Об итальянской лексике

Braccia — руки.

У Миралема руки красивые, теплые, сильные. Их объятия — крепче любых стен, их легкие прикосновения — нежнее любых ласк. Пауло любит, когда их ладони, мозолистые и широкие, опускаются по его спине, когда пальцы зарываются ему в волосы и скользят между темными прядями. Пауло нравится вспоминать, что эти руки делают с ним, когда он зажат между чужим телом и кафельной плиткой в ванной, когда выгибается на смятых простынях по утрам, когда упирается в стену и еле держится на ногах. Пауло от мягкого жара этих рук вздрагивает каждый раз, будто в первый, и отдается им весь — без сомнения, сопротивления, без остатка. Немногим меньше, чем футболу. Гораздо больше, чем миру за пределами их двух спален. А у самого предплечья худые, загорелые, тонкие; две черные полосы ниже локтя на одном из них — как врожденные. «Что они значат, Пауло?» — спрашивает Миралем иногда, когда они лежат рядом, прижавшись друг к другу, сбросив одеяло на пол. «Не скажу», — а аргентинец смеется, откинув назад голову, касаясь взмокшим затылком обнаженного мужского плеча. Ладони у Пауло вечно холодные, как две льдинки, и ловкие, неуловимо быстрые, словно молнии — их касания так же бьют резко разрядами, прошибают дрожью насквозь. Миралем никогда не скрывает своих ощущений, только тихо ворчит и недовольно ерзает, когда эти прикосновения нахально забираются ему под одежду. «Пауло, прекрати», — но Дибала никогда об этом не думает и позволяет себе еще больше: спускается по бокам и животу, задевает дразняще ремень. «Я предупреждаю в последний раз». Пауло все равно, он улыбается вредно и гнет свою линию, пока не перехватят запястья и не разведут в стороны. «Зануда», — успевает беззлобно ответить он, прежде чем ему затыкают рот поцелуем, и не пробует даже из хватки высвободиться. Потому что плен этих рук — единственный, в который он добровольно идет, подняв к небу собственные, и мощь этих рук — единственная, которой он готов подчиняться безоговорочно.