь отворилась, являя перед Джином растрепанного и явно довольного собой альфу. Хитрец знал, что добыча придет, лишь накручивал себя и выжидал, строил планы по завоеванию и прокручивал в голове финал вечера. А вечер действительно обещал закончиться очень и очень приятно. Пока Джин, опешивший от столь резвого порыва старшего, собирал рассыпанные по сознанию мысли в кучу и лепил из них свои заученные фразы, Намджун, не церемонясь, затащил его в свою обитель и тихонько прикрыл дверь, после к этой самой двери гамму и прижимая. Матерый хищник продумал все до мелочей, загнал добычу в свою клетку, закрыл все пути к отступлению, заставил парня задыхаться от смущения и возмущения. Прижимаясь всем телом, альфа даже не думал скрывать взыгравшее в крови возбуждение, вводил Джина в исступление, заставил подчиниться и снова ответить на тягучий, жадный поцелуй. У Сокджина ноги своей жизнью зажили, стали подкашиваться от напора и удовольствия; все тело на порывы альфы ответило, признало свою слабость, доказало лишний раз, что фейерверки в голове и на трезвую голову взрывались лишь от близости, а уж от поцелуя; руки сами так правильно и нужно обвили шею старшего, притягивая ближе, скрепляя контакт полным принятием, а разум выдал лишь одно слово, с губ не сорвавшееся лишь потому что те заняты более важными и приятными делами. Сокджин пал, повиновался и сердцу, и разуму, признался самому себе в том, что без Намджуна он уже не хочет, а вот Намджуна сейчас очень бы хотелось, во всех смыслах и плоскостях. — Просто скажи сейчас «Да» и я продолжу, — тихий, дурманящий бархатный баритон вызвал по телу миллиарды мурашек, заставляя Джина ловить воздух ртом, задыхаться, искать губами губы старшего и снова желать окунуться в бездонную пропасть с фейерверками, — дай мне шанс, дай шанс нам. Гамма, слабо соображая, лишь крепче обнял Джуна, беспорядочно кивая и показывая, что, черт возьми, да, он готов, он хотел и желал этого, но Намджун выжидал, ждал тихое слово Джина, словно скрепление невидимого союза лишь двумя буквами, которые должны были стереть все границы дозволенного. Намджун мучал и мучился сам, заставляя Джина переступить через смущение и сомнение, негласно давил и подавлял, а после сорвался в огромную пропасть после тихого сорванного шепота гаммы. — Да…