***
Воландеморт был нынче не в настроении, а если быть точнее, в таком настроении, в котором парочка трупов неизменно успокаивает душу, по крайней мере на несколько часов, не более того. Темный Лорд собрал очередное совещание крайней важности, на которое опаздывать было подобно автоматическому смертному приговору, но которое отчего-то задерживалось по никому не известным причинам, так как сам его председатель имел право задержаться на неопределенное время(возможно не обязательно, но какая-то нестыковка). Пожиратели Смерти беспокойно ерзали на древних деревянных стульях и говорили о том, что, пожалуй, Повелитель имеет вескую причину, а значит, им надо быть наготове, мало ли что может произойти. Нотт-старший был определенно подавлен и участия в разговорах не предпринимал. Иногда лишь делая глотки из очередного стакана виски, он морщился и снова впадал в некоторое беспамятство. Двери распахнулись, и несколько десятков глаз с ужасом неизведанного уставились в проем, но это оказался лишь Антонин Долохов, который вместо приветствия лишь выгнул бровь и, не обнаружив Его Темнейшее Величество, отвесил собравшимся шутовской поклон. — Черт бы тебя побрал, — вскрикнул кто-то, кажется, это был Гойл, но точно сказать было нельзя. — Не рад меня видеть? А с ним мы договорились, приходит обычно по пятницам, и все довольны, — хохотнул Тони и насмешливо подмигнул посеревшему от ярости Гойлу. — Ты? Ты, — договорить он не успел, так как за спиной Долохова возник Темный Лорд, и Гойл запнулся. — Продолжай, Гойл, что же ты замолчал, мне же так интересно знать твое мнение, — прошипел Воландеморт и оскалил белоснежные зубы в улыбке. Долохов даже не дрогнул и радостно, залихватски по-военному развернулся. — Добрый вечер, милорд. — Добрый ли, и для кого? — Темные с красными дужками глаза прибывшего сощурились и впились в Долохова. — Для нас, разумеется! Вы сочли нужным, милорд, и пришли, потеряв свое драгоценное время для беседы, просветительной и благословенной для нас, ваших верных рабов. — Речь звучала искренне, и так пронизывающе, что некоторые из собравшихся поежились, лишь Темный Лорд видел издевательски блеснувшие глаза Антонина, в которых ясно читалось, что он удивлен его опозданием. Лишь Антонин знал, что может подколоть Волдеморта таким образом, для остальных это было демонстрацией верности, верности Темному Лорду. После собрания Темный Лорд выгнал всех вон, чему, впрочем, были рады все, и оставил лишь Долохова. Последний изящным жестом запечатал двери и огородил комнату защитными куполами в сложном сплетении. Даже сам Дамблдор, при всем желании, не смог бы помещать их беседе. — Что ж, теперь, милорд, все спокойно, вы что-то хотели? — Извиниться. — Лорд чуть ухмыльнулся, но продолжил. Голос был спокойный, но глаза все же выдавали некоторое беспокойство, скорее от ожидания ответа на вопрос Антонина. — Я вел себя отвратно, то есть, был неправ. — Все красноречие вмиг куда-то пропало, и Темный Лорд замолчал. — Как прикажете, милорд, — спокойно кивнул Долохов. — Прекрати издеваться, знаю, что заслужил, но отложи, будь добр, это на завтра, — устало вздохнул Том, и вдруг протянул руку Долохову. Это был риск, ответ последнего решал всё: будет ли он прощен, и будет ли Тони снова дружить. Возможно, это звучало как-то по-детски, но Том слишком многое понял и терять последнего в мире настоящего друга навсегда не мог, если уже не потерял. Антонин ухмыльнулся и через несколько мгновений — вечность для милорда — пожал руку в ответ, и дружеские объятья навсегда разрушили размолвки прошлого. — Что, Том, натворил ты делов? — Уже по-доброму усмехнулся пожиратель. — Ты меня еще воспитывай, — фыркнул тот в ответ. — Вот видишь, ты сам заметил, что тебе этого сильно не хватает, — рассмеялся Долохов, за что получил несильный тычок в бок. Разговор продолжился уже за чашкой хорошего черного чая. В дверь постучали. — Кто там еще, — гостей, особенно непрошенных, Воландеморт не любил. Снял защиту, не всю, стоит отметить, и бросил небрежно: — Проходите, — на пороге стояла бледная Нарцисса Малфой. — Прощу прощения, что посмела вас потревожить, милорд. — Красивое, изящное движение, и она поклонилась, не утратив при этом прямой, идеальной осанки, прожигая взглядом хрустальных глаз пол и гадая, сколько Круцио она сможет вынести сегодня без полной потери сознания. — Ты соскучилась по мне, вроде недавно виделись? — Темный Лорд насмешливо посмотрел на женщину, но отметил, что даже несмотря на все произошедшее с ее семьей, мужем и его неудовольствием, она выглядит шикарно, также изящно, как и всегда. Ему на мгновение даже стало жаль, что Люциусу досталась такая супруга, которая достойна намного большего, чем Малфой.Глава 7. Тебе уже не понять,
12 мая 2019 г. в 15:34
— Беспросветная дура! — крикнул братец и припечатал кулак в стену рядом с ее головой. Разозлившись еще больше, он вынырнул в коридор и, не замечая никого на своем пути, поспешил прочь.
«Джинни» — одна мысль вспышкой промчалась по сознанию. Одно мгновение, и он уже стоит на том месте, где стоял Рон. Джинни Уизли сползала по стене, глотая слезы, и уже почти полностью осела на пол, как почувствовала холодные руки и голос:
— Джинни, Джинни! — Теодор Нотт ожидал всего: удара, ярости, бегства, но не того, что она, взглянув в темные глаза, ставшие такими родными непонятно почему, лишь уткнется ему в плечо, прошептав:
— Вернулся… — И дорожки слез снова будут скатываться по щекам, исчезая где-то в складках одежды и рыжих растрепанных волосах.
— Тише, тише. — Плюнув на все сожаления, правила, на всё на свете, он притянул ее за дрожащие плечи, крепко обняв. Пускай через пару минут она убьет его Авадой, пускай больше никогда не заговорит, пусть проклянет его хоть дважды, пусть, пусть, пусть… Но сейчас он не даст ей сидеть тут одной в слезах, не даст сползти по этой каменной неровной стене, она не заслуживает такого, она еще сможет остаться той частичкой света, которой всегда была, она сможет остаться собой, она — не он. Он хотел уже извиниться, сам не зная, за что, готов был получить пощечину и сглаз, но никак не ожидал, что теплые руки будут обнимать его в ответ так сильно, а рыжие волосы будут щекотать шею.
— Тише, тише, — словно боясь разбить ее, нежно гладил по голове он всё ещё дрожащую девушку.
Джинни молча смотрела на отворот его темно-синей мантии — сказать нечего. А лицо, она словно боялась теперь посмотреть ему в глаза, ведь для него это ничего не значит, он просто, из жалости? Она могла бы придумать себе еще кучу всяких глупостей, могла нафантазировать массу всякой чепухи, когда над ухом, обжигая теплым воздухом, раздался шепот Нотта:
— Прости меня, прости.
Он легко, с нежностью, непонятной ему самому, разрывает объятья. Он не должен разбивать ей жизнь, он не должен, да и не очень достоин, но расставаться с ней, зная, что она его ненавидит, Теодор не мог. Смотрит в зеленые, почти высохшие от слез глаза, и не может оторваться.
— Ты в порядке? — спрашивает он уже обычным тоном, словно дорогу в библиотеку, и отходит на шаг. Так легче, легче, чем стоять с ней на уровне протянутой руки, легче, чем вдыхать запах мяты и знать, что в любой момент ты можешь ее коснуться, притянуть в объятья и раствориться в омуте молодой зелени глаз. Легче, но от этого не становится проще, не становится лучше, скорее наоборот, желание смотреть в глаза Джинни лишь растет. Пора уходить, дождаться ее ответа и валить прочь, чтобы не видеть ее и не слышать, чтобы снова замерзнуть и синеющими от холода пальцами распахнуть пальто, чтобы холод заморозил его до костей, и чтобы он ничего не чувствовал кроме него.
Она резко выдохнула, словно вновь пришла в себя, и долго рассматривала его лицо, такое знакомое и такое забытое. Так близко она видела его, пожалуй, в четвертый раз, она смотрела долго, вглядываясь в каждую черточку, и смотрела с какой-то необыкновенной нежностью, что была полна отчаяния, и лишь через пару минут кивнула. Рыжие волосы взметнулись ореолом, и в свете факелов на мгновение Нотту показалась, что она вся светится огненным пламенем, словно сгорает в огне своего собственного света.
— Почему ты так смотришь? Ты точно в порядке? — Нотт тревожно вглядывался в глаза, но ни капли тревоги или страха не находил, лишь скрытое отчаяние на краю с нежностью, да такой, что ему захотелось навсегда остаться тут смотреть, если нельзя касаться, смотреть на нее.
— Всё в порядке, — она вдруг улыбнулась уголком губ, — просто хочу тебя запомнить, вырезать в памяти, ты ведь сейчас уйдешь, знаю, что уйдешь, так постой хоть мгновение, пожалуйста, дай мне просто запомнить тебя. — Она говорила шепотом, а слова вырезались в сознании словно раскаленным до красноты металлом, вырезались, и Теодор молчал, словно боялся, что сейчас девушка растает, как иллюзия. Ведь смотреть, смотреть на нее последний раз так хочется и нельзя насмотреться, еще пара мгновений, которые он будет помнить всю жизнь, и он развернется и пойдет быстрым шагом прочь, лишь бы не обернуться, лишь бы не обернутся.
Еще мгновение и она, стирая непрошеную слезу, шепчет:
— Прощай, — и разворачивается к нему спиной, чтобы уйти, уйти первой, но Нотт не дает, хватает ее за рукав мантии и обнимает, так крепко, как может, зарывается лицом в волосы и шепчет, шепчет как проклятый. Он и есть проклятый, жизнью, судьбой, всем на свете, проклятый этим светом до самых костей.
— Прости меня, родная, прости, я, — запинается, сердце рухнуло в какую-то пропасть, у которой нет дна, и падает, падает, падает, падает, — я всегда буду любить тебя, Джинни Уизли.
Нотт чувствует, как теплые руки Джинни обнимают его за шею, и ему кажется, что он растворится в ее объятиях и уже никогда не вернется назад.
— Не уходи больше, пожалуйста, не уходи, — как молитву, яростно, отчаянно шепчет Джинни, поднимая на него глаза.
— Я не могу тебе этого обещать. — Он выдыхает и чувствует ее тепло, словно он оказался вдруг дома, где его ждут и любят, и всегда будут ждать. — Но я могу обещать возвращаться. — И он улыбается, улыбается по-настоящему, Уизли улыбается в ответ и вдруг поднимается на носочки и целует легко в уголок губ.
— Я буду тебя ждать. — Она смеется и снова тянется к нему, а он, ловко поймав ее раскрасневшиеся губы, легко и бесконечно нежно целует, пока в легких не заканчивается воздух, целует и, кажется, даже время на мгновение замирает, как замирают перед важным прыжком, чтобы выдохнуть и прыгнуть, замирает и снова пускается в пляс.
— Кто-то идет, — отрывается она и тревожно щурится в пустоту коридора. Слышны шаги, мгновение, и над ними заискрился и также быстро погас купол. Теодор притягивает ее к себе еще ближе, хотя этого вовсе не требуется — места предостаточно, но ему так не хочется ее отпускать.
Примечания:
Как вам?