tempus

Читать под SIA - Breath me (так писал автор и читала я), или под Океан Ельзи - Обійми (мне кажется, она подходит) Каждый день он ждет на железнодорожной станции с 8.15 до 8.25, пятнадцать минут холодной погоды, которая иголками колет кожу, наблюдая, как его дыхание вырывается в воздух белыми облачками. Каждый день, начиная с двадцать второго сентября, дня, когда он начал работать в магазине мороженного, того, что на улице Хаймс, он ждет пока приедет автобус и отвезет его в пустую квартиру, в которой он живет. Как он ничего не ждал с наступлением нового дня, так и дома ему было пусто. Его жизнь была скучной и бесцветной, пустой и холодной, как лед, и он замерзал до дрожи. Существовало четыре сезона: зима, весна, лето и осень. Он, рожденный двенадцатого декабря в полночь, кожа бледная, как снег, и холодная как лед. У него была мать, которая умерла при родах, отец, предыдущий темпус, который пожертвовал собой и передал дар сыну. У него не было друзей, братьев и сестер, только девятнадцать лет изоляции. Он был Ли Сынри, земной темпус зимы. Их называли темпусами, в мире таких было только четверо, столько, сколько и сезонов, но существовали они, чтобы контролировать их. Провидение решало их судьбы. Они были такими же нормальными, как и другие люди, за несколькими исключениями, которые делали их иными. Если так говорить, то они были одаренными и особенными, уникальными. Когда один умрет, не передав свою жизнь следующему, то и сезон, принадлежащий ему, исчезнет навсегда. Эти темпусы были важными и ключевыми для мира, но при этом никто не знал об их существовании. Кафе-мороженое было наполненным круглый год; люди всех возрастов останавливались, чтобы подсластить свой день по дороге на работу, сладкое угощение взрывало красками их жизни и избавляло их от стресса. В помещении всегда было холодно, так что это снижало его шансы заболеть, когда сменялись сезоны. Он стоял за стойкой, смотрел, как посетители, укутанные в слои одежды и огромные шарфы, подходящие под их перчатки, задумчиво съедают рожки, и раздумывал о том, какая абсурдная популяция этих людей. В уголке сидела парочка двадцатилетних, тихо ругаясь, поедая мороженое с банановым сиропом. С другой стороны он слышал, как женщина орала на кого-то за то, что тот перевернул ее десерт; человек, которому он только подал сладость, сел за отдельный столик, раздраженно сдвигая брови, в руке мобильный, в другой — рожок, а потом он услышал гудок с улицы. Сынри тихонько про себя вздохнул, еле слышно даже для самого себя, будто и не было, и он задумался о том, почему люди такие холодные: сердце и кровь, все с метафорической температурой тридцать два по Фаренгейту — ледяные. Не было ничего хорошего в холоде, и Сынри знает это точно. Он выглянул на улицу, посмотрел на темное серое небо и на умирающие деревья, погибающую планету, на которой они жили, листья дрожали из-за наступившего сезона, из-за него, и безжизненно падали на землю в оранжевый, красный и желтый ковер. Это отличалось от того, что было всего несколько месяцев назад, и Ри думал, почему жизнь проносится так быстро, ее холод теперь мчался, направляя всех по пути к скорому концу. В мире людей с холодным сердцем он просто мечтал найти тепло. Сидушки в метро посылали мурашки по его спине, заставляя мышцы бедер дрожать, пока чувство карабкалось к рукам, замораживая каждую конечность перед тем, как перейти к следующей, медленно и уверенно. Это будто сидеть на металле, который был создан специально для зимы, — слишком холодный, чтобы кто-то, кроме него, мог сидеть на нем. Его квартира была все так же маленькой и безвкусной, такой изношенной и растрепанной, что могла бы привлечь внимание любого, но это все, что он мог себе позволить. Свет на кухне был белым и флюоресцентным, неживым и неприветливым. Старый диван в гостиной служил его кроватью, а телевизор, стоящий на полу перед ним, показывал всего пять каналов. Сынри сбросил обувь и упал на подушки дивана, пружины выразительно заскрипели под его расслабляющимся на них телом. Обогреватель не работал, и у него не было денег на ремонт, так что он уснул, смотря, как белый пар его дыхания рассеивался в темноте комнаты. Звезды в небе необратимо и вызывающе исчезали против человеческой воли одна за одной, и Сынри смотрел, как мигание тысяча семьдесят третьей звезды растворилось в темноте, вспыхнуло еще раз и затерялось. Тысяча семьдесят две звезды еще осталось в небе, ожидая своей судьбы, и Ри думал, что мерцают они от страха. Он помнил, как наблюдал за тысяча восемьдесят второй, она быстро мигала на его день рождения, и он улыбался этой компании, плача от одиночества, слезы были как кусочки льда, когда скользили по его щекам. Он сидел и ждал, мысли мчались в голове, как машины на автомагистрали, и он закрыл глаза, пытаясь отогнать прочь те, которые пугали его больше всего. Когда погаснут все звезды… следующим будет солнце. Джиён пришел в его жизнь ворохом одежды, шарф обернут вокруг шеи аж до самого носа, шапочка закрывала уши, куртка-оверсайз с поднятым капюшоном и голые руки, такие белые и изысканные, что Сынри задумался, почему они не были спрятаны от жестокого холода. — Вот, возьми, — сказал Джиён и протянул ему пару красных митенок, связанных из мягкой пряжи, которая ласкала его кожу. Он мешкал перед тем, как их надеть, ощущение тепла ударило его будто молнией, и от удивления он сдвинул брови, думая, как так просто они смогли подарить это чувство его телу. Он сказал: — Спасибо. — Не за что. Я Джиён, — парень улыбнулся и сел рядом с Ри. Правило о личном пространстве будто не укладывалось в его голове. Сынри чувствовал тепло, исходящее от тела Джи, поразительно горячее, и запах кофе и сигарет заполонил его ощущения. — Выглядишь так, будто замерз до смерти. Сынри задумался, как это, подумал об их умирающей Земле, которая медленно замерзала, но отбросил это, взглянул в небо, как раз вовремя, чтобы увидеть, как звезда тысяча тридцать шесть мигнула, прощаясь. Он потер руки о бедра в сотый раз за день, привычка, которая будто на самом деле могла подарить тепло. — Я Сынри. — Ты работаешь в кафе-мороженом. Я как-то видел, как ты уходил со смены, когда зашел однажды. Cынри, больше сосредоточенный на незнакомом чувстве тепла, которое он ощущал, кивнул и еле воспринимал попытку Джиёна завязать разговор. — Я работаю в кофейне, Аэстас? На углу улицы Вернус? Да, — он пожал плечами и услышал звук приближающегося скоростного трамвая. — Ты скорее всего никогда не видел меня. Сынри смотрел, как Джиён поднялся. Источник тепла отдалился от его плеча, тело чувствовало себя уставшим, одиноким и холодным без этого чувства, и это выбило воздух из легких, оставляя его задыхающимся и потерянным. — Оставь их себе. Кажется, они тебе нужны, — и после этого Джиён зашел в трамвай. Капля воды упала на его щеку, и Ри взглянул на тающий лед над своей головой. Трамвай уехал, а он пропустил свой транспорт домой. С момента их встречи Джиён был на станции каждый день, и каждый раз он был завернут в кучу слоев одежды, цветной, но хорошо скомпонованной, отражение его собственного характера, и из-за этого Сынри чувствовал себя голым. Он сохранил митенки, носил их почти постоянно, они стали его второй кожей, но прятал руки в карманы всегда, когда видел Джиёна. Он чувствовал стеснение и неловкость, надевая митенки другого человека при нем. — Я знал, что ты снова будешь тут, — шутливо улыбнулся Джиён и вручил ему чашку кофе. — Я прихватил это тебе, на случай, если замерзнешь. Сынри хотел кивнуть, говоря, что ему всегда будет холодно, но он не собирался рассказывать Ёну о том, что он — зима, по крайней мере не скоро, так что он просто вежливо улыбнулся и вытянул руку из кармана, чтобы прикоснуться к теплоте картона стаканчика. Джиён сел рядом с ним так же, как и в другие дни, и Сынри еле слышно довольно вздохнул, держа кофе в двух руках, и дрожал от тепла, которое чувствовал, а не от болючего покалывания в груди, вызванное порывами холодного ночного ветра. — Спасибо, Джиён, — искренне пробормотал он, не отрывая глаз от черной жидкости в его чашке. — Не за что, — кивнув, сказал Джи и улыбнулся ему, напоминая Сынри солнечный свет, и кофе, и красные митенки. На мгновение Ри на самом деле поверил, что нет никаких проблем, что ничего не идет к своему концу, и что звезды не исчезали на небе. Сосульки на крыше станции таяли, тряслись и падали на землю, разбиваясь, когда приехал трамвай, и на этот раз Сынри не опоздал. Он не ожидал того, что Ён скажет ему, что он был одним из четырёх темпусов, — летом. Это застало его врасплох, упало просто кирпичом на голову, выбило дыхание на несколько секунд, пока он не поверил в это. Это впервые за много лет, когда Ри не чувствовал себя одиноко. Тогда Джиён ночевал у него, сам попросил, и Сынри хватило смелости сказать: ага, конечно, можешь переночевать. Ему было стыдно, кстати, безумно стыдно показывать Ёну свою квартиру, но тот упрашивал, говоря, что и сам-то не живет в люксовых апартаментах. Сынри раскладывал одеяла на полу, а Джиён был на диване, сидел собранно и серьезно, жевал свою нижнюю губу - Ри заставил себя отвернуться, а его взгляд был таким сосредоточенным, будто он раздумывал над чем-то важным. Он взял подушку рядом с собой, и тогда Ён, словно из ниоткуда, сказал: «Я — летний темпус». Подушка выпала из его рук, забытая и потерянная, а Сынри проглотил холодный воздух, из-за которого пересохло в горле. Где-то посреди ночи, приблизительно в 2:12, Сынри не мог спать. Засыпал и снова просыпался, его трясло из-за того, что он лежал на полу. От тонкого одеяла не было никакого толку, хотя Ри и пытался обернуть его вокруг себя, но он не чувствовал тепла. Температура за окном, должно быть, была ниже тридцати двух по Фаренгейту, его тело такое холодное, что с неба падал снег. 2:12. Он почувствовал, как Джиён соскользнул с дивана и лег рядом с ним. Почти мгновенно Ри почувствовал тепло, его кожа оттаивала, и сердце начинало биться быстрее нормального, быстрее обычного. Он повернулся на бок, аккуратно и неуверенно, и посмотрел на лицо второго. Джиён был ближе, чем он ожидал, настолько близко, что он мог дернуться и его грудь уперлась бы в чужое плечо. Он не смотрел, как звезда сто пятьдесят один умерла, и он не заметил мерцание в уголках глаз Джи рядом, боль, которую тот чувствовал, когда светило упало с небес. 2:15. Шторм успокоился, и последняя снежинка упала на землю. Сынри проснулся из-за голоса ведущего новостей по ТВ. Громкость была минимальной, просто тихое бормотание, как фоновая колыбельная, которая ударялась о стены квартиры, но достаточная, чтобы разбудить его. Он спокойно лежал несколько секунд, слыша такие слова, как: метель приближается к нам, впереди длинная зима, мы советуем вам запастись продовольствием, — и Сынри не хотел слышать ничего из этого. Он крепко закрыл глаза, пытался заглушить голос ведущей, пытался закрыться от судьбы, которая ожидала их всех, но это не помогало. У него не было сил, чтобы уничтожить реальность, он знал, что, даже если бы пожертвовал собой, — это бы не отвернуло стремительно приближающийся конец. Он медленно терял контроль над собой, над своим сезоном, и пришло время высшим силам делать все дела. Мир умирал, и он не мог сделать ничего, чтобы остановить это. Земля умирала и уносила с собой всё и всех. Включая сезоны. Он открыл глаза, все плыло и размывалось, было несфокусированным, как и его мысли. Джиён сидел, скрестив ноги, рядом с ним, укутанный в одеяло, и Сынри увидел страх в его глаза, то, как они блестели в слезах, как легко дрожали его губы, как он пальцами сжимал одеяло. Это впервые, когда Ри видел Ёна таким ранимым, таким открытым и слабым. Сынри поймал его в самое неожиданное время, и Джиён все еще думал, что тот спит, что никто не видит его настоящего. Сынни поднялся и сел рядом с Джи, видел, как тот пытается собраться, выровняться и проморгаться, скрывая мерцающие слезы, которые грозили скатиться. Он наклонился вперед и выключил телевизор, голос превращался в ничто, квартира была в полной тишине, нарушаемой лишь их сбитым дыханием. Он не знал, как утешать людей, и в такие моменты он чувствовал себя неуместно, он хотел вырасти с кем-то, кем-угодно, кто дарил бы ему внимание, которое получает каждый человек. Его движения были неловкими, когда он нежно постучал ладонью по согнутому колену Джи. Он сказал: — Мы живем в моменте, Джиён. Конец для будущего — это почти то же самое, когда что-то уходит в прошлое. Если ты слишком убегаешь вперед, то ты теряешься. Просто... Оставайся в настоящем моменте, хорошо?. Он заметил, что слезы Джиёна теплые, когда они, скатываясь по щекам, попадали на его плечи. Сынри услышал звон небольшого колокольчика над дверью и смотрел, как заходит Джиён как всегда яркий и с неуловимой улыбкой. Он хотел спросить, почему Джи тут, вопрос уже крутился на кончике языка, готовый сорваться, но Ён перебил его, выбирая вкус своего мороженого: — У меня сегодня выходной. Сынри кивнул, нагрузил Джиёну лишнюю ложку радужного мороженого, конечно, прикидываясь, будто не заметил этого. Они разговаривали, когда не приходилось обслуживать клиентов, и он чувствовал покалывание кожи, мурашки, бегущие к кончикам пальцев, дерганье в уголке губ и бабочки в животе. Он вытер влажные руки о бедра, его рукава были завернуты, но не из-за температуры в магазине. Сынни нервничал, однако присутствие Джиёна дарило тепло его телу. Даже издалека, Джиён излучал тепло. Джи остался до конца его смены, и они пошли на станцию. Холодная ночь гоняла дрожь по руке Сынри, из-за чего он чувствовал себя окоченевшим. Кожа чувствовалась застывшей и шершавой, как лед, и он чувствовал себя хрупким, будто мог разбиться в любой момент. Они как обычно сели на лавку. Каждый раз Джи садился на несколько сантиметров ближе, и теперь его нога прижималась к ноге Сынри, словно они были слеплены как мягкий снег. Сынни потирал голые руки, пытаясь стиснуть ускользающее чувство в пальцах, будто боясь, что оно пойдет прямиком к его сердцу. Он признался: — Я потерял перчатки, которые ты мне дал. И Джиён только рассмеялся, говоря: — Это ничего. Они тебе все равно не будут нужны. Джиён взял его руку в свою, крепко и уверенно, руки такие теплые, что Сынри почувствовал, как его тело расслабляется, а кровь начинает быстро бежать по венам. Он смотрел, как Джи переплел их пальцы вместе, смотрел, как побелела кожа от крепкой хватки, его рука будто оттаявший от горячей поверхности лед. Сынри не отпустил, когда приехал трамвай, он не отпустил, когда они нашли места, и не отпустил, когда заснул на груди Джиёна той ночью, слушая его ускоряющееся сердцебиение и ощущая тепло его кожи. На улице звезда сто сорок четыре исчезла в темноте. — В последнее время люди такие бессердечные, холодные. Они даже не обращают внимание на людей и вещи вокруг них. Сынри был раздражен. Он устал от всех тех глупых клиентов, которых обслужил этим утром, людей, которые относились к нему так, будто он хуже них, только потому, что он приготовил их мороженое. Он был наблюдательным, и он знал людей и то, как они не думают об окружающих, когда у них самих плохое настроение. Джиён похлопал его по руке и начал выводить рисунки на открытой ладони, нарисовав пару перекрестных линий, образующих звезду. Ощущение успокоило взрывающийся мозг, и он откинул голову назад, позволяя снегу аккуратно падать на кожу, оставляя после себя капли воды, будто искусственные слезы на его щеках. Это были не слезы, и Джиён знал это, но все равно вытер их. — Мы как снег: контактируем только потому, что больше некуда идти, нас просто слишком много. Мы бессердечные и холодные как лед. Начинаем невинными, но со временем что-то происходит и разрушает это. Он громко вздохнул, а Джиён сидел тихо, вбирая в себя громкое виденье мира и его жителей Сынри. Джи закусил губу и положил голову на костлявое плечо парня, ожидая, есть ли ему что добавить, пока он сам не начнет говорить. — Может, мы все просто замерзли до дрожи и нуждаемся в тепле, которое растопит наши проблемы и недостатки. И Сынри думал о том, есть ли разница между теплом и любовью. Голос Джиёна был мягким, и его дыхание каскадами и вихрями щекотало ключицу. — Может быть, мы просто нуждаемся в солнце и звездах, которые принесут свет в наши холодные жизни. Джиён нежно украшал руку Сынри фигурами, рисовал линии, узоры и сердечки на коже. — Может быть, нам всем нужна любовь. Он улыбнулся в кожу на шее Ри, слегка прикасаясь губами к теплу, просто как крылья бабочки, а сердце Сынри расцвело на пару мгновений, пока он не обернулся к Джиёну, в глазах дрожал страх. — Что случится, когда сядет солнце? — Я все еще буду с тобой. И Джиён притянул Сынри в трепетные объятия, тело теплое и притягательное. Он выдохнул пар и вдохнул тепло и запах одеколона Джи. — Я рад, что ты нашел меня, Джиён, потому что я замерзал до дрожи. С течением дней все меньше людей заходило купить мороженого, все были заняты заготовкой банок еды и вещей первой необходимости. Джиён заходил все чаще, его визиты продолжались дольше, и Сынри сделал вывод, что и в Аэстас было туго с посетителями. Он не обращал на это внимание. Джиён никогда не шел домой после работы, и уже стало редкостью, когда он не оставался на ночь у Сынри, но тот никогда не спрашивал почему. Сынри не хотел говорить, но компания Джиёна была чем-то, чем он дорожил, его тепло было тем, в чем он нуждался. Однако, когда Джиён однажды остановился у кафе-мороженого с большой походной сумкой, перекинутой через плечо, синяком под глазом и разбитой губой, только подчеркивающей хрупкость его лица, он должен был спросить, что произошло. Джи только вздохнул и пожал плечами, будто все в порядке, хотя это было не так, все заканчивалось, но он не спорил. Джиён пробормотал: — Мой дядя — козел, когда пьяный. Сынри не сказал нет, когда Джиён спросил, может ли он переехать к нему. Когда погода на улице стала холоднее, снег падал больше, ветра стали сильнее, Сынни начал мерзнуть сильнее, чем когда либо. Они перестали ходить на работу, сообщения на их телефонах однажды утром огласили им о закрытии кафе-мороженого на улице Хаймс и кофейни на Вернусе. Люди по всему миру получили аналогичные сообщения, и все одновременно перестали ходить на работу. Никому не было разрешено выходить из дому после того, как солнце прекратило выходить из-за серых небес. Они проводили большинство дней под одеялами, завернувшись в тела друг друга, Сынри в тепло Джиёна, и выходили только когда свет сменялся тьмой. Они смотрели, как звезды угасали, одна за одной, день за днем, пока только несколько мигало в ночи, сотня или что-то вроде того пыталась изо всех сил спасти свой свет. Он вспоминал Джиёна, когда зарево падало внутрь через окно, лаская его лицо белым свечением, будто говоря, этот мальчик особенный, дорожи им все оставшееся тебе время. Он помнил, как Ён наклонился вперед, помнил свои неловкие движения, ощущение мягких теплых губ на своих, медленное и отчаянное. Это было странное чувство, такое наполненное эмоциями, летом и зимой, жарой и холодом, и сердце Сынри грозило взорваться, выплеснуть нежность и любовь. Это было, когда он осознал. Он любил Джиёна. Каждый раз, когда выходило, Сынри собирал достаточно энергии, чтобы остановить метель на улице. Он плакал ледяными слезами, когда они смотрели, как отовсюду люди выходили из своих домов после дней, недель, месяцев взаперти, лица их постаревшие и бледные, они осматривались и изучали, будто жизнь только началась. Джиён ухватил его за руку, в его глазах плескалось тепло. Летом Сынри страдал от простуды. Зимой Джиён страдал от лихорадок. Для темпусов было естественным болеть в чужой сезон. У Джиёна был жар, и его тело горело от температуры 106 по фаренгейту. Он был слабым, и у него еле хватало силы, чтоб ходить тут и там. С каждым новым днем его состояние становилось только хуже, и Сынри натягивал слой за слоем одеял на его горячее тело, приносил ему лекарства в три утра, если они были нужны. Они заметили, что каждое мгновение дня проводили под толстым слоем одеял, и Сынри знал, что Джиён нуждался в нем больше всего в такие времена. Ри всегда полагался на Джи, который готов быть рядом, чтобы делиться теплом, любовью, а сейчас, в этот раз Джиён нуждался в нём. Он собирался быть рядом с Джи, даже если солнце сядет. Темные круги под глазами Ёна стали более явными, чем его собственные, а скулы стали острее. Его ключицы и плечи выпирали сквозь бледную горячую кожу, и Сынри мог почувствовать его сердце, которое с трудом билось в груди. Он стал таким хрупким, а Сынри разрешал себе плакать, только глядя на спящего Ёна, во тьме ночи, с его лицом, спрятанным на своей шее, увлажняя волосы слезами, как снегом, падающим с неба. Сейчас Джиён лежал, положив голову на колени Ри, и они смотрели, как тридцать шестая звезда затухла. Он чувствовал, как отрывистое дыхание Ёна щекотало его колени, и он сказал. — Сынри, полежи со мной, — Ри послушался, и Джиён держал его прижимая к своему телу, теплому и влажному от холодного пота. Сынри не хотел об этом думать, но он знал, они оба знали. Земля умирала, а вместе с ней и они. — Я бы проводил остаток своей жизни в одиночестве в этой квартире, если бы не встретил тебя. Он мог почувствовать улыбку Джиёна в своих волосах, почувствовать поцелуй, ласково поставленный в макушку. — На самом деле, я б провел всю свою жизнь в одиночестве, если бы не ты. Джиён играл с рукавом его рубашки, водил пальцами по мягкой коже его руки, выводил буквы, и сложенное слово заставило Сынри улыбнуться. Джи сказал: — Я просто бешусь, что не встретил тебя раньше. И Сынри закрыл глаза. — Быть здесь в конце... Мне просто кажется, что все, что происходило до сих пор, было сном. Джи замолчал на минуту, погрузился в мысли и толкнул Сынри, повернулся так, что лежал сверху, грудь к груди, сердцебиения становились быстрее, чтобы стучать в ритм. Он сказал: — Когда наступит конец, мы проснемся ото сна… — он медленно выдохнул, мечтая о солнце и синем небе, о деревьях. — Тогда начнутся приключения реальной жизни, — Сынри улыбнулся, если бы только это было правдой, и Джи лишь кивнул ему с полузакрытыми глазами, это правда, просто верь в это. Пять звезд украшало небо той ночью, осталось всего пять звезд; шестая упала много часов назад. Все за окном было темным, кроме мерцания звезд, и Сынри помнил, как он привык смотреть в окно на огни города, гудящие машины, вспышки самолетов в небе. Джиён поцеловал его губы, нежно и успокаивающе, его язык был мягким и гладким. Он был слабым, но он годами не чувствовал себя таким живым, как когда Сынри толкнулся внутрь. Ри наклонился вперед и поцеловал Джи в левый висок, как раз над ухом, и прошептал: Я люблю тебя, задрожав и остановившись. Под одеялами они жили в своем собственном мире, где существовали только лето и зима, и где никто не должен был быть одиноким. Сынри проснулся от голоса Джиёна возле уха, мягкий шепот: Пошли на улицу. Прошло несколько месяцев с тех пор, как они в последний раз выходили из квартиры, и Сынри поддерживал Ёна, когда они покидали пустой жилой комплекс. Деревья исчезли, огни выгорели, и улицы были пустыми и покинутыми, те же, что однажды были полны людей и машин. Было почти черным-черно, и Ри предполагал, что температура была где-то ниже нуля. Они пошли на станцию, ту, на которой привыкли ждать, и Джи сел на лавку, где они впервые встретились. Он заметил, что Ён был все такой же яркий и завернутый в ворох одежды с того самого дня встречи, и Ри хотелось разрыдаться. Он сел, и Джиён обнял его за талию, кладя голову на его плечо. Джи сказал: — Я думаю, это оно. И они смотрела на ночное небо, одна звезда сияла в свои последние секунды. Сынри наклонился и прижался губами ко лбу Джиёна. Он сказал: — Да. Джиён наклонился вперед, и они поцеловались, тепло уходило из их тел, губы были холодными друг напротив друга, и он дрожал. Они не отпрянули, губы дрожали, пока глаза наполнялись слезами, мокрыми и холодными, и Джиён сказал: — Это не конец, ты помнишь? И он улыбнулся в губы Ри, его щеки были мокрыми от слез. Сынри улыбнулся в ответ, начиная плакать еще сильнее, и поцеловал Джиёна в веки. Он потянул его на себя, и они лежали на лавке, дыхание белыми облачками вырывалось из ртов, а тела дрожали от холода. Одинокая звезда сверху медленно мигала. — Сынри, я люблю тебя, слышишь? И: — Я тоже люблю тебя, Джиён. Затем Ён закрыл глаза, и Сынри больше не чувствовал мягкого дыхания на своем лице, рука, обнимающая его, ослабела. Он закрыл глаза, и последняя звезда медленно умерла. На Землю упала полная темнота, а его сердце перестало биться. Перед тем как оборвалась его жизнь, он попросил у звезды проснуться от этого сна. Это было 20 Июня, 12 ночи, первый день лета.