***
*** Помещение сияет своей чистотой и стерильностью, и Юре остаётся только удивляться, как вообще можно поддерживать такой уровень чистоты в месте, которое ежедневно посещают люди. Врач, мужчина лет сорока, внимательно смотрит сквозь прозрачные линзы очков и хмурится. – Простите? Вы уверены? Юрка кивает, болтая ногой. Ему немного, совсем немного страшно, но твёрдая уверенность в правильности происходящего не даёт ему трусливо сбежать. Да и решающий фактор – согласие дедушки – был получен, поэтому сомнения не должны терзать его душу. Но отчего-то всё равно не спокойно, как хотелось бы. Его не пугает боль, потому что он сыт ею настолько, что просто не обращает на неё никакого внимания. Но заранее уже больно, и боль эта не физическая. – Мистер? Врач смотрит немного обеспокоенно, и его взгляд приводит Юру в чувство. Он качает головой: – Можете приступать прямо сейчас. Точнее, вы просто обязаны, – блондин щурится: его английский примерно такой же как и японский, но всё же лучше. Однако он не уверен, что они с доктором правильно понимают друг друга, и показывает на широкую белую, как и всё в этом кабинете, ширму и улыбается, мол, всё в порядке. – Но, позвольте же, – доктор встаёт со своего места. Он выглядит взволнованно и как будто в замешательстве. – Вам всего шестнадцать, вся жизнь только начинается и многое ещё впереди. Боль, которую вы испытываете сейчас… – …будет преследовать меня до самой смерти, – обрывает дока Плисецкий и стягивает с себя футболку. Доктор смотрит тяжело и спрашивает только глазами: «Зачем?». Юра и сам бы рад себя спросить, вот только ответ он знает, и это только подкрепляет его уверенность. – Послушайте, – Юра усаживается на кушетку и устало вздыхает. – Вы немеченый, я прав? – доктор кажется удивлённым. Какое-то время он молчит; подросток терпеливо ждёт; наконец, мужчина кивает. – Но, тем не менее, вы женаты, – продолжает Юрий, указывая на кольцо на безымянном пальце. – И, судя по тому, как вы отчаянно хотите меня отговорить, ваш брак основан на любви и взаимопонимании. Но поймите – вам повезло. Вам повезло найти человека, который ответил на ваши чувства взаимностью без всяких там меток. Вам повезло, что вы не горите огнём каждую ночь, потому что где-то там, – блондин неопределённо взмахивает рукой, – ваша так называемая половинка занимается сексом – да даже просто зажимает кого-то – с кем-то, а не с вами. И надо быть просто мазохистом, чтобы считать это, – он указывает на причудливо сплетённые инициалы под сердцем, – даром. Они молчат довольно долго. Доктор смотрит на него, нахмурившись, и явно хочет что-то сказать, но Юра вновь перебивает его: – Я знаю, о чём вы сейчас думаете. «Глупый мальчишка накручивает себя, потому что его соулмэйт один раз попробовал с кем-то заняться любовью, и этот кто-то был не он.» Но, док, есть один маленький факт: я нашёл своего соулмэйта в восемь лет, и он старше меня на двенадцать. Когда я только родился, именно в этот момент он решил с кем-то трахнуться, и я чуть не сдох. Два месяца реанимации без шансов на спасение, официальный отказ родителей – этот человек сумел разрушить всё просто потому, что его мозг решил, что двенадцать лет – идеальный возраст для потери девственности. Но, знаете, я не виню его в этом: инициалы ведь появляются с рождением соулмэйта, и у него тогда просто не было метки. Просто дурное стечение обстоятельств, не более. Но сейчас он знает всё, и на это знание ему плевать. Он любит причинять боль, но я не готов принимать её в таких количествах, которые он дарит мне. Доктор сглатывает и отводит взгляд. Видно, что он не может найти то одно, правильное, решение, и это ставит его в затруднение. – Ложитесь, – командует док, когда и время, и терпение уже на исходе. – Если вы так хотите лишиться истинности… – он не договаривает и идёт готовить оборудование, но Юра и так всё понимает и укладывается на кушетку, незаметно смаргивая слёзы.***
*** Виктор беспокойно ходит по гостиной и понимает, что больше не чувствует его. Он не чувствует Юру, как чувствовал последние шестнадцать лет, когда метка только проявилась. Это пугает так сильно, что он не обращает внимание на беспокойные вопросы Юри о его самочувствие, отталкивает поскуливающего Маккачина и в конце концов просто падает в уютное кресло. Без невидимой ниточки так непривычно пусто и одиноко, что выть хочется. Обычно она обрывается только в одном случае: соулмэйт умирает, и тогда собственные инициалы блекнут в течение часа или чуть больше. Но время идёт, а его «Ю.П.» всё так же чётко вырисовывается на бледной коже и это хоть немного успокаивает. Виктор вскакивает, когда Юра, бледный, но живой, входит в комнату чуть дрожащей походкой. Мужчина вскакивает с кресла и стремительно бросается к блондину. Всё его нутро орёт дурным голосом: «Живой!», и он зацеловывает его лицо, шею, губы, волосы, потому что рядом с ним ненормально спокойно и уютно как ни с кем другим. – Юрочка, – шепчет он и обнимает, обнимает, обнимает. – Я так испугался за тебя. Думал, что что-то случилось. Я перестал ощущать нашу связь, – бессвязно бормочет он и вдруг понимает, что Юра стоит неподвижно, словно статуя из мрамора. Он оглядывает его: стройный, красивый, Юра стоит в юкате, распахнутой на груди, и Виктору так хочется упасть перед ним на колени и молить о прощении, потому что он вдруг только сейчас осознаёт, как это хрупкое существо дорого ему, дороже всего на свете; так хочется зацеловать его всего, оставляя яркие цветы засосов на фарфоровой коже , что он не сразу замечает то, что ему демонстративно-небрежно показывают. Виктор тянется рукой к тонкой красной полоске под сердцем, и сердце ёкает, испуганно замирая: никаких букв там нет. Он медленно поднимает взгляд на лицо Юры и встречается с его глазами, в которых мёртвая зелень мешается с пустотой. Юра приподнимает уголки губ, из-за чего становится ещё больше похож на холодную статую, и перед Виктором всё плывёт в мутном мареве, когда он слышит безжизненное и безразличное: – Потому что её больше нет.