Мне не страшно.

      «Мне не страшно», — думаю я, поднимая глаза к потолку, стараясь только не глядеть вниз.       Не смотреть. Полностью абстрагироваться от внешней ситуации.       «Мне не страшно».       Нет, правда. Иногда всё это бывает совсем не так отвратительно.       Кто бы ещё, по крайней мере, мог похвастаться тем, что ему предоставили настолько комфортную кончину? Иные ведь сидят сутками в сырых застенках и подвалах, скрываясь по углам, точно крысы, страшащиеся дневного света; съёживаясь в позу зародыша, подгибая под себя ноги и вжимаясь в стены, прячась от поджидающей их, как коршун, голодной смерти. Другие, — не в силах выносить иссушающего душу ожидания, трусливо вскрывают вены, думая, что жаркая солёная кровь, проливающаяся на безжизненный песок пустыни, утолит их отчаяние, точно простую жажду. Есть, наконец, и третьи, — те, кто с готовностью принимает смерть в бою, стойкие и хладнокровные снаружи, но изнывающие от внутренней тоски, изъедающей их, точно червь, способной отравить любое сладкое яство и любую прекраснейшую мелодию, которыми так щедро потчует их мир.       Только это всё на самом деле — маски. Кто утверждал, что жизнь — театр, а мы в ней актёры?.. Поглядел бы он на всё это жалкое сборище. О нет, играют в этом погорелом театре из рук вон плохо…       Я бы сказал — бездарно.       Судорожно сжимаю связанные за спиной руки в кулак, и нервный смешок вырывается изо рта, точно подстреленная пташка.       Из меня тоже никудышный актёр.       А может быть, просто перед смертью действительно все равны?       «Мне не страшно», — шепчу, покрываясь мурашками, когда чувствую, что пальцы босых ног соприкасаются на холодном кафеле стерильно белого пола с некой жидкой аморфной субстанцией.       Итак, кто-то боится голода, кто-то — времени, кто-то — бесцветности.       Я — боюсь воды.       Так все ли равны перед смертью? О, не сказал бы.       Я бы даже ещё перевернул эту фразу, чтобы поиграть словами: не всякая смерть равна другой.       Я не сказал бы, что сильно боюсь боли. Безусловно, это неприятно — пытаюсь пошевелить затёкшими кистями рук, в запястья которых до крови впились сковывающие их железные цепи. Поэтому, думаю, я бы спокойно — или хотя бы с достоинством — принял смерть от кинжала или огнестрельного ружья. Я не боюсь несчастных случаев, потому что не верю в судьбу, так что, думаю, банальная гибель под колёсами машины какого-нибудь зазевавшегося лихача мне тоже не грозит.       Я не боюсь ударов молний. Не боюсь огня — ха, мне ли, прошедшему все круги Ада, трепетать от их главного и неотделимого атрибута?! Нет, чад и пыл огненных отблесков, их нестерпимое, безудержное безумие — всё это даже, наверно, теперь для меня роднее материнской улыбки.       Я не боюсь падать. Высота не пугает… она завораживает, как любая бездна, в которую всматриваешься. И разреженный воздух высотных гор навевает мысли о свободе, а не о смерти.       Страшно другое. Замкнутость, ограничение… сдвигающиеся стены. Узкая грань, за которую выйти нельзя. Да и невозможно, — здесь просто некуда выходить… нет выхода. Может, он был бы, если бы это место было реальным.       Белая комната. Белые стены… Их всего четыре. Четыре таких ровных прямоугольника. Всегда ненавидел правильные линии…       Четыре стены, а ещё пол и потолок. Белое вверху — белое внизу. Забавно, если эту комнату вдруг перевернуть с ног на голову и повертеть в разных плоскостях, обстановка, должно быть, не сильно поменяется.       Ах да, ещё тут есть стул. Дурацкая табуретка без спинки и с жёстким сидением. Чертовски неудобно сидеть, да, к тому же, несколько часов подряд и без движения.       …Часов или лет?..       И связанные руки за спиной. На всякий случай дёргаю цепи снова. Прочные…       Нет, и всё же, эту смерть можно полагать относительно приятной. Вон даже посидеть можно перед ней, поразмыслить о сути и тщете бытия.       «Мне не страшно»… — голос у меня тихий и почему-то немного хриплый. Наверно, связки успели заржаветь от долгого молчания.       И от сырости…       Теперь ноги уже по щиколотку в воде. Я отчётливо ощущаю это.       Мурашки сменяются непрекращающимся ознобом. Стараюсь контролировать сбивающееся дыхание.       Уже? Быстро. Неужели я такой слабак?       Улыбаюсь белым стенам и снова усилием поднимаю глаза вверх.       Я начинаю ненавидеть этот цвет.       Холодно.       Вода поглощает тепло. Это известно любому из начального курса физики. Говорят, это её фундаментальное свойство.       Вода похищает тепло…       Я не люблю холод, — может быть, поэтому мне сейчас так противен этот белый. Он напоминает снег. Снег — символ зимы, а зима — это время естественной природной смерти, погружения её в ледяное оцепенение…       Снег, лёд… это тоже вода. Застывшая…       Вода вообще мерзкая вещь, но, наверно, застывшая, замершая вода — это худшая ипостась. Мёртвая вода…       Ей-богу, когда она шевелится, хоть немного жизни ощущаешь.       Вода поднимается. Она теперь по колено. Кажется, будто уже не так холодно…       Кажется. Просто кожа немного привыкла к температуре, хотя то и дело всё равно прохватывает озноб.       «Мне не страшно» — стараюсь, чтобы мой голос звучал увереннее, и снова заставляю себя глядеть вверх.       Потому что внизу — слишком нестерпимо. Мне не нравится быть внизу, мне не нравится быть тяжёлым, связанным, застывшим на одном месте.       Потому что вода всегда тянет вниз…       Закрываю глаза на мгновение и вздрагиваю, потому что перед мысленным взором встаёт знакомая картинка.       Я был там всего раз, но мне вполне хватило. Такое не забывается.       Наверное, даже Ад местечком получше будет. Там хотя бы есть демоны, с которыми можно побороться, и голодные призраки, развлекающие своими завываниями в плохо прикрытых оконных ставнях.       А там… там тоже были демоны, но только те, что внутри тебя.       Собственно, рефлексия была единственным, что оставалось в такой ситуации. Надо сказать, незавидной всё-таки.       Там я тоже был со связанными руками и в замкнутом пространстве. Там я тоже был один…       А ещё там была вода.       Наверное, слишком много.       Сколько воды нужно употреблять человеку в день? Полтора-два литра. А сколько воды содержится внутри каждого из нас? Говорят, процентов семьдесят-семьдесят пять. Планета на три четверти покрыта водой…       Слишком много.       Снова вздрагиваю и морщусь: ноги скрутило в судороге.       Вода поднимается выше, ледяным кольцом опоясывая живот. Выдыхаю и стараюсь успокоиться; это ещё не так высоко, хотя я чувствую, что мне уже становится трудно дышать.       Смерть от воды я бы, пожалуй, назвал самой жуткой. И не только потому, что это связано с какими-то моими субъективными ощущениями или пустыми переживаниями.       Вода издавна связывалась с потусторонним, тёмным миром. Вода соединяла мир живых и мир мёртвых, мир предков. Навь — кажется, так её называли в поверьях какого-то народа.       Ведьмы гадали на воде, ей поверяли свои самые страшные секреты и самые чёрные тайны.       Это было давно… но разве и сейчас не так? Вода считывает информацию… Вода ворует у людей случайно сорвавшиеся с языка слова и уносит с собой. Вода впитывает в себя всю грязь и мерзость этого мира, накопляя её в себе, аккумулируя тьму.       Есть Ад пострашнее огня — огонь хотя бы очищает по-настоящему, а не мнимо, как делает это вода.       Белый?.. Нет, твой цвет не белый. Он тёмный, мутный… бросаться туда самому? Никогда не понимал утопленников. Как можно добровольно пожелать умереть в такой отвратительной среде?       Судороги усиливаются; меня трясёт. Чувство холода возвращается, я ощущаю, что конечности совсем закоченели. Впрочем, я бы и так не смог пошевелиться… Цепи слишком сильно въедаются в плоть. Снова почему-то дёргаю руки, — зачем ты бунтуешь, глупое тело? это всё равно бесполезно, — но они, конечно же, не поддаются.       Выдыхаю, всё ещё стараясь дышать ровно. Да, физические рефлексы всегда сложно контролировать… Особенно когда это касается страха на клеточном уровне. Страхи вообще — самое древнее, самое первичное, что движет человеком.       С ними можно бороться, но страхи липкие, вязкие. Просто так их не смахнёшь, не отряхнёшь с пальцев…       Они как вода. Холодные, легко просачиваются и выскальзывают, чуть ты пытаешься их ухватить. Прикоснуться к ним нельзя — не имеют формы, а объём страха увеличивается по мере того, как всё быстрее циркулирует кровь, нагретая учащённым сердцебиением.       Вода — коварная. Она действительно может везде проникнуть, всё о тебе узнать. Вода бывает подлой — она умеет приблизиться к тебе так, как никто иной, дотронуться до самых уязвимых мест, разбередить самые скрытые раны, — а потом отступает, как отходит волна после прилива, — оставляя мёртвые рытвины и вымытые в стене скалы пещеры, глубокие, гулкие, пустые…       Сколько процентов объёма комнаты уже занято водой? Снова нервно смеюсь, хотя это становится уже больше похожим на истерику.       «Мне не страшно», — я задыхаюсь. Уровень поднялся до груди; ледяное кольцо сужается. Вода давит на грудную клетку невыносимым грузом. Неимоверным напряжением своей воли снова поднимаю глаза наверх, — безумный, наверное, у меня сейчас взгляд, — и пытаюсь продолжать дышать.       Пространство сузилось ещё больше. Перед глазами мельтешат белые мушки. Мне нечем дышать; к горлу подступает паника.       А в Вендиче было немного по-другому. Там я полностью находился в воде, зависнув в ней, точно в невесомости, но ощущение того, что я сейчас в сознании, создавало странный эффект. И вроде бы ведь в воде, вроде бы должен тонуть… а не тону. Но и дышу не сам.       Иногда возникала мысль: что будет, если они прекратят поставлять кислород через эти многочисленные трубы?       Я, конечно, мог всегда уйти. Дух сильнее тела, он тоже умеет просачиваться в любую дыру, как и проклятая лукавая вода. Но тело слабо… оно всё равно боится.       Страх сжимает кольцо.       Страх поднимается откуда-то снизу горячей, удушливой волной, и застывает в горле тошнотворным комом.       «Мне не страшно!» — я почти кричу, из последних сил стараясь не сойти с ума. Рефлекторно сжимаю кулаки, ногти впиваются в плоть, только я уже ничего не чувствую: тело оледенело.       Я задыхаюсь от этой дрожи и бешеного ритма, выбиваемого сердцем, который стучит у висков.       Вода добирается до плеч. Мне кажется, или теперь она нарочно поднимается медленнее?..       Не смотреть вниз. Только… не смотреть…       Гляжу в потолок, задирая голову, судорожно хватая губами воздух. Хочется вытянуться вверх, выпрыгнуть, вытащить себя за волосы, наконец!..       Но я теперь не такой лёгкий. Я уже не ветер… Я отравлен водой.       Считаю вдохи. Вдох-выдох. Вдох-выдох…       А жить-то всё ещё хочется. Вот забавно. Почему человек постоянно так цепляется за жизнь? И клянёт её, и злится, и готов корить кого угодно в своих грехах. И всё равно — цепляется… Инстинкт выживания — базовый.       Инстинктам трудно сопротивляться… Резко начинаю дёргать руки, не чувствуя уже ни боли, ни холода. Проклятье, и почему эти чёртовы цепи такие крепкие?!       «Мне не страшно!..» — крик вырывается помимо моей воли.       Вода поднимается до ключиц… до шеи. Я не могу себя контролировать. Она сейчас так близко… будто коварная любовница. Прикасается нежно, обманывает, лаская, хочет усыпить бдительность. А затем похищает тепло и уносит вдаль все твои мысли и чувства… оставляя после себя только пустоту и холод. Да, у воды ведь женская природа, а женщина — коварна.       Какие странные измышления, однако же, приходят в голову в такой момент. Где-то я слышал о человеке, которого приговорили к эшафоту, а уже перед самой казнью оправдали. Так вот, вспоминая потом свои последние, как он считал, минуты, он не мог не стыдиться тогдашних мыслей. Потому что ничего путного тогда в голове и не рождалось.       Впрочем, каких таких великих идей можно ожидать от висельника? Преступники, как правило, ничтожны…       Все мы ничтожны перед ней… вода. Говорят, всё вышло из воды, всё и должно туда вернуться…       Последнее меня не слишком-то прельщает; равно как и первое, впрочем. Не хочу быть ничем связанным с подобной отвратительной стихией…       Дёргаю цепи, словно безумный; я бы извернулся и вцепился в них зубами, если бы всё сейчас не было покрыто водой.       Вода… её слишком много.       Видимо, кому-то из нас не место в этой комнате. И я слишком тёмное пятно для этих белых стен. Наверно, меня нужно попросту смыть.       Стереть все мои следы. Ну же, сделай это! Сделай, как ты поступаешь с каждым. Принеси своё фальшивое исцеление от всех недугов…       Над поверхностью осталась только голова, и я всё отчаяннее устремляюсь глазами вверх. Вдох-выдох. Вдох-выдох… Вдох… выдох… наверное, сердце должно бы сейчас стучать куда чаще, но мне кажется, мой пульс, наоборот, едва заметен. Вдох… выдох…       «Мне не страшно».       Я смеюсь… какие пустые слова. Всё пустое… всё незначительно.       Сейчас вода сомкнётся над головой. Наверное, сначала я буду задерживать дыхание, продолжая бороться за жизнь. Инстинкт есть инстинкт… только потом тело снова возьмёт своё, рефлексы заставят меня вдохнуть несколько глотков в лёгкие. И тогда…       Я помню все свои шесть смертей в адском пламени. Я помню многочисленные смерти тех людей, в чьё тело я вселялся. Я ощущал их боль… конвульсии. Беспамятство… вот только в последний миг я всегда трусил и сбегал. А вот теперь… теперь, похоже, никуда не денешься.       От воды ничто не скроется. Она, как скользкая змея, внезапно окажется где-то совсем рядом в темноте, обовьётся вокруг твоей шеи и вонзит в неё ядовитый зуб. Отрава потечёт по жилам, замедляя ток крови, делая её вязкой и неповоротливой, а потом доберётся и до сердца…       Меня вдруг осеняет внезапная мысль.       Кровь. Это ведь тоже вода…       Всё выше и выше. Вдох-выдох. Вдох-выдох… Вдох… Дыхание снова учащается, пульс звенит в ушах. Но тело закоченело настолько, что я не могу пошевелиться. Цепи тут ни при чём… у воды есть свои оковы. Ледяные объятия…       Вдох… выдох…       Уже близко.       Я в последний раз поднимаю глаза вверх, ощущая, что она сжимает свою цепкую руку на моём горле, и кровь стынет в жилах. В буквальном смысле.       Вдох…       Выдох.  — Мне… не… страшно.       Я чувствую приближающуюся темноту и тишину. Да, это ещё одна причина, по которой я ненавижу воду. В ней слишком много… покоя. Мертвенной тишины. Так молчат каменные плиты на кладбищах.       Так смеются они… Я никогда не слышал их смех, но почему-то чувствую, что он так и звучит. Звучит, как тишина. Тишина безысходная. Гулкая, ледяная… пустая.       Пустота.       Я вскакиваю, обливаясь холодным потом, затем с трудом принимаю сидячее положение, пытаясь отдышаться. Воздух… в моих лёгких воздух, а не вода.       Тут же меня охватывает ужасный кашель, — он сгибает меня пополам, заставляя уцепиться за что-то рукой, чтобы не упасть.       Сны иллюзиониста отличаются от снов обычного человека… Когда ты не контролируешь себя, иллюзия оживает. Когда веришь в то, что видишь, — это реальность.       Я слишком поверил в свою смерть… впрочем, надо сказать, она опять выглядела правдоподобно. Можно даже от души поздравить себя с такой качественной иллюзией…       Шатаясь, иду в ванную, но меня передёргивает, стоит только протянуть руку к крану с водой. Делаю медленный вдох, затем всё-таки пересиливаю себя и поворачиваю вентиль.       Вот она — вода в ладонях. Такая незначительная… такая пустая и глупая. Хочешь расплескать её по стенам — она послушно растечётся каплями. Хочешь бросить — расплывётся невзрачной лужей на полу. А ещё вода не может подняться вверх… она привязана к низу, к нижнему миру. Вода — беспомощна.       Бегло умывшись, выхожу в коридор и снова вдыхаю полной грудью. Как всё-таки хорошо дышать…       Сам не зная, зачем, подхожу к окну. Идёт дождь.       Какая ирония. Опять вода.       Открываю окно и, высунув голову наружу под слетающие с неба потоки воды, изо всех сил вглядываюсь в темноту. Но нет, это уже не та холодная тьма. Я живой… я тёплый. Я настоящий. Я не боюсь…       «Мне не страшно», — шепчу я во тьму и улыбаюсь мокрым каплям, стекающим по лицу.