Об итальянской лексике

Ardore — лит. зной.

В Милане стояла такая жара, что хотелось пустить себе пулю в висок. Андрей широко распахнул окно, потянул носом сухой воздух, блаженно прикрыл глаза, ощущая, как легкий порыв ветра секундным касанием забирается под расстегнутый воротник. Огромный город шумел бесконечным потоком машин, пыль поднималась с асфальта и лениво кружилась над ним, а тридцать градусов Цельсия в тени ближе к вечеру милостиво падали вместе с сумерками к всего двадцати шести. Боже, как он соскучился по этим раскаленным от мая улицам. — Ты мог позвонить мне и раньше. Шаги сзади были легкие, тихие, как у кошки — и как у вора, — и от непривычно низкого, хрипловатого голоса по коже мелким градом прошлась дрожь. У Паоло всегда был ровный и мягкий тенор, и Шевченко даже забыл, что он может звучать совсем по-другому: в раздевалке, когда плечо крепко обвито капитанской повязкой, на поле, когда от быстрого бега сбилось дыхание, и за порогом квартиры в центральном районе Милана, когда между ними ничтожное расстояние, а нарастающее напряжение словно ржавым налетом утяжеляет связки. — Я всего на один день. Андрей не оборачивался. Холодные пальцы безумным контрастом коснулись предплечья, сомкнулись на нем крепкой хваткой — Паоло развернул к себе сам. — День? — уголки его рта дернулись в легкой усмешке: он попытался ее сдержать, но хитрый, тяжелый, внимательный взгляд выдавал эту игру за мгновения. — Вечер, — Шевченко хотел бы ответить таким же, только внизу живота все тянуло и скручивалось в горячий узел, и от этого ощущения мир перед глазами будто шел черными пятнами: так, словно если бы температура в комнате резко подскочила до пятидесяти семи. — Ночь. Паоло перехватил с его губ новый вдох, целовал методично и медленно; отцветающей под окном яблоней и безбожной жарой пробирался меж занавесок и по подоконнику знойный миланский май. Боже, как они соскучились.