Император и его цепной пёс

Костяшки были разбиты, а из открытых ран сочилась кровь, капая на некогда чистый пол. Зрачки были расширены настолько, что закрывали собой тёмную радужку, а ядовитая улыбка на губах придавала еще больше безумия её обладателю. Корво был взбешён, а кулак его уже который раз встречался со стеной над головой Дауда, оставляя там характерный след своей необъятной злости. Он стоял, нависая над Даудом, смотрел тому в глаза и думал, почему он до сих пор не убил эту гниль, что поселилась у него под боком. И не только там: Дауд стал опухолью. Злокачественной опухолью с метастазами в сердце. Аттано не мог отпустить этого человека, а мысли о том, что было бы хорошо, наконец, закончить жизнь этой драной псины, резко отсекались, потому что не этого он хотел. Ему нравилось видеть униженного и бессильного перед ним Дауда, то, как в глазах его тусклым пламенем горит решимость, как с губ слетают едкие слова в его адрес. Но он стоит на коленях как самый настоящий раб, проклятая верная псинка, что хочет, чтобы её удерживали поодаль себя стальной цепью. От одного вида такого Дауда по телу табуном пробегала дрожь, приятно отдаваясь в низ живота, потому что именно такой убийца ему нравился больше всего: опущенный, сломленный и покорный. Но больше всего Корво нравилось видеть, как страдает Дауд, захлёбывается в своей крови и молит о пощаде, в надежде хватаясь за руки своего повелителя. Хотя, хоть раз такое было? — Ты посмел ослушаться меня, Дауд? Я думал, что ты хорошо усвоил урок, — притворно мягко сказал Аттано. — Так делать нельзя. Дауд смотрел прямо, взгляда не отводил, потому что уверенность в себе у него никогда не исчезнет, как и та чёртова гордость, которую Корво уже не раз давил своей ногой и размазывал по полу. Он продолжает хвататься за чёрствые остатки того, что осталось. Но как же приятно осознавать то, что он уже проиграл, хоть и продолжает бессмысленное сражение. — А избивать своих слуг тебе можно, да? — прошипел сквозь стиснутые зубы Дауд, скрещивая руки на груди. Он не боялся, что его ударят, потому что к этой боли он уже привык: привык к разбитому носу, крови, что рекой течёт по его лицу, привык к синякам и шрамам, что остаются на теле после. Корво его уже не напугает своей жестокостью. Время уже истекло. — Они — мои слуги. А ты, Дауд, — моя шавка, с которой я могу делать всё, что я захочу. Ваше место — на коленях предо мной, — Аттано говорил медленно, проговаривал каждое слово чётко, чтобы до человека напротив дошло. Он опустил свою раненую руку на лицо Дауда, большим пальцем обвел скулу и шрам, что рассекает его лицо. Не его шрам. Руки его были нежными, хоть и подушечки пальцев огрубели из-за оружия, что долго не выпускалось из рук. Он касался Дауда аккуратно, будто бы касался стеклянной статуи, которую очень легко сломать своими сильными руками. — Но тебе эта роль идет больше всего, мой дорогой, — Корво оскалился, хоть и хотел, наверное, улыбнуться. Рука медленно начала опускаться, пальцами обводя обветренные губы, касаясь подбородка. А остановилась на шее, обхватывая её, надавливая на кадык, который начал беспорядочно биться о его руку, стоило лишь на секунду перекрыть поступление воздуха в лёгкие. Дауд не закрывал глаз, старался смотреть прямо, но нехватка воздуха заставляла его беспомощно открывать рот, пытаясь урвать хоть немножечко воздуха. Но все было тщетно, потому что широкая ладонь Аттано сжимала гортань, оставляла на тонкой коже красные следы от своих пальцев, что прочно удерживали Дауда на одном месте, не давая ни сдвинуться, ни сделать вдоха. Левая рука убийцы вцепилась в чужое запястье, стискивая его со всей своей оставшейся силой, намереваясь если не сломать кость, то ощутимо навредить. Однако свободная от удушья рука Корво отсекла все попытки Дауда хоть как-нибудь повлиять на свое положение, одним резким движением впечатав эту самую руку в стену, сжимая запястье так же сильно, но без четкой цели навредить именно ей. У него сейчас кое-что интереснее. Лицо Дауда начало синеть, а глаза его из-за долгого отсутствия воздуха — закатываться. Он пытался дышать, но у него не получалось, а из губ выходили лишь тяжёлые хрипы и кашель. Своей единственной рукой, что оставалась всё ещё дееспособной, он в надежде цеплялся за одежду Аттано: сжимал в руках его ворот, рвал пуговицы, загребал чертову ткань в кулак, пытаясь хоть как-нибудь отрезвить мужчину. Но он ни в какую не хотел реагировать, завороженно наблюдая за сменой эмоций на лице Дауда, за его беспомощной борьбой, за его губами, что раскрывались в беззвучном крике. Глаза его совершенно не по-доброму блестели, улавливали каждую незначительную деталь на лице мужчины. И лишь тогда, когда он почувствовал ослабевшую хватку на своей груди и заметил, что губы Дауда больше не смыкаются, — резко отпрянул от него, высвобождая и шею, и руку. Он расфокусированным взглядом начал метаться от своей покрасневшей руки к Дауду, что бессильно завалился на колени, стоило лишь Императору его отпустить. Дауд дрожащей рукой касался своей шеи, бесконтрольно кашлял, вместе с этим пытаясь сделать хоть один глубокий вдох. Но у него получалось это очень плохо, потому что боль в горле не давала продохнуть, заставляя вновь и вновь заходиться в приступе сухого кашля. В уголках его глаз скопились маленькие слезинки, лишь одна из которых скатилась по щеке вниз, падая на пол. Корво, в прямом смысле этого слова, передернуло от вида такого беспомощного Дауда. И он точно не знал, хорошо это или плохо. Но то, что он видел перед собой, доставляло ему лютое удовольствие. Ни капли жалости и сочувствия, потому что Дауд заслужил. − Теперь-то ты понял меня? Или мне еще раз повторить, только в этот раз позволить тебе сдохнуть? — Аттано недолго стоял в стороне, наблюдая за тщетными попытками убийцы прийти в себя, потому он и загрёб короткие его волосы в свой кулак, заставляя приподняться и посмотреть на него — своего Императора. — Давай же, Дауд, заставь меня гордиться тобой. А Дауд смотрел на Корво, как самая настоящая обезумившая псина, только лишь пены изо рта не хватает, а так — один в один. Одним лишь взглядом он желал вгрызться в горло Императора, вырвать из плоти трахею собственными зубами, а потом затолкать её ему в рот. Но он этого не сделает. Потому что знает свое место. − Я больше… − начал Дауд, но раздражённое горло не дало договорить, заставляя давиться в кашле, но не отпускать голову. Из-за неспособности глотать, убийца давился собственными слюнями, что мелкими каплями опадали на пол. Точно пёс. — Я не посмею делать что-либо без Вашего разрешения, мой Император… Лицо Аттано осветила улыбка. Беззлобная, ликующая этой покорности. Он отпустил голову Дауда, но так и не позволил тому опустить взгляда, подхватывая того за подбородок достаточно мягко, не желая причинить боли. − Хороший мальчик. Это же не так сложно, Дауд, зачем же ты испытываешь моё терпение своими бессовестными выходками? — Корво не сдержал усмешки и несильно похлопал мужчину по щеке, нехотя отстраняясь от своей великолепной шавки. — Убери здесь после себя. Языком. Однако Аттано не стал дожидаться конца этого представления, потому что Дауд и так отнял у него слишком много драгоценного времени. Он знал, что его псина сделает все в лучшем виде. Он знал, что Дауд его не разочарует.