replace

У Питера в жизни, если честно, не так-то много радостей – единственный друг и любимая тётя. Всего два человека, которые готовы ради него на всё: больше, чем у несчастных, меньше, чем у счастливых. Всего два человека, за жизнь которых он боится так сильно, что от этого щемит сердце. Самые близкие. Самые важные. Даже не представляющие себе, что пятнадцатилетний Питер Паркер – Человек-паук. Он прячет от них эту тайну так, как его ровесники прячут журналы playboy; какое счастье – ни враги, ни друзья Человека-паука никогда не заподозрят его в непопулярном подростке, прогуливающем школу. Мешковатая одежда, прячущая тело, отросшая чёлка, прячущая глаза. Отговорки, оправдания, отточенное опытом мастерство: лгать им, отводя взгляд. «Тётя Мэй, я останусь ночевать у Нэда.» «Нэд, сегодня не смогу прийти.» «Мистер Старк, вы возьмёте меня с собой?» У Питера в жизни, если честно, не так-то много радостей – и баснословно богатый Тони Старк, известный всему миру как Железный Человек, не входит в их число. Они не друзья, упаси боже, какая может быть дружба между главой Мстителей и мальчишкой, которого не воспринимает всерьёз никто? Они даже не союзники – так, работник и работодатель, не связанные ничем, кроме трудового договора и редких жарких взглядов. Не значащих ничего. Они ничего друг другу не должны и не несут друг за друга ответственности; да и зачем им сближаться, если у Питера есть целых два важных человека, к которым можно пойти в любой ситуации? Питер не идёт к Нэду, когда тётя Мэй – его прекрасная, ласковая, заботливая тётя, заменившая ему и мать, и отца – погибает. Фатальная случайность, трагическое стечение обстоятельств, которое невозможно предсказать и предупредить. Задремавший водитель. Отказавшие тормоза. Автобус, въехавший в остановку. Закрытый гроб, у которого он стоит целую вечность перед тем, как ослабевшие ноги подгибаются. Питер не идёт к Нэду. И в школу на следующий день – тоже. Он приходит в дом, в котором каждый уголок дышит уютом, созданным её заботливыми руками. Он ложится в кровать, которую ещё позавчера перестилала тётя Мэй. Он закрывает глаза и давится спазмом, но слёз нет: только соль на языке и песок в горле. Питер не идёт к Нэду. Питер не отвечает на звонки и смс, не заходит в фейсбук и не поднимается с кровати, когда слышит стук в дверь. Мучительно долгую секунду он ждёт, что сейчас с кухни донесётся негромкое: «Питер, открой, пожалуйста, у меня руки в муке!», но проходит минута, за ней две, звонящий уходит… А тётя Мэй не появляется на пороге его комнаты, вытирая ладони о передник, и не качает головой, безмолвно журя племянника. Питер не идёт к Нэду. Закат плавит пол его комнаты, заливает раскалённой лавой кровать, подбирается ближе. Холодает, через щёлку приоткрытого окна просачивается сквозняк, но сил на то, чтобы встать, нет. Питер лежит в оглушительной тишине: причёсанный, в чёрном костюме для похорон, с испачканными землёй коленями. За следующие дни Нэд пишет ему тысячу раз, звонит – миллион, стучит в дверь – триллион. А потом прекращает. Питеру кажется, что жизнь несправедлива. Питеру кажется, что где-то там, на небесах, должен найтись хотя бы один сердобольный ангел, согласный обменять его жизнь на жизнь тёти Мэй. Питеру кажется, что так – урчащий от давнего голода желудок, неспособность подняться на ноги, дрожащие пальцы и полынь во рту – выглядит посмертие. Или Ад. Он доходит до того, что удаляет сообщения не читая; мобильник медленно, но верно разряжается, пока наконец не пикает и не вырубается, превращаясь в бесполезный кусок пластика. Питер отбрасывает его от себя не глядя, сворачивается на кровати клубком, закрывает глаза. У него кружится голова, пересохшие губы не разлепляются, перед глазами всё двоится – должно быть, это обозначает близкий обморок. Хорошо, хорошо, хорошо… Пусть этот кусок сырого мяса в груди перестанет рваться на ошметки. Хотя бы ненадолго, господи. Тётя Мэй не была особенно верующей, но едва ли причисляла себя к атеистам. «Если я когда-нибудь увижу бога, – говорила она, увлечённо поедая пасту, – я передам ему, что он последняя задница». Где она, кстати? Наверное, вышла за продуктами. И вот-вот вернётся, и заглянет к нему, и потреплет по волосам, весёлая и добрая, и скажет ласково: «Пойдём, я приготовила пиццу». Да зачем ему пицца! Ему бы – её, обнять, вжаться всем телом, ткнуться носом в мягкие волосы, пахнущие ванилью… Не уснуть бы до её возвращения. Питер уже почти проваливается в сладкую черноту пустоты, когда дверь его комнаты скрипит, открываясь. Он даже не открывает глаз; кажется, и не сможет, если попробует – так жжёт и печёт под веками. Питер не знает, сколько он не ел. Сколько – не спал. Сколько – не поднимался с кровати. Тётя Мэй наругает его. Кровать прогибается под чьим-то весом, ледяная – или это ему только кажется? – ладонь ложится Питеру на щёку. И Тони Старк произносит: – Кое-кто пропустил целых четыре моих вызова. И я забеспокоился. Посмотри на меня, Паучок. Питер не открывает глаз и не двигается. Питеру плохо – его мутит. К нему впервые за несколько дней прикоснулись. А он, идиот, так надеялся, что это тётя Мэй… Что всё происходящее – какая-то чудовищная ошибка. Чей-то розыгрыш. Злая жестокая шутка. – Посмотри на меня, – это уже приказ; в обычно мягком голосе – стальные нотки. Питер разлепляет ресницы против собственной воли. Смотрит больными, измученными глазами, почти алыми от лопнувших капилляров, смотрит, безмолвно спрашивая: «Что, что, ну что вам ещё от меня надо?» И блистательный Тони Старк, который, кажется, не подозревает о таком чувстве, как смущение, не находит слов. Питер выдыхает – тихо, болезненно растягивая губы (на нижней моментально рвётся тонкая полоска подзажившей кожи): – Уходите… мистер Старк. Я больше не… я больше не хочу быть Мстителем. Я не могу. Не могу!.. Самое страшное – то, что он действительно не хочет и не может. Даже зная, что способен предотвратить десятки, сотни смертей. Даже зная, что от него зависит чья-то судьба. Тони Старк молчит. На породистом высоком лбу – непривычная морщина озадаченности и задумчивости. Он знает. Разумеется, он знает: есть ли что-то в биографии Питера Паркера, о чём не имел бы представления Старк? – Послушай, – очень мягко говорит он, точно общаясь с неразумным ребёнком, и ледяная ладонь ползёт по спине Питера. – Она прожила чудесную, полную света и улыбок жизнь. Она бы не хотела, чтобы ты консервировал себя здесь. – Не говорите о ней в прошедшем времени! – Питер орёт это ему в лицо с отчаянием и злостью, откуда-то берутся силы на то, чтобы приподняться на локтях. – Она вернётся, вернётся! На лице Тони Старка – недоумение напополам с острым состраданием. – Питер, у тебя крыша едет, – столько сахарной ласки в его голосе – удавиться можно. Чёрт бы побрал Тони Старка! Питер жмурится, до боли сжимает зубы, глотает рвущиеся с губ слова – обидные и злые. И едва не взвизгивает по-девчачьи, когда Старк вдруг поднимает его на руки. Дёрнуться страшно – полететь на пол не хочется, Паркер в полулихорадочном движении хватается за плечи Старка, и тот усмехается: – Мне надоело слушать твоё нытьё, Паучок. Тебе стоит поесть. И… – он принюхивается, и скулы Питера заливает краска, – пожалуй, принять душ. Он потрясающе бестактен. Он не знает, что такое приличия. Он не позволяет расслабиться – тащит до машины, отдавая приказ бессменному шофёру, усаживает Питера себе на колени… Паркер вырывается – он не маленький ребёнок и не нуждается в том, чтобы его везли вот так, как кота в переноске! Но тяжёлая рука лежит на его пояснице, и шевельнуться не удаётся. Старк лишь скалится. А потом склоняется к его уху и выдыхает: – Не ёрзай так, Паучок, у меня только костюм железный. Питер краснеет так сильно, что румянец заползает под посеревший воротничок рубашки. И больше не шевелится. Только сейчас, в машине Тони Старка, на его коленях, Питера накрывает глухой паникой и желанием вернуться. Его увезли, увезли!.. Оттуда, где всё – о тёте Мэй. Увезли… – Остановите машину! – он вонзается ногтями в запястье Старка, но тот даже не морщится – только глаза, чёрные и бездонные, едва заметно блестят. – Остановите, пожалуйста! Я… мне нужно… – Куда тебе нужно, глупый ребёнок? – это почти рычание, он против собственной воли вжимает голову в плечи, глядя в лицо Старка испуганно и вызывающе одновременно. – Куда – в квартиру, чтобы сдохнуть там, ожидая чуда? Питер, она не вернётся! Она умерла! Умерла, понимаешь? Питер хватает воздух ртом, давясь протестами и бранью, лёгкие обжигает болью, удушливая волна тошноты поднимается по горлу, он прижимает к шее ладонь, но может только сдавленно всхлипнуть, почти в кровь раздирая кожу, ему нечем дышать, там, под рёбрами, всё плавится… – Твою мать! – Старк хватает его, задыхающегося вдохом, за подбородок, прижимает к себе ближе, хлопает по спине. – Хэппи, останови машину! Взвизгивают тормоза, но Питер не замечает – всё его существо занято одним делом: сделать вдох. Разомкнуть губы, глотнуть воздуха… Неудача, опять неудача! Перед глазами россыпь чёрных точек, во рту кисло и солоно, он умирает, умирает, уми… Губы обжигает влажным жаром, комок спасительного кислорода лениво ползёт по глотке, вспоминают, что нужно делать, сжавшиеся лёгкие… Спустя кажущуюся вечной секунду Питер понимает, что Тони Старк поцеловал его. Щекам горячо и мокро, в груди болит и тянет, как бывает от удара или от асфиксии, чужие глаза – внимательные и взволнованные – близко-близко. Судорожный всхлип вырывается сам по себе – сгусток горечи и разочарования. Старк обнимает его, гладит по голове, повторяет негромко: – Всё, Паучок, будет. Не реви. – Я не… – он прикасается к своему лицу, и на пальцах остаётся солёная едкая влага. Мягко трогается машина, вновь заведённая понятливым Хэппи, мимо окон проплывает панорама ночных городов. – Поспи, – говорит ему Старк, властно привлекая к себе и укладывая голову Питера себе на плечо. – Ехать ещё долго. Питер хочет возразить, хочет запротестовать, хочет сказать, что точно не сможет уснуть, но вырубается почти моментально, прижавшись мокрой щекой к чужой груди. Это потом, много позже, его ждёт серьёзный разговор, в ходе которого оба успеют перейти на крик и сорваться в хриплый (жалобный – Питера, требовательный – Тони) стон удовольствия. Это потом ему придётся пройти девять персональных кругов Ада: от первого – возвращения к нормальному питанию – до девятого – смирения. Это потом он вновь возьмёт свой костюм в руки без содрогания и внутреннего протеста, зная: пришло время возвращаться. Это потом торопливые поцелуи перестанут быть способом отвлечь его от мыслей о тёте и станут чем-то большим. Сейчас достаточно и сна. – Что вы собираетесь делать с ним, сэр? – тихо спрашивает Хэппи, лавируя между разноцветными бусинами машин. Тони Старк не отвечает ему долго. Наблюдает за тем, как дрожат слипшиеся ресницы, ловит блики случайных фонарей на бледном лице, едва уловимо проводит пальцами по податливо приоткрывшимся губам. И пожимает плечами: – Я собираюсь заменить ему всех, кого он любил.