Часть 1
9 декабря 2017 г. в 21:13
Яркое солнечное утро. В такие дни музыка играла в голове, не переставая, лишь становилась тише, когда композитору необходимо было обратить внимание на окружающий мир, и снова звучала в полную силу, как только мужчина сосредотачивался на ней. Сегодня Вольфганг запрещал мелодиям захватить сознание, ведь у него было много дел: написанную им оперу поставят, значит, нужно контролировать все репетиции, а уже после браться за что-то новое.
Однако репетиции не мешали тому, что Моцарт смотрел вслед милым дамам. Ему правда было жаль, когда он услышал тихий кашель, который одна из девушек постаралась скрыть. Эта болезнь под странным названием ханахаки преследовала каждого не взаимно влюблённого человека, в конце концов доводя её или его до смерти. Вольфганг знал, что был косвенно виновен в смерти четырёх девушек, — это только те, в своей причастности к смерти которых мужчина был целиком и полностью уверен, но не мог ничего сделать. Даже он, один из самых знаменитых композиторов, не мог управлять чувствами людей настолько хорошо, чтобы те перестали влюбляться в него, ведь полюбить в ответ Амадей просто не мог: ни одна дама, что кашляла при нём и из-за него, не интересовала и не трогала сердце достаточно сильно. Увлечение — пожалуйста, но настоящие чувства? Никогда.
На репетицию заглянул уже знакомый, хотя и крайне неприятный Розенберг, с презрением слушавший одну из арий. Он был не один, привёл невероятно притягательного и вполне молодого мужчину, что внимательно слушал и, казалось, находился где-то далеко отсюда, там, в другом мире, состоящем целиком и полностью из звуков, что родились из-под пера маэстро. Это стало небольшой победой, и Вольфганг даже не обратил внимания на замечания Розенберга, уделяя внимание внезапно ставшему совершенно безэмоциональным незнакомцу.
— Синьор Сальери, что Вы думаете об этой арии? — Розенберг надеялся на ответ, который подтверждал бы его слова.
— Неплохо, — не совсем тот ответ, что ожидали и создавший эту арию, и задавший вопрос.
Моцарт взглянул в тёмные глаза этого самого Сальери, чтобы понять, почему он соврал, ведь Амадей видел на его лице все те эмоции, что должны были создаваться музыкой, и... Еле сдержал порыв кашлянуть. Тело затряслось. Нет. Не может быть. Только не это! Не он!
Розенберг фыркнул в ответ что-то неопределённое и ушёл. Вольфганга по-прежнему трясло, он отвёл взгляд от оставшегося мужчины и не обратил внимания на уход знакомого.
— Герр Моцарт, с Вами всё в порядке? — композитор снова поднял взгляд и заметил, что Сальери смотрел на него обеспокоенно.
— Да, всё хорошо. Извините, что заставил волноваться. То, что Вы сказали о моей музыке... Вы правда так считаете? — Моцарт вновь быстро отвёл взгляд, почувствовав, что приступ кашля уже подступал.
На его плечо легла рука, и мужчина, мягко улыбнувшись, ответил:
— Не здесь, герр Моцарт, не здесь, — они договорились о встрече вечером в доме у синьора Сальери, после чего Вольфганг чуть ли не сбежал с репетиции и, только заперевшись дома, позволил себе закашлять. Пока приступ был несильным и кровь ещё не шла, но Моцарт сгубил достаточно девушек, чтобы знать, что будет дальше. Только бы в его лёгких не росли розы! Это всегда невыносимо больно.
С одной стороны мужчина понимал, что рано или поздно, но расплата придёт, и он сам умрёт от неразделённой любви, как и все девушки, что скончались по его вине. Но так скоро? И по вине другого мужчины? Видимо, судьба действительно приготовила ему вот такую ужасную расплату. Впервые музыка в голове звучала не просто печально, а даже скорбно. Чёрный человек этот Сальери, раз сумел сотворить подобное с маэстро.
За нерадостными размышлениями время текло невероятно быстро, и уже пора было отправляться к виновнику столь жестокой, но до ужаса романтичной болезни. Вольфганг всю дорогу пытался придумать, как не раскашляться перед Антонио, — перед прощанием мужчина назвал своё имя — но в голову не шло совершенно ничего. Жаль, что их дружба может прерваться, даже не начавшись.
Антонио принимал в своём кабинете. Повсюду царил порядок, не было ни единой пылинки, а листы с нотами были разложены аккуратными стопками. Полная противоположность Вольфганга. Они общались весь вечер до глубокой ночи. Сальери поведал, почему не желал портить отношений с Розенбергом, но и признался, что музыка Моцарта его невероятно сильно тронула, вывернув душу наизнанку. Коллеги-композиторы за вечер сдружились, хотя условились на людях соперничать, как и ожидало от них общество. Амадей стойко держался весь вечер, ведь он кашлянул всего раз, когда Вольфганг и Антонио вместе играли на чёрном рояле и случайно задели пальцы друг друга. Но, кажется, Сальери не придал этому того значения, о котором в первую очередь бы подумал Моцарт.
Дни шли, дружба крепла, как и болезнь Амадея. Он улыбался, творил, по-прежнему слышал музыку, виделся с Антонио и соперничал с ним. А по ночам медленно умирал. Кашель теперь подступал приступами по пять-семь минут и всегда был с кровью, сегодня же вышел первый лепесток. Внутри Моцарта росли чудесные лилии, и он был благодарен, что мужчина не любил розы. Лилии причиняли боль, но не раздирали лёгкие изнутри. Любовь росла и крепла, с ней росла и крепла боль.
До сих пор Сальери ничего не замечал, а если и догадывался, то тактично молчал, не желая затрагивать той темы, что могла поставить их обоих в неловкое положение. Тем более Моцарт женился на своей хорошей подруге, которая узнала о болезни мужа ещё до свадьбы и искренне его жалела, а порой смотрела на Антонио с ненавистью, пусть и прекрасно понимала, что тот не мог ответить взаимностью: он жил в счастливом браке.
Но в итоге не выдержал сам Вольфганг. Жжение в груди не прекращалось ни на секунду, кровь с кашлем заставляла чуть ли не задыхаться от её количества, а лепестков становилось всё больше. Ему недолго осталось, и Моцарт чувствовал это, когда перестал нормально дышать. Он решился на отчаянный шаг.
— Он пришёл? — Амадей без сил лежал на своей кровати и мысленно проклинал самого себя за то, что не смог обеспечить Констанции и детям счастливой жизни.
— Вы звали меня, Вольфганг? — знакомый голос вызвал очередной приступ, и Моцарт еле успел сесть и отвернуться, чтобы откашлять кровь и очередной лепесток. Он обернулся на гостя и посмотрел на него умирающим взглядом, замечая на себе удивление и беспокойство.
— Я болен. И скоро умру. Ханахаки, — снова кашель, не такой сильный, но дышать стало сложнее. Видимо, распустился очередной цветок.
Антонио испуганно подошёл к Вольфгангу и сел рядом, не смея касаться. Он заметил лепесток любимых цветов, но всё ещё надеялся, что вина в ужасной и мучительной смерти лежала не на его плечах.
— Бросьте, маэстро, Вы поправитесь. Вас полюбят в ответ, — он даже сумел выдавить из себя слабую улыбку.
— Вы меня любите? — напрямую спросил Вольфганг. Уже не было смысла ничего скрывать, никакого маэстро не останется через какие-то пару часов.
Вопрос, раскрывший все карты, заставил возненавидеть самого себя. Сальери — убийца. Да, он давно завидовал гению, но также давно смирился, что ему не достичь высот Моцарта, и не желал смерти. А теперь вот как всё обернулось.
— Вот так. Мне нет лекарства, — на этот раз грустная слабая улыбка появилась на губах Вольфганга.
— Я... Мне так жаль, герр Моцарт, почему Вы не рассказали раньше? Мы нашли бы способ остановить это, — он взял друга за руки, и тот, пару раз слабо кашлянув, чуть сжал чужие руки в ответ.
— Вы знаете способ. И он нам не подходит. Я знаю. Смирился, что люблю Вас, — Амадей вырвал руки и снова отвернулся, заходясь очередным приступом кашля, который длился, наверное, целую вечность и вызывал слёзы на глазах у гостя. — Спасибо, что не розы.
— Мне всегда больше нравились лилии, — произнёс в ответ Сальери.
— Утром меня уже не будет. Вы можете меня обнять? Я уже не расскажу никому, — не просьба, почти что мольба, сказанная тихим шёпотом.
Антонио не терял от этого ничего, да и желание умирающего — закон. Он чуть придвинулся к другу и обнял его, позволил Вольфгангу положить голову на своё плечо. Тот тихо и ровно дышал, как будто не было никакой болезни, как будто не существовало никакой любви. Они молчали до следующего приступа. С каждым разом было всё хуже и хуже, и сам Сальери начал понимать, что, как бы сильно он ни хотел, утром маэстро действительно уже не будет среди живых. В голову пришла идея хотя бы под конец подарить другу то, о чём он мечтал так долго. Но Антонио не успел произнести ни слова, как Вольфганг тихо-тихо зашептал:
— Реквием у моей жены. Пожалуйста, сыграйте его на моих похоронах. Больше ни о чём не смею просить Вас.
— Я сделаю всё, что Вы попросите. И... Вольфганг? — Сальери немного занервничал. В нём боролись нежелание показаться таким же неправильным, ведь связь с мужчиной хуже, чем что-либо ещё, и желание помочь умирающему всеми возможными путями.
— Да? — всё ещё тишайший шёпот.
— Вы не уйдёте без поцелуя, — Моцарт даже не успел удивиться этим словам, как почувствовал несмелое прикосновение к своим губам и тут же ответил на совершенно нежный первый и последний поцелуй с возлюбленным.
Только через много лет после смерти маэстро Антонио осмелился поведать миру, что это он был виноват в смерти Вольфганга. Поведал и скончался сам, искренне надеясь, что, несмотря ни на что, встретится со старым другом снова.