Dulcissime

— Не вертись, — шипит Майтимо, проводя кистью по животу брата, — да стой же спокойно, Кано! — Надо было тебе печатку сделать, — звенит в ответ голос того, — быстрее, да и хлопот меньше, — и тихо смеётся. Майтимо не отвечает, упорно не отводя взгляда от рисунка, что создает на теле Макалаурэ. Как признаться в том, что он бы с удовольствием рисовал по его коже, словно по драгоценной ткани, кончиками пальцев? Ощущал бы живое тепло брата и мягкость его кожи; его дыхание, то спокойное, то ускоряющееся от прикосновений; мурашки, капли пота, смешивающиеся с краской… Сейчас он, пожалуй, завидует кисти и отчасти даже ревнует её к Макалаурэ: ведь тело брата ласкает её ворс, а не его руки. Да, кисть можно отложить в любой момент, предлог найти не сложно, но как не выдать себя?.. — Завяжи волосы, — наконец говорит он, чуть отстраняясь. — А то и косы твои разукрашу. — Может, их укоротить? — смеётся Макалаурэ и оглядывается, словно бы в поисках ножа или ножниц. — Не смешно, — бросает Майтимо и отворачивается, якобы размешать краску, пока брат быстро заплетает свои густые волосы в косу. Больше всего ему хочется распустить эти недоплетённые пряди, вернее, чтобы сам Макалаурэ встряхнул волосами, улыбнулся и, какой есть, полуобнажённый, прекрасный, подошёл к нему и… Майтимо встряхивает головой, отгоняя видение. Интересно, заметил ли брат что-то? Жадный взгляд Майтимо, когда Макалаурэ, обнажившись до пояса обернулся к нему, улыбаясь? Или ответную улыбку? Вряд ли. Он слишком хорошо знает брата, и, скорее всего, тот относится к происходящему лишь как к забавной игре. Наверняка брат думает, что Майтимо внезапно решил вспомнить детство и, закончив рисовать, потащит живое полотно к матери, хвастаться задумкой. А Майтимо хочется запустить руку Макалаурэ в штаны и провести пальцами меж его ног, наблюдая, как тот закусывает губу от неожиданного наслаждения. Затем запустить свободную руку в угольно-чёрную гриву волос, поцеловать изящный лоб… Майтимо хочет услышать вздох брата, его стон, почувствовать ответ плоти, прекрасные руки Макалаурэ, обнимающие его… — Может, ты распишешь не меня, а холст? — переливчатый голос брата возвращает его из грез. Макалаурэ стоит, чуть склонив голову набок, и смотрит… Насмешливо? Удивлённо? Проницательно? — Уже не хочешь быть майа? — отшучивается он, вспоминая вчерашний разговор. Иногда пустяковые идеи помогают отвлечься от возбуждения, что бежит в жилах искрящимся вином. Как же быть спокойным, если рядом полулежит Макалаурэ и болтает ни о чём, то и дело напевая какой-то вздор? Майтимо сам не понял, как они заговорили о майар Йаванны. Видимо, он назвал Макалаурэ птичкой. Тот, рассмеявшись, ответил, что, пожалуй, не откажется петь, подобно птице, как некоторые майар Владычицы Кементари. Тогда-то Майтимо и предложил разрисовать его. Шутя, подробно описывая, какие пёрышки пойдут майа Макалаурэ и какие песенки тот будет распевать. Предвкушая, как коснётся его, пусть всего лишь кистью, и в то же время стараясь ни голосом, ни словом не показать, как желает этого. Ему не хотелось спугнуть брата. Макалаурэ мог отказаться, ведь в такие игры они не играли даже в детстве. Не странно ли двум взрослым эльдар развлекаться подобными играми, и не покажется ли Макалаурэ эта затея блажью? Но он согласился. Рассмеялся и сказал, что ради пения готов на всё. А теперь Майтимо не знает, что же ему ждать от такого родного и такого желанного существа. Вдруг Макалаурэ решит, что слишком взрослый для такой ерунды, посмеется язвительно и уйдет? Вдруг попросит прекратить, заявит, что щекотно, холодно, не нравится краска на коже? Вдруг он что-то почувствовал и испугался?.. — Не хочу, — совершенно серьёзно отвечает Макалаурэ и, моментально преодолев разделяющее их расстояние, оказывается рядом. — Мне хорошо и эльда, — и неожиданно запускает руку в его волосы. — Майтимо… — и, не договорив, касается губами ключицы брата. Тот, несмотря на неожиданно прохладный денёк, надел старый жилет, который не жалко измазать в краске. Как оказалось, весьма кстати… Майтимо вздрагивает. Губы Макалаурэ прохладны, как капли дождя, так почему же от этой невинной ласки его бросает в жар? Хочется вцепиться в брата и вернуть ласковое касание, дать почувствовать, как оно желанно, и как его опьянило всего лишь лёгкое касание губ. Хочется верить, что это не шутка Макалаурэ, догадавшегося о его чувствах, не игра, которая закончится звонким смехом и задорным «поверил?!». Макалаурэ не способен на такое, но Майтимо боится. Себя, брата… всего, чего можно бояться. — Знаю, ты не ожидал, — шепчет Макалаурэ, чуть отстраняясь и поднимая взгляд — и наверняка не рассчитывал, что братик — не безответный холст, но я больше не могу, Майтимо. Ты рядом — я чувствовал твоё дыхание, когда ты рисовал по мне — и это… будто музыка и пение всех птиц разом! Я не знал, на что соглашался, и что прикосновение кисти… Я пытался представить твои пальцы, будто ты рисуешь ими, проводишь линии, растушёвываешь краску… Не кисть, а твои руки, Майтимо… Одни только мысли о таком пьянят как лучшее вино. Если хочешь, рисуй майа Макалаурэ на холсте, на камне, на ткани, где угодно, но я больше не выдержу. Я живой, — и отворачивается. Майтимо молчит. Всё это совсем не похоже на шутку, пальцы Макалаурэ всё ещё путаются в его волосах, и эта безыскусная ласка совершенно не похожа на баловство. Он осторожно поворачивает лицо брата к себе и затем, вместо слов, целует его. Макалаурэ отвечает на поцелуй, сначала осторожно, словно опасаясь, что всё тут же закончится, потом, осмелев или убедившись, что брат не дурачится, обнимает его и было прижимается к нему, но тут же отстраняется, вспомнив, что может испачкать одежду Майтимо невысохшей краской от уже нарисованного оперения. — Мне казалось, тебе всё равно, — наконец говорит он, также ненадолго отстраняясь и наблюдая за удивлённым Макалаурэ. — Боялся, что ты не понимаешь этой странной затеи и согласился на неё, сам не зная, зачем. И сейчас упорхнёшь, как те птички, которым ты так любишь подпевать. Мне не нужен майа Макалаурэ, мне нужен ты, брат. Не нужен ни холст, ни мрамор, ни камень, нужен ты, живой и настоящий, — и снова целует его, жадно, будто бы утоляя давно мучившую его жажду. Брат отвечает, уже без опаски, зная, что его чувство взаимно, не закрываясь и не осторожничая. Но и на этот раз Макалаурэ отстраняется первым. — Я же размажу нарисованное, — говорит он. — И тебя испачкаю. — Не страшно, — улыбается Майтимо. — Одежда старая, хоть всю краску на неё выливай — не жалко. Да и пока тебя расписывал… — А рисунок? — Макалаурэ улыбается и вновь чуть склоняет голову набок. — Не жалко? — Майа Макалаурэ сбросит пёрышки и снова станет эльда. Моим эльда, — усмехается Майтимо. — Не так ли? Вместо ответа Макалаурэ смело обнимает его и целует вновь. Майтимо отвечает, крепко прижимая его и позволяя себе удовольствие запустить руку в густые косы. Макалаурэ не отстраняется, напротив, сам ластится к Майтимо в ответ, а потом, словно оступившись, падает в траву, увлекая за собой и брата. — Сейчас мы оба будем в перьях майа Макалаурэ, — смеётся он. — Неважно, — улыбается Майтимо и, наконец, спускает с брата штаны, осторожно проводя пальцами по его плоти, немедленно отзывающейся на ласку. Макалаурэ, закусив губу точь-в-точь как в его мечтах, подаётся навстречу рукам брата, обнимая его за плечи. А старший брат продолжает ласкать его, наслаждаясь близостью, объятиями, медовым запахом краски от его кожи. Точнее, от них обоих: Майтимо сам уже изрядно перемазался в узоре. Младший же, не отнимая одной руки от его плеч, наконец, распахивает жилет и добирается до теплой кожи, лаская и спускаясь все ниже и ниже … Майтимо тихо шипит, словно выпуская скопившееся желание на волю. Он мечтал, как будет касаться брата, но мечта об ответных ласках не заходила дальше объятий и поцелуев. А сейчас руки Макалаурэ, тёплые, искусные руки музыканта, словно бы играют на нём, будто бы тело Майтимо — инструмент, на котором он создаёт какую-то, ведомую лишь ему музыку. И, наконец, опустив руку меж его ног, он проводит по естеству брата, совсем как сам Майтимо минутами раньше ласкал его. Не повторяя мелодии удовольствия, но словно творя музыку, будто заставляя Майтимо стать поющей под его пальцами струной. Тот закусывает губу, наслаждаясь, но и не забывая отвечать брату. Ему нравится ощущать, как плоть того твердеет в его руке, нравится наблюдать за лицом Макалаурэ и пытаться угадать его сиюминутные желания. И это не менее желанно, чем наслаждение от прикосновений брата. Знание, что Макалаурэ с ним, что это не грёза, не разыгравшееся воображение, а явь, кружило голову хмельной волной. Младший меж тем, не прерывая своей игры, прижимается к брату ещё сильнее, будто бы стремясь слиться в одно целое и никогда не разлучаться. Майтимо стонет и подаётся навстречу, сцеловывая недоразмазанные перья узора с кожи брата, забывая обо всём, кроме них двоих здесь и сейчас. Он ощущает ласки брата, чувствует его объятья, вдыхает запах мёда, смешавшийся с запахом пота обоих. Происходящее между ними естественно, как дыхание. Крещендо удовлетворения накатывает, накрывая обоих и, кажется, какое-то время звенит в воздухе чистой нотой, отрезая тесно сплетшихся в объятиях братьев от окружающего мира. Майтимо стискивает Макалаурэ и закрывает глаза. Он боится, что сейчас все закончится, и он потеряет то неуловимое, непонятное, но такое подспудно желанное чувство. Сквозь закрытые глаза он слышит щебет птицы где-то над ними. Свист Макалаурэ он бы скорее почувствовал, чем услышал, настолько они близки сейчас. Он ощущает его дыхание, чувствует руки брата, легко, но цепко обнимающие его. Наконец Майтимо открывает глаза и сталкивается со взглядом Макалаурэ. Тот улыбается и ищуще смотрит в глаза. Птица продолжает щебетать в ветках сада. — Я подумал, что это ты, — говорит Майтимо и тянется поцеловать брата. Тот смеётся. — Майа Макалаурэ, — говорит он наконец и, чуть отстранившись, проводит пальцами по щеке Майтимо, оставляя разводы подсыхающей краски. — Птицы отвечают тебе, — замечает Майтимо, ловя ласкающую руку. — Кто знает… — Я эльда, — отвечает тот, улыбаясь. — Твой эльда. Майтимо лишь молча улыбается в ответ. На следующий день пошёл дождь. Майтимо засел в библиотеке, краем уха слушая проклятья Турко и Морьо, собиравшихся отправиться на охоту. Капли стучали по окну, отбивая свой ритм, однако не отвлекающий от книг. Ругань братьев, впрочем, не мешала тоже, Майтимо успел привыкнуть к их любви бурно выражать неудовольствие. Раздался перебор струн арфы: Макалаурэ наигрывал какую-то беззаботную песенку, то ли желая отвлечь братьев, то ли просто так, потому что иначе не мог. Вскоре он запел. Майтимо, услышав голос Макалаурэ, улыбнулся, совсем как вчера, словно бы отвечая брату и его музыке. Почему-то ему казалось, что тот знает о его улыбке.