***
Ночь — самое страшное время в Азкабане. Когда тусклые сальные факелы гаснут, и тесные клетушки озаряются лишь голубоватым лунным светом, отбрасывающим на каменные плиты пола решётчатые тени. Кто-то тихо стонет, со скрипом переворачиваясь с боку на бок, забывшись тяжёлым сном, другие просыпаются посреди ночи в холодном поту от своего истошного крика… Кашляют, всхлипывают, храпят, в конце концов… В ту ночь Рабастан долго не мог уснуть, безрезультатно пытаясь считать сначала овец, затем капли воды, равномерно падавшие из крана. Отчаявшись, он принялся считать людей, которых убил или чьей смерти так или иначе способствовал, но вскоре сбился со счёта. Несколько дней назад господин Министр собственной персоной в сопровождении начальника тюрьмы Альберта Ранкорна — местного божества — посетил Азкабан. Мистер Шеклболт осмотрел казематы, лазарет, кухню и остался довольным увиденным. Незадолго до визита Министра Ранкорн чуть ли не собственноручно отдраил каждый уголок, заглянув даже в пустые камеры, чтобы там, Мерлин упаси, не остался лежать чей-нибудь истлевший десяток лет назад труп. Всякое бывало. По такому случаю заключённым даже выдали новые робы, да и вообще, привели в более-менее сносный вид. Рабастан с наслаждением почесал выбритый подбородок и улыбнулся, вспомнив, как Ранкорн предложил Шеклболту отведать щедро сдобренную маслом овсянку, которую как раз во время его визита разносил Барни, и Министр даже попробовал ложечку. Даже более того — господин Министр во всеуслышание похвалил местную стряпню. Да… В тот день неплохо кормили — настоящий английский завтрак: «Овсянка, сэр». На следующее утро камера, которую почти пятнадцать лет занимал Люциус Малфой, опустела. Заключённому выдали его бархатный сюртук, который теперь болтался на нём, словно на огородном пугале, и даже полую внутри трость, в которой он в былые времена носил волшебную палочку. Разве что не поцеловали подол мантии на прощание — как-никак, первый амнистированный за всю многовековую историю Азкабана. Уставившись в потолок, Рабастан пытался представить, как сложится его жизнь после амнистии. Когда выпустили волшебника, убившего и расчленившего семь своих жён, он уже почти не сомневался, что к концу года окажется на свободе. По крайней мере, он не расчленял своих жён. Впрочем, у него и одной жены не было — не то, что семи. «Всего-то лишь запытал с братом и невесткой чету Лонгботтомов и заавадил десяток-другой грязнокровок», — невесело усмехнулся про себя Рабастан. Травмированная нога неприятно заныла. Рабастан не питал особых иллюзий насчёт своего будущего. Он просто хотел жить. Пусть без прежней роскоши и блеска, присущих миру волшебной аристократии, к которой он принадлежал, казалось, в прошлой жизни, без положения в обществе, без поста в Министерстве… Просто хотел иметь возможность выйти утром на улицу и купить батон ароматного хлеба, за которым в прежние времена послал бы домовика, осушить на пару с братом бутылку Огденского… Да что Огденского — хотя бы отведать преотвратительной водки, которую так уважал Долохов! Долохов… В груди неприятно кольнуло — Антонин уже пятнадцать лет как лежал в могиле. Хотя у него и могилы то не было — тела павших в Битве за Хогвартс сторонников Тёмного Лорда сожгли, а прах развеяли по ветру, чтобы не создавать из захоронения своеобразного объекта паломничества. Он денно и нощно прокручивал в голове короткое свидание с Юфимией, подстроенное подлым Ранкорном. С одной стороны, он стал ещё больше ненавидеть начальника тюрьмы за гнусный поступок, а с другой стороны был бесконечно благодарен судьбе за подаренные ему моменты радости, согревавшие его в холодные зимние ночи, когда из щели в стене, которую никто не стремился хоть как-нибудь залатать, наметало целую гору снега. Он вспоминал её глаза, некогда светившиеся особым медовым сиянием, волосы, нежные руки… Идиотскую лисью шапку, в конце концов, которую он всегда ненавидел! А она лишь смеялась и отказывалась отправить на помойку отвратительный головной убор, нарочно надевая его на свидания… Да, вот чего он хотел больше всего — вернуть украденное счастье. Прожить остаток лет с человеком, которого полюбил на всю жизнь с самого первого взгляда. С человеком, который предал его.***
Очередная порция дождя, ударившая в окно, заставила Рабастана проснуться. С тех пор, как авроры засекли их, прошло три дня. За это время Рабастан с братом и невесткой сменили не один десяток убежищ, среди которых были такие гнусные места, куда ещё каких-нибудь пару суток назад он не сунул бы и кончика своего носа. Крауча-младшего спасло то, что Рудольфус выволок его за дверь, чтобы привести парня в чувство после «урока», который взялась преподать пареньку Беллатрикс, вошедшая в раж. Барти от увиденного буквально вывернуло наизнанку. Соломенные волосы прилипли к его блестевшему от пота лицу, глаза лихорадочно перебегали с бездвижного Фрэнка на его сжавшуюся в комок супругу, а нос заострился. Он беспрестанно облизывал губы — позже это войдёт у него в привычку. Позже Рудольфус скажет, что Барти выглядел тогда, пожалуй, немногим лучше Лонгботтомов. Поэтому он и переправил его в номер в Дырявом котле, в котором тот временно обретался, будучи в очередной ссоре с отцом. А в следующую секунду дом накрыли антиаппарационным куполом, и Пожирателям пришлось вступить в схватку с аврорами, в которой Рабастан едва не попал под шальное заклятие невестки. В такие моменты разум покидал Беллатрикс, и она, истерически смеясь, сыпала проклятиями направо и налево, не волнуясь, что одно из них может отскочить в мужа или деверя. Им насилу удалось вырваться из дома, обрушив тройное режущее заклятие на Аластора Моуди, возглавлявшего отряд авроров. В тот день на лице Моуди прибавилась дюжина новых шрамов, а поимка Лестрейнджей стала его новой идеей фикс. Ночью они вновь сменили убежище. Из весточки, присланной Барти «с большой земли», стало ясно, что возвращение в Лестрейндж-холл или попытки укрыться у Малфоев или Блэков были бы сродни самоубийству. Границу перекрыли — авроры обыскивали даже маггловские самолёты и корабли, покидавшие Туманный Альбион. — Милорд вернется… — бормотала в полудрёме Белла, свернувшись калачиком поверх расстеленной на пыльном полу мантии Рудольфуса. — Мой Лорд… Он не мог так просто умереть — из-за какого-то жалкого мальчишки! — В отчаянии вскрикнула Беллатрикс, и слёзы брызнули из её глаз. Она затряслась в беззвучных рыданиях, спрятав лицо в ладони. Рудольфус с палочкой в руке сидел рядом с супругой, обессилено привалившись к стене. Сегодня была его очередь дежурить. — Тсс… — шикнул на неё он, приложив палец к губам. — Сколько раз тебе повторять, чтобы ты не повышала голос, пока мы находимся здесь? Голубоватые белки её глаз гневно блеснули в темноте. — Постарайся уснуть, — Рудольфус слабым голосом обратился к супруге. — Завтра переберёмся на новое место. Тёмный Лорд обязательно вернётся, Белла. — Это ты во всём виноват! — Беллатрикс резко вскочила на ноги. — Ты всегда хотел, чтобы он исчез, разве не так?! — Ты в своём уме? — прошипел Рудольфус, опасливо косясь на окно, занавешенное полупрозрачным тюлем. — Я предан Милорду не меньше, чем ты! — Нет, Руди, ты всегда считал, что он стоит между нами. Ты никогда не произносил этого вслух, но… я не верю, что подобные мысли никогда не приходили тебе в голову! — Что за чушь ты несёшь?! — вскипел, наконец, Рудольфус. Его ноздри гневно раздувались. — Я никогда, слышишь? Я никогда не желал Повелителю зла. Рабастан давно не видел брата в таком состоянии. Очевидно, слова Беллатрикс задели его за живое — Рудольфус никогда не давал ни малейшего повода сомневаться в своей преданности Тёмному Лорду. Пошатываясь, Беллатрикс подошла к окну и хрипло рассмеялась, высоко вскинув подбородок: — Что, правда глаза колет, а, Руди? — Успокойся, Белла, прошу тебя, — подал голос Рабастан, заметив мелькнувшую за стеклом тень. — Руди, там кто-то есть, нужно уходить, немедленно! Обычно он предпочитал не вмешиваться в их ссоры, но сейчас невестка, в очередной раз погорячившись, поставила под удар жизни всех троих. — Отойди от окна! Отойди от него Белла, сейчас же! — Рудольфус схватил супругу за предплечье и потянул на себя. Хлипкие стёкла дрогнули под напором ураганного ветра. Беллатрикс, вырвавшись из рук мужа, наставила на него волшебную палочку: — Stupefy! Небо за окном внезапно просветлело. Казалось, ночь в одно мгновение сменилась днём. Рабастан уже точно не помнил, как они с Рудольфусом, подхватив под руки Беллу, выбрались из помещения, окружённого отрядом авроров. Кажется, он полоснул по Моуди заклятием, которое ему недавно продемонстрировал Снейп. Кажется, оно угодило тому в ногу… Выскочив за пределы антиаппарационного купола, он мысленно сконцентрировался на доме, в котором был желанным гостем на протяжении последних нескольких лет, и трое Пожирателей смерти растворились в темноте. Они аппарировали в нескольких ярдах от поместья Роули посреди парка с уютными запущенными аллеями, куда любили сбегать ото всех влюбленные парочки во время приёмов, устраиваемых покойным мистером Роули, славившимся своим гостеприимством. Дождь усилился. На протяжении всей недели по маггловскому радио беспрестанно передавали, что количество осадков уже превысило какую-то там месячную норму. В последнее время небо было постоянно затянуто тучами — иногда Рабастану даже казалось, что кто-то там наверху проливает слёзы, глядя, как они методично уничтожают друг друга. Вдалеке светился свежевыкрашенный белой краской фасад дома Юфимии. Грунтовая дорога раскисла от проливных ноябрьских дождей, превратившись в грязное месиво, чавкающее под ногами. Беллатрикс, чертыхаясь, вязала в нём каблуками сапог, не предназначенных для подобной погоды. Ветер срывал с деревьев единичные побуревшие листочки, изо всех сил державшиеся на тонких ножках. «Даже они не хотят умирать», — Рабастан проводил взглядом листок, сорвавшийся с ветки и подхваченный ветром. Наконец, они подошли к воротам поместья. Рабастан коснулся искусно выкованной виноградной лозы, обвивавшей металлический прут решетки, и ворота бесшумно распахнулись. Они прочавкали ещё несколько ярдов по раскисшей дорожке и оказались перед высоким крыльцом, на каждой ступени которого стояло по кадке с отцветшей геранью. Рабастан только потянулся рукой к тяжёлому бронзовому молотку, как в холле зажёгся свет, дверь распахнулась, и на пороге возникла Юфимия Роули в домашнем платье, настороженно сжимавшая в пальцах волшебную палочку. Зная, с каким трудом Юфимия когда-то допустилась до выпускного экзамена по защите от Тёмных искусств, можно было с уверенностью сказать, что она с тем же успехом могла бы обороняться, используя бамбуковую тросточку, которой задвигали портьеры. Юфимия застыла в дверях, опершись рукой о косяк. Ее глаза перебегали с Рабастана на его брата, затем на дрожавшую от холода Беллатрикс и снова на Рабастана. Она нервно покусывала бледные губы, затравленно глядя на Пожирателей. Поколебавшись, Юфимия опустила руку, преграждавшую путь, и проследовала внутрь, жестом приглашая их войти в дом. Рабастан прошёл в просторный холл с высокими помпезными колоннами, выполненными в античном стиле, и полом из розового мрамора. Он осушил промокшую до нитки мантию и швырнул её подоспевшему эльфу-домовику, склонившемуся в услужливом поклоне. Длинный нос эльфа почти касался пола, а его огромные глаза отражались в отполированных до блеска мраморных плитах. Рабастан помнил, как не хотел тогда идти на приём по случаю семнадцатилетия дочери мистера Роули — очередной пустоголовой девицы, которых всегда было предостаточно на светских приёмах. Однако Рудольфус ещё со школьной скамьи был дружен с её братом Торфинном — двухметровым светловолосым детиной, похожим на героя северных саг. Рудольфус как-то обмолвился, что матерью Торфинна была норвежская ведьма Ингрид Розенкранц, от которой он и унаследовал внешность, приводившую в неописуемый восторг добрую половину студенток Хогвартса. Рабастан часто проводил время в компании старшего брата, поэтому Торфинн был с детства знаком ему. А вот Юфимию он видел от силы пару раз, и потому совершенно не горел желанием идти на именины незнакомой ему особы — в тот день он собирался… собирался, кажется… Рабастан поймал себя на мысли, что совершенно не помнит, куда собирался в тот вечер. Зато он помнил, как захмелевший Торфинн, заметив, что приятель заскучал, указал на хрупкую девушку с обернутой вокруг головы тяжёлой косой, утопавшую в пышном газовом платье, напоминавшем нелепый свадебный торт. Девушка растерянно теребила в руках кружевную перчатку, бросая обеспокоенные взгляды в сторону ломберного стола, которому направлялся её отец. Дошедший до кондиции Торфинн громко рассмеялся, расплескав содержимое своего бокала, и хлопнул его по плечу, едва не опрокинув на пол. Рабастан больно ударился затылком о колонну. Девушка резко обернулась на шум, и Рабастан, поймав устремлённый на него робкий взгляд, угодил в капкан под названием любовь, из которого ему уже не суждено было выбраться. Юфимия не была красавицей — тонкие губы, несколько крупноватый нос… Но что-то в ней привлекало многочисленных поклонников — быть может, тот самый медовый свет, исходивший из глубины её зеленовато-карих глаз. Если бы кто-то сказал ему тогда, во что это выльется, он бы, не раздумывая, послал советчика к дьяволу. — Здравствуй, Юфимия, — обратился к своей несостоявшейся невесте Рабастан. Они планировали свадьбу ещё шесть лет назад, когда Юфимия только-только справила семнадцатые именины. То было спонтанное, необдуманное решение, которое наверняка не пришлось бы по душе Лестрейнджу-старшему. «Очередная блажь желторотого юнца» — так выразился бы отец. Но в ту ночь они смеялись, не думая ни о чём, строили планы на будущее, разглядывая сложные переплетения цветочного орнамента на потолке Малого зала… Рабастан всерьёз собирался просить руки девушки у её отца, однако на утро мистера Роули нашли мертвым в его кабинете. Своим безутешным детям Персиваль Роули оставил в наследство лишь светлую память и карточный долг в сотни тысяч золотых галеонов. Когда Юфимия сняла траур, Рабастан вновь вернулся к вопросу о помолвке, но она не спешила с ответом: Торфинн, вступивший в ряды Пожирателей смерти, чудом избежал пожизненного заключения за соучастие в убийстве Пруэттов, и она объясняла свое нежелание выходить замуж страхом за брата. Долохов и ещё трое задержанных на месте Пожирателей смерти не выдали имя пятого сообщника. Торфинн всё чаще принимал активное участие в рейдах, получая за «работу» горы золота, которое не скупился тратить на дорогие подарки для единственного дорогого человека, оставшегося на этом свете — для любимой сестры. — Так это правда? — пискнула Юфимия. Золотистое свечение, которое некогда источали её глаза, померкло. Она со страхом переводила взгляд с Рабастана на его брата и невестку, периодически оглядываясь на входную дверь. — Это сделали вы? И ты… ты тоже… — А ты думала, мы магглов цветными искрами пугаем, да? — не выдержал Рудольфус. Беллатрикс раскачивалась взад-вперед на каблуках, не принимая участия в разговоре. Казалось, с момента таинственного исчезновения Тёмного Лорда жизнь покинула её. — За домом могут следить и… — Знаю, — нетерпеливо перебил её Рабастан. — Портключ ещё у тебя? Торфинн в Лондоне? — Он пропал. — Юфимия нервно комкала в руках кружевную салфетку, которую машинально схватила с журнального столика. — Не появлялся дома уже почти неделю. — То есть портключ здесь? — уточнил Рабастан. В душе загорелся слабый огонёк надежды; из груди вырвался вздох облегчения, будто бы он только что скинул с плеч тяжёлую ношу. — Какой ещё портключ? — оживилась Белла. — Их все блокировало Министерство, разве не так? — Портключ в Норвегию на случай, если Торфинну и Юфимии будет угрожать опасность. Снят с учёта около года назад якобы как активированный, — пояснил Рудольфус. — Торфинн подкупил одну мелкую сошку из Департамента магического транспорта — портключ полностью рабочий. — Юфимия, нам просто необходим этот портключ, — торопливо заговорил Рабастан. — На сей раз мы крупно влипли — люди Моуди висят у нас на хвосте, понимаешь? К огромному удивлению Пожирателей, Юфимия, съёжившись под обращёнными на неё взглядами, отрицательно замотала головой. Её подбородок предательски задрожал. Казалось, что она вот-вот расплачется. — Как только мы окажемся за границей, то сумеем переправить Торфинна в безопасное место, только разреши воспользоваться портключём! Ты отправишься вместе с нами, прошу тебя… — голос Рабастана дрогнул. Внутри что-то оборвалось — не то от осознания того, что ускользает сквозь пальцы последняя надежда на спасение, не то от самого факта предательства. В тот момент Рабастан не сомневался, что будь он на её месте, то, не раздумывая, предоставил бы портключ. — А если у вас не выйдет? — сдавленным голосом произнесла Юфимия. Она крепко стиснула в руках накрахмаленную салфетку. — Если они явятся сюда из-за вас, узнают о портключе, поставят на уши норвежских авроров? А если Торфинн вернётся с аврорами на хвосте, а портключа не будет… — А если он вообще не вернётся? — безжалостно парировал Рудольфус. Его губы сжались в нитку, а глаза горели недобрым огнём. Юфимия отступила на несколько шагов и споткнулась об эльфа-домовика. — В таком случае ты не только своими руками поможешь Моуди запрятать нас за решётку, но и предашь память брата, боровшегося за великое дело Тёмного Лорда. — Не смей… не смей даже думать… — едва слышно прошептала побледневшая Юфимия. — Accio, портключ! — выкрикнула Беллатрикс. Ничего не произошло. Оцепеневшая Юфимия выронила из рук кружевную салфетку. — Accio! Acciо! Accio… — Беллатрикс, словно обезумев, выкрикивала заклятие, срывая голос. Рудольфус предпринял жалкую попытку успокоить супругу, однако она змеёй вывернулась из его рук и принялась крушить холл в поисках портключа. — На него наложены защитные чары, Белла. Да прекрати же ты! — прикрикнул на неё Рудольфус. — Значит, я заставлю её снять эти чары. — Красивые губы мадам Лестрейндж растянулись в дьявольской улыбке. — Cru… Рабастан одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, перескочив через низкую оттоманку, заваленную пухлыми шёлковыми подушками. — Protego! Невидимый магический щит рассёк холл на две части, отбив проклятие Беллатрикс в одну из колон, от чего та пошла крупными трещинами. Он ранее и не подозревал, что пыточное проклятие способно повредить мрамор. Беллатрикс, тяжело дыша, готовилась к новому броску. Юфимия сжалась в комок за спиной Рабастана, судорожно сжимая в руках волшебную палочку. — Тебе это просто так не сойдёт. Только ради брата, — выплюнул Рудольфус. Он развернулся на каблуках и, не оборачиваясь, широкими шагами направился к двери. — Идём, Белла. Надо найти Розье — может быть, у него тоже завалялся какой-нибудь портал в страну лягушатников. — Рывком выдернув из пальцев подоспевшего домовика свою мантию, Рудольфус, громко хлопнув дверью, вышел навстречу бушующей стихии. Беллатрикс замерла на месте, размышляя, следует ли ей закончить начатое или же отправиться с мужем на поиски находившегося в бегах Ивэна Розье. Волшебная палочка Юфимии, выскользнув из её пальцев, со стуком упала на пол и покатилась по гладким мраморным плитам. Верная Фиби, пискнув, метнулась к хозяйке. Беллатрикс, наконец, определившись с планом дальнейших действий, широким шагом направилась к двери. — Басти? — Она замерла на пороге. Не взглянув на Юфимию, Рабастан вышел вслед за невесткой. В следующий раз он увидится с ней уже на суде, а позже один из тюремщиков расскажет ему о том, что мисс Роули уже два месяца как стала миссис Ранкорн. Если бы кто-то сказал ему тогда, что спустя пятнадцать лет он простит Юфимию, Рабастан послал бы его к дьяволу. Наверное, это было у них с братом сродни семейному проклятию — позволять женщинам методично втаптывать их в грязь своими острыми каблучками.***
— Басти? — Рудольфус поскрёб разделяющую их стену. — Если ты когда-нибудь выйдешь отсюда, расскажи ей правду. — Мы попали сюда вместе, — сквозь сон пробормотал Рабастан, — и выберемся отсюда тоже вместе, пусть даже только вперёд ногами…***
Свои пятьдесят третьи по счету именины Юфимия Роули встречала в крайне скверном расположении духа — с утра ей пришлось выслушать гневную тираду мистера Селвина по поводу испорченной партии товара, приготовленного её воспитанницей, а к вечеру и без того не лучшее настроение окончательно испортил тот факт, что единственный отпрыск не счёл необходимым заглянуть к матери хотя бы на какие-то жалкие полчаса. Дельфи каждое лето толкла в фарфоровой ступке змеиные зубы и выдавливала соки растений или же помогала подслеповатому владельцу лавки разбирать обширную библиотеку, зачитывая старику вслух страницы и выискивая в пылившихся на полке томах необходимую информацию. За свою работу она получала горстку серебряных монет, большая часть которых обычно в тот же день оседала в кассе книжного магазина «Флориш и Блоттс». Этим летом она, наконец, приобрела книгу, на которую засматривалась в детстве. Проглотив книгу буквально за пару дней, она пожалела о потраченных средствах: в «Подлинной истории лорда Волдеморта» на поверку оказалось немногим больше правды, чем в обожаемой опекуншей писанине Риты Скитер. Единственное, что привлекло её внимание — это упоминание того факта, что Тёмный Лорд, как и она, обладал способностью говорить на змеином языке, парселтанге. Дома Дельфи долго выспрашивала у опекунши, не приходятся ли Лестрейнджи или Блэки дальней роднёй семье Гонтов, на что получила невразумительный ответ, что все чистокровные семьи в какой-то мере состоят в родстве между собой. То же говорил и профессор Драголич. Большего Юфимия сказать не могла, ибо даже собственное генеалогическое древо знала в лучшем случае до третьего колена. Также она аккуратно расспросила о родственных связях Гонтов у мистера Селвина, который любил поворошить прошлое. Селвин, хмыкнув, ответил помощнице, что на протяжении последних веков Гонты стояли особняком среди всех чистокровных семей магической Британии и не заключали браков с представителями других родов. «Потому и выродились», — с сожалением произнёс он в конце своей речи. Исключением стало разве что появление на свет Тёмного Лорда. Предвосхищая следующий вопрос настырной «племянницы» Роули, Селвин добавил, что на Тёмном Лорде род Гонтов окончательно пресёкся, так как появления на свет наследников Милорда интересовало в последнюю очередь — он собирался жить вечно и потому не планировал обзаводиться потомством. Разве что в последние пару лет жизни интересовался евгеникой — учением о селекции человека, якобы призванной улучшить род людской. Но это его увлечение осталось в рамках сугубо научного интереса. На этой ноте Селвин закончил рассказ и приказал Дельфи заниматься своими прямыми обязанностями вместо того, чтобы тратить время на бесцельные разговоры. Дельфи с ранних лет завораживало искусство индийских заклинателей змей, о которых она прочла ещё в старых книжках с выцветшими картинками, пылившихся на полках прежнего дома Роули. Когда она, будучи первокурсницей, узнала о своём даре, то испытала смешанное чувство восторга и первобытного страха, который всегда сопутствовал этим созданиям. Но ввиду полного отсутствия змей в окрестностях Дурмштранга (мудрые пресмыкающиеся, в отличие от людей, не спешили селиться в этих суровых краях), вскоре забыла о чёрных ужиках с жёлтыми коронами, встретившихся ей на поросших медовым вереском берегах Оберзее. Водоворот новой, интересной жизни, полной волнующих открытий, поглотил её с головой, не оставив времени на размышления об истоках своего необычного дара. Однако толстая серая гадюка, напугавшая Гретхен, и слова профессора Драголича о том, что способность говорить на парселтанге в большинстве случаев передаётся из поколения в поколение, заставили её вспомнить о существовании этой своей особенности — ведь ни Беллатрикс, ни Рудольфус, насколько она могла знать, не обладали способностью говорить со змеями. Мистер Селвин, входивший некогда в число Пожирателей смерти ближнего круга и знавший Темного Лорда ещё в те далёкие времена, когда он носил ненавистное ему маггловское имя, посоветовал сдать «Подлинную историю» в пункт приема макулатуры, расположенный прямо напротив «Флориша и Блоттса», и купить на вырученные деньги пару шариков мороженого в кафе Фортескью. Дельфи проигнорировала совет хозяина «Ядов и противоядий», вспомнив, как в середине июня решила отметить успешное окончание четвертого курса любимым с детства лакомством, и что из этого вышло. Давясь шоколадным мороженым, она поспешила скорее свернуть в Лютный переулок, чтобы укрыться от любопытных взглядов посетителей кафе. Ведь каждое утро, разглядывая свое отражение в зеркале, она отмечала в себе все больше черт, присущих некогда её матери. И если в случае Беллатрикс фамильные черты Блэков смотрелись на редкость гармонично, то на её худеньком, ещё детском личике они выглядели гротескно. А знаменитая «аристократическая бледность», воспетая классиками, казалась окружающим болезненной (особенно на фоне серой форменной рубашки) и наводила на мысли о малокровии — не зря ещё на первом курсе сердобольная фрау Билевиц прислала в подарок на Пасху плитку горького шоколада. В сочетании с бальным платьем алебастровый тон лица смотрелся куда лучше — она отметила это на Йольском балу, ловя на себе восхищённые взгляды. Но бал закончился, и карета вновь превратилась в червивую тыкву. Впрочем, многие студенты Дурмштранга из-за короткого светового дня отличались некоторой бледностью кожи, однако волшебники, окончившие это учебное заведение, за время обучения закалялись подобно стали, становясь под стать самому замку — крепкими, суровыми, внешне холодными людьми с огненным сердцем.***
Мистер Селвин, подсчитав понесенные убытки, вычел из жалованья Юфимии приличную сумму. На выходе из Лютного у неё едва не выдернули из рук сумку, а уже в маггловском квартале, на выходе с железнодорожной станции Херн Хилл (памятуя о расщепах, она побоялась аппарировать в таком состоянии духа), чуть было не ограбили во второй раз. Мундугнус снова дымил в гостиной, закинув ноги на стол и распространяя вокруг себя удушливый запах дешёвого табака. Услышав стук каблуков Юфимии, Флетчер поспешил опустить ноги на пол, опасаясь её праведного гнева. Бросив окурок в пивной стакан, он выдавил из себя виноватую улыбку: — Мадам Роули! Звиняюсь, что без подарка… Не удостоив его вниманием, Юфимия проследовала на кухню. Заварив чашечку крепкого кофе, она вернулась в гостиную и, устроившись подальше от Мундугнуса, принялась со звоном размешивать ложечкой сахар. — Не переношу этот запах. — Она брезгливо поморщившись, бросив взгляд на Мундугнуса, с аппетитом уплетавшего маринованный чеснок. — Давненько это у вас? — громко чавкая, поинтересовался Мундугнус. — В Лютном много всякого люда таскается, да и не только люда, знаете ли… А солнечного света не боитесь? — Я не в настроении шутить с тобой, Флетчер! — рявкнула Юфимия. Чайная ложка угрожающе звякнула о стенку стакана. — Немедленно прекрати есть в моём присутствии эту гадость. Отставив в сторону чашку, Юфимия достала из старомодной дамской сумочки с массивной золотой застёжкой потрёпанный кошелек и вывалила на стол горстку монет. Водянистые глазки Мундугнуса, покрасневшие от многочисленных возлияний, возбуждённо заблестели. Заметив его реакцию, Юфимия резко пресекла все дальнейшие притязания на её и без того скудное жалование. — Прости, но я не занимаюсь благотворительностью, Флетчер. Раз, два, три, четыре… — Она аккуратно брала двумя пальцами круглые золотые галеоны и откладывала их в сторону. Проделав ту же операцию с серебряными сиклями и бронзовыми кнатами, Юфимия потерла виски — она ненавидела звон монет с тех пор, как ей пришлось отдать содержимое мешка Лестрейнджа бывшему супругу в уплату целителям, оказавшимся бессильными спасти её брата. Деньги для неё с тех пор обычно считала Дельфини, но сейчас воспитанница моталась по маггловскому Лондону, выполняя мелкие поручения проклятого Селвина. Удручённо вздохнув, Юфимия отложила несколько галеонов, что называется, на черный день («Как будто бы он ещё не наступил», — хмыкнула она при этом), а остальные монеты сгребла обратно в кошелёк. — Кхрр… — прокурившийся насквозь Мундугнус издал звук, похожий на сдавленный кашель. — Этот ушлый старикашка не додал вам зарплату? — Дельфи по невнимательности перепутала яды бумсланга и бушмейстера. Хотя она превосходно разбирается в змеях. Иногда мне даже кажется, что у нее с этими тварями какая-то особая связь. Мундугнус, крякнув, поднял вверх большой палец. — Не к добру это, мадам Роули. Вы бы проследили за этой, как вы изволили выразиться, «особой связью», были у нас уже такие, нда-с… Того и гляди, науськает какую-нибудь змеюку ужалить бедного старика! Юфимия одарила «бедного старика» холодным взглядом. — А что я такого сказал? — тотчас же взвился Мундугнус, подпрыгивая в кресле. — Прошлым летом ваша дорогая племянница меня едва не укокошила, неужто не помните? Я-то к ней со всей душой, а она… Пожалела бы старика, сказала бы по-хорошему, я бы всё понял, чай не дурак — Рейвенкло окончил, — с гордостью произнес Мундугнус, почесав лохматый седой затылок. Юфимия чуть не подавилась отвратительным приторным кофе. Кто бы мог подумать, что этот проходимец, якшающийся со всяким отрепьем, учился на Рейвенкло! Однако стоило признать, что смекалки Мундугнусу было не занимать. Хотя Распределяющая шляпа на её памяти порой принимала не поддающиеся объяснению решения: например, отправила на львиный факультет жалкого трусливого Петтигрю, всюду таскавшегося за Сириусом Блэком и его развесёлой компанией, в которую невесть как затесался незаметный и вечно какой-то исцарапанный Люпин. Учась в школе, она предполагала, что у гриффиндорца живёт своенравный низзл или кошка со скверным характером. — Оставь девчонку в покое, Флетчер, — оборвала его Юфимия. — Она только-только начала приходить в себя. Действительно, невозможно было не заметить разительных перемен, произошедших с её воспитанницей. Едва Дельфи стряхнула с плеч ошмётки тины, выбравшись на берег заросшего пруда в глубине Брокуэлл-парка, в глаза сразу бросилась лёгкая задумчивая улыбка, игравшая на её губах. Бледные щёки тронулись заметным румянцем, а на дне глаз зажглись тёплые огоньки. «Лёд тронулся», — про себя отметила Юфимия, помогая воспитаннице вытаскивать из пруда запутавшуюся в прибрежной тине клетку с авгуреем. Прежде неразговорчивая воспитанница теперь с удовольствием рассказывала ей об учёбе в Дурмштранге, о призрачном Летучем Голландце, веками наводившем священный ужас на суеверных маггловских моряков, о залитом солнцем весеннем Халльштатте, встретившим её весёлым перезвоном пасхальных колоколов на противоположном берегу озера, где раскинулся уютный альпийский городок, населённый в равной степени как волшебниками, так и магглами… Конечно, рассказывала она и о Йольском бале, ставшим для неё дебютным, как сказали бы в прежние времена. Юфимия слушала её, наполовину прикрыв уставшие после рабочего дня глаза, и мечтательно улыбалась, вспоминая беззаботную юность, проведённую в стеклянных оранжереях Хогвартса. Откинув крышку необъятного чемодана, Дельфи выложила на стол конверт с колдографиями, сделанными на Йольском балу. Примостившись на подлокотнике расшатанного пёстрого кресла, в котором сидела, положив затёкшие ноги на засаленный пуфик, Юфимия, она одну за другой вынимала колдографии из конверта. — Очень красивый молодой человек, Дельфи. — Юфимия поднесла поближе к глазам очередную колдографию. — Это брат твоей школьной подруги, да? Дельфи, просияв, кивнула. Тристан напомнил ей Регулуса Блэка — мальчика на курс младше, с которым она так любила курсе на пятом-шестом ходить под ручку в Хогсмид и целоваться под омелой в полупустых оранжереях профессора Спраут после занятий. В свои пятнадцать-шестнадцать Юфимия искренне считала первую любовь единственной настоящей и свято верила, что её судьба — стать миссис Блэк. А сейчас она даже не могла вспомнить, что именно стало причиной их ссоры. Как быстро летит время! Она лишь надеялась, что в случае Дельфи первая любовь не рассеется, как утренний туман над рекой, с первыми же трудностями. Та же высокая стройная фигура, тонкие черты лица, резкий излом чёрных бровей… Хотя ростом Регулус всё-таки был дюймов на десять пониже — это по сравнению с маленькой Юфимией он казался очень высоким. И глаза Регулуса были, кажется, серыми, а не тёмно-карими, как у этого мальчика, или же нет? Она уже и не помнила. Но в них так же, как и в глазах младшего Блэка, которого шляпа изначально хотела отправить в Рейвенкло, светился живой ум. Бедный Регулус… Возможно, если бы он в своё время не стал спорить с решением шляпы, уговаривая определить его в Слизерин, его жизнь не оборвалась бы в столь раннем возрасте. Юфимия до сих пор не знала, что с ним случилось. Он просто исчез, растворился, будто и не было на свете Регулуса Блэка. Юфимия также отметила, что навязчивые мысли, преследовавшие Дельфи с самого детства, незаметно отошли на второй план. Или же укрылись в одном из потаённых уголков души, ведь в новом мире было невыгодно высказывать вслух подобные думы. Как бы то ни было, Юфимия вздохнула с облегчением — она устала повторять воспитаннице, чтобы та выбросила из головы «всякую чепуху» и постаралась приспособиться под заданные политикой Министерства правила игры. Ради собственного же блага (и ради блага её, Юфимии, в первую очередь, конечно же). Мундугнус, всегда приветливо относившийся к «племяннице» соседки (несмотря на все свои недостатки, он был человеком незлым и искренне сочувствовал сироте), после прошлогоднего инцидента резко сменил своё мнение на противоположное. Теперь он, не переставая, прочил Дельфи место за решёткой, если та не научится держать себя в узде, и постоянно подзуживал Юфимию. Флетчер в своё время два месяца провёл в Азкабане, попавшись на мародёрстве во время массовых беспорядков во время Второй магической войны, и потому знал, о чём говорит — два месяца жизни, проведённые в Азкабане, навсегда врезались в его память, до сих пор заставляя вставать волосы дыбом при одном только упоминании тюрьмы. Дельфи старательно избегала общества Мундугнуса, предпочитая отсиживаться в своей спальне, читая наперёд учебники за следующий курс. Волшебную палочку она на всякий случай заперла в ящике письменного стола: уж очень ей иногда хотелось пройтись по Флетчеру каким-нибудь проклятием, хотя старый пьянчуга за весь июнь ни разу не аппарировал посреди гостиной в непотребном виде, позабыв все мыслимые и немыслимые правила волшебного этикета. Набитой вонючим табаком трубки, испускавшей удушливый зеленоватый дым или, что ей казалось куда более отвратительным, маггловских сигарет, купленных в ближайшем киоске, тоже не наблюдалось. И пока Дельфи каждое утро вычёркивала в настенном календаре дни до своего отправления в Халльштатт, Мундугнус Флетчер хмуро выкуривал любимую трубку, сидя на лавочке в палисаднике среди зарослей ядовитой цикуты и жирных листьев белокопытника, надеясь вскоре переместиться в уютное кресло в горошек и не покидать его до следующего лета.***
Прыгнув в метро на вечно переполненной из-за близости железнодорожного вокзала Лестер-сквер, ближайшей к выходу из Косого переулка на Чаринг-Кросс-Роуд станции метрополитена, спустя четверть часа Дельфи очутилась на гудящей Айлингтон-Хэй-стрит. Бутылка вина, которую хозяин «Ядов и противоядий» повелел доставить начальнику Аврората в качестве извинений за скандал, устроенный одним аврором-новобранцем из-за безоара, на поверку оказавшегося не чем иным, как осколком булыжника с мостовой Лютного переулка, ритмично позвякивала в такт шагам. Мистер Селвин, хитро прищурив слезящиеся глазки, заявил парнишке, что не собирается возвращать ни кната, так как грош цена аврору, который не сумеет отличить безоар от обхарканного камня с задворков Лютного переулка. На его несчастье малец оказался сынком высокопоставленной министерской шишки и, недолго думая, накатал жалобу самому начальнику Аврората, небезызвестному мистеру Гарри Джеймсу Поттеру, проживавшему по адресу площадь Гриммо, дом двенадцать. Дельфи идея казалась абсурдной: разве станет глава Аврората принимать в дар бутылку вина от человека, торгующего, помимо доксицида, самыми что ни на есть настоящими ядами? Однако мистер Селвин, усмехнувшись, ответил, что содержимое непременно придётся мистеру Поттеру по вкусу. Старик дрожащими пальцами откупорил бутылку, и она с удивлением обнаружила, что сосуд наполнен серебристыми переплетениями воспоминаний. Кому принадлежали воспоминания, хозяин лавки не уточнил, но Дельфи шестым чувством поняла, что содержимое бутылки представляло для главы Аврората огромную ценность. С одной стороны, ей страстно хотелось воочию увидеть знаменитого Гарри Поттера, чьё лицо со шрамом-молнией смотрело едва ли не с каждой страницы «Ежедневного пророка», и хотя бы одним глазком взглянуть на дом, принадлежавший её предкам. «Интересно, бывала ли она там при жизни?» — Дельфи вновь вела мысленный диалог сама с собой, как часто делала в детстве за неимением собеседников. А с другой… С другой стороны, ей претило переступать порог дома на площади Гриммо, в котором теперь жили люди, разрушившие её, Дельфи, возможную счастливую жизнь. И вот уже перед ней небольшой тихий сквер на перекрёстке дорог, со всех сторон окружённый старыми липами, а напротив — ничем не примечательный дом из потемневшего от времени и вечной лондонской непогоды красного кирпича. — Что ищешь, девочка? — Дёрнул её за рукав старичок потрёпанного вида. — Дом двенадцать. Площадь Гриммо, дом двенадцать, — машинально ответила Дельфи, дёрнувшись в сторону от старика и опуская пониже козырёк джинсовой кепки, закрывавший половину лица. — Ты ошиблась, детка! — Махнул рукой прохожий, задумчиво почесав подбородок. — Такого дома здесь отродясь не было, а я здесь всю жизнь живу: вот мой дом — номер одиннадцать, а вот этот — уже тринадцать. Джину они обпились там что ли… — Старичок почапал по своим делам. За ним потрусила, оторвавшись от изучения содержимого мусорного бачка, лохматая собачонка. Тем временем между домами одиннадцать и тринадцать, оставаясь незамеченным для старика-маггла — коренного обитателя дома номер одиннадцать, материализовалось здание, служивший надёжным оплотом многим поколениям «благороднейшего и древнейшего». На свежевыкрашенной двери красовался серебряный молоток в виде змеи, начищенный до блеска чьими-то заботливыми руками. «Как-никак постаралась предательница крови Уизли», — с отвращением скривилась Дельфи, прикоснувшись к серебряной змейке. Дверь резко распахнулась, едва не сбив её с ног. Из прихожей высунулась рыжая голова уже знакомого ей юноши из ателье мадам Малкин. — Извини, я тебя ударил? — Корни волос Тедди Люпина приняли багровый оттенок. Джинсовая кепка съехала на бок, и Люпин с удивлением узнал в посетительнице хмурую девочку, покупавшую прошлым летом дурмштрангские мантии. — Дельфини? — Рыжие брови удивлённо поползли вверх. — Я Эдвард. Тед, помнишь меня? — Он размашистым жестом пригласил гостью войти внутрь, попутно сбив висевшую на крючке мантию. Низко свисающая с потолка хрустальная люстра, выполненная в змеином стиле, закачалась на длинной цепи. «Тебя забудешь, конечно…» — Поколебавшись немного, Дельфи протиснулась мимо маячившего на пороге Люпина в прихожую, оклеенную мрачноватыми серыми обоями. — Какими судьбами? Она замялась, придумывая наиболее правдоподобную версию своего визита. — Положи пока сумку. — Люпин по-хозяйски забрал у неё тяжёлый рюкзак, неприятно оттягивавший плечи, и повесил на крючок, торчавший из стены. Бутылка внутри угрожающе звякнула. Исподлобья зыркнув на неуклюжего отпрыска Тонкс, Дельфи с беспокойством принялась проверять целостность содержимого сумки. — Магическая служба курьерской доставки. Подрабатываю на каникулах, — нашлась, наконец, Дельфи. Она не имела ни малейшего понятия, существует ли такая услуга на самом деле. Однако почему бы ей не существовать? — Посылка для мистера Гарри Джеймса Поттера от… Не успела она закончить начатую фразу, как с верхнего этажа послышался топот нескольких пар ног, и на лестничную площадку высыпалась орава разновозрастной веснушчатой детворы с огненно-рыжими макушками. — Тедди, расскажи сказку про зайчиху-шутиху, — заканючила девочка лет шести, опасно перевесившись через перила. — Тедди, а сделай голубые волосы! — попросил совсем ещё маленький мальчик, выглядывавший из-за плеча девочки, которая, судя по всему, приходилась ему старшей сестрой. — Тедди, достань с чердака метлу, ну пожа-а-алуйста… Тедди, покажи фокус… Тедди-и-и! — дружно заныл нестройный хор детских голос. Откуда-то сверху донёсся протяжный звук оборвавшейся струны, а следом — шлепок и громкий плач. От обилия звуков и красок у Дельфи закружилась голова. Она протёрла кулаками глаза и перевела взгляд на Люпина. Вид у него был отчаявшийся: парень пытался в одиночку управиться с оравой хнычущий малышни, мечась от одного ребёнка к другому, попутно меняя цвет волос с рыжего на голубой по настойчивой просьбе одного из мальчиков. — Тедди, Лили сломала твою гитару! — На лестницу выскочил взъерошенный темноволосый мальчонка. А следом за ним ещё один темноволосый мальчик, помладше. Люпин со стоном схватился за голову. — Не-е-ет! Это был подарок Билла… — Тедди Люпин! — Красавица Виктуар, громко хлопнув дверью, вихрем ворвалась на лестничную площадку, потеснив ораву рыжеволосой малышни. — Джеймс ударил Лили, немедленно сделай что-нибудь, они меня не слушаются! — Девочка грозно нахмурила брови и скрестила на груди тонкие руки. Лили наверху продолжала заливаться истошным плачем. Виктуар, одарив Люпина гневным взглядом, скрылась за дверью. Дельфи неожиданно для себя, как и тогда в ателье мадам Малкин, от всего сердца посочувствовала сыну Тонкс. Уж она бы точно сумела поставить детей на место. — Хватит! — возопил вышедший из себя Люпин. Детвора, не привыкшая к подобному обращению, тут же притихла. — Джеймс, немедленно извинись перед сестрой и успокой её. Ал, Рози, Хьюго, Молли, Луи, Доминик, Люси ступайте в комнату и сидите там тихо, — уже более спокойным голосом распорядился он. — Фред, Роксана… А где, собственно, Фред и Роксана? — В комнате с деревом на стене, — немедленно сдал хулиганов второй темноволосый мальчуган. — Они рисовали на обоях, я видел! — Ох, Мордред тебя подери! — в исступлении воскликнул Люпин, схватившись за голову. Расталкивая малышей, он помчался вверх по лестнице. Присев на обитую бархатной тканью колченогую табуретку, стоявшую у двери, Дельфи наблюдала, как он носится туда-сюда по лестнице, хватает разбушевавшихся малышей в охапку и заталкивает в комнату наверху. Мальчик по имени Джеймс (Дельфи сразу опознала в нём отпрыска Поттера) не делал никаких попыток помочь урезонить избалованную детвору. Его младший брат гнусно хихикал, прижавшись к резной балясине, предвкушая наказание, которое, возможно, ждёт неизвестных Дельфи Роксану и Фреда, в этот момент самозабвенно разрисовывавших обои в гостиной. Она терпеть не могла детей — мерзкие, шумные создания, вечно норовящие дёрнуть за волосы или больно ущипнуть, а то и вовсе укусить, подобно зверёнышам. Она невзлюбила их с той поры, как познакомилась с внуком Нарциссы — белокурым Скорпиусом, ангелом во плоти, который настойчиво пытался выколоть ей глаз игрушечной волшебной палочкой. Сама тётка лишь умилялась, глядя на это зрелище, и промокала глаза кружевным платочком. А маггловская девчонка Бетти, повторявшая пакости вслед за старшими братом и сестрой? Что может быть веселее, чем втроём обстрелять из рогатки каштанами соседку, приехавшую на каникулы?! Сама она, судя по рассказам Юфимии, росла спокойным ребёнком. Можно даже сказать, чересчур спокойным. Опекунша говорила, что как-то раз, оставив её одну дома, на целый день отправилась по делам, а вернувшись, обнаружила сидящей в той же позе на том же самом месте. Одни из малышей, плюхнувшись на пол, захныкал, потирая глаза маленькими пухлыми кулачками. — Джеймс, уведи брата в спальню и попроси Вики посидеть с ними, пока я разберусь с этими горе-художниками, — устало попросил Люпин, присев перед мальчиком на корточки, чтобы их лица находились на одном уровне. — Пожалуйста, Джеймс, посидите там тихо, ладно? А я достану с чердака старую метлу папы, хорошо? Зелёные глаза Джеймса засияли, предвкушая награду. Он коротко кивнул, послушно взял за руку расплакавшегося братишку и скрылся за дверью. — Colloportus! — с облегчением выдохнул Люпин, заперев дверь с помощью магии. Затем без сил опустился на истертые ступеньки и уронил голову на руки. — Можешь оставить посылку и идти по своим делам, если хочешь. Я передам её крёстному, не беспокойся. Он обычно поздно возвращается домой. Дельфи отрицательно покачала головой: мистер Селвин приказал передать бутылку Поттеру лично в руки. Хотя больше всего на свете ей хотелось оказаться как можно дальше от этого безумного дома. Взгляд зацепился за тяжёлые драпировки, прикрывавшие большой участок стены посреди коридора. Ей послышалось, будто за ними кто-то тихо дышит, как будто спит. — Что там, за портьерой? — поинтересовалась она. Люпин приподнял голову. — Ах, это… Это портрет Вальбурги Блэк, двоюродной бабки по линии матери. У старухи прескверный характер, хотя в последнее время она по большей части спит — видимо, смирилась с бедламом, который здесь творится. Крёстный говорит, что раньше она была куда более раздражительной. — Блэк? — встрепенулась Дельфи, услышав девичью фамилию Беллатрикс, и тут же мысленно пожурила себя за бестолковость: «Чему ты удивляешься, если этот дом раньше принадлежал семье кузена твоей матери?» — Ну да, Блэк, — равнодушно повторил Люпин. — А можно взглянуть на него? Юфимия пару раз упоминала в разговоре, что Беллатрикс была похожа на свою тётку как внешне, так и характером. — Лучше не надо, — посоветовал Люпин. — Она проснется и, как обычно, начнет поливать всех грязью. Поднимет на уши дом. Дельфи хмуро посмотрела на него. Люпин, как бы извиняясь, робко улыбнулся и предложил осмотреть другую достопримечательность дома на площади Гриммо: — Если тебе интересно, могу показать гобелен с семейным древом Блэков. Заодно посмотрим, насколько Рокси с Фредом испортили обои. Они поднялись на лестничную площадку второго этажа. Люпин, наклонившись, приник глазом к замочной скважине. Он усмехнулся: — Удрали, черти! Ну ничего, получат ещё у меня на орехи! Неуклюжий Люпин, в очередной раз не рассчитав сил, резко толкнул незапертую створку, которая, беззвучно повернувшись на смазанных петлях, гулко ударилась об стену. Взору Дельфи предстала вытянутая в длину комната с высоким потолком, чем-то напомнившая одно из главных приемных помещений в доме Нарциссы, которое, словно живое существо, изо всех сил противилось перестановкам, затеянным хозяйкой. Толстый ковер на полу, серо-зеленые обои, красивый резной камин, отделанный по бокам изразцами с изображением волшебных существ: единорогов, мантикор, сфинксов… Вдоль одной из стен тянулся ряд тяжёлых дубовых шкафов, а всю противоположную стену занимал выцветший от солнца и времени гобелен с вышитым на нем семейным древом со сложным переплетением ветвей. Поразительную реалистичность ему придавали мелкие зелёные листочки и бледно-розовые цветы, похожие на цветы дамасской розы. «Благороднейшее и древнейшее семейство Блэков». Затаив дыхание, Дельфи подошла ближе к «святая святых дома на площади Гриммо». Мягкий ковер приглушал звук шагов, но не мог заглушить биения сердца, которое грозилось выпрыгнуть из груди. Прикрыв глаза, она провела рукой по импровизированной ветви древа, на которой значились имена незнакомых ей пращуров. Напротив одного из имён вместо миниатюрного портрета обладательницы зияла прожженная дыра. Она уже знала об обычае выжигать с фамильного древа проштрафившихся членов семьи. — «Иола Блэк», — вслух прочитала Дельфи. — Вышла замуж за маггла, — пояснил Люпин, подойдя ближе к фамильному древу. — Бабушку постигла та же участь. Вот, смотри. — Он ткнул пальцем в ещё одно обугленное пятно. — Бабушка вышла замуж за магглорожденного волшебника Эдварда Тонкса, моего дедушку. Меня назвали в честь него, кстати. Соответственно, ни мамы, ни меня здесь нет. Зато есть Драко, мой кузен — сын тёти Нарциссы, а вот у тёти Беллатрикс, как видишь, не было детей… Двойная линия золотого шитья соединяла Беллатрикс и Рудольфуса Лестрейнджей. — Как ты уже поняла, гобелен заколдован. На нём появляются имена детей, в чьих жилах течет кровь Блэков. Кроме потомков выжженных вроде бабушки и Иолы, конечно. И ещё детей, рождённых на стороне. Бабушка рассказывала, что раньше… Тедди Люпин продолжал трещать что-то об особенностях магии семейного древа Блэков, но Дельфи уже не слушала. По спине пробежал неприятный холодок. Она несколько раз с силой моргнула, однако портрета с подписью «Дельфини Лестрейндж» на гобелене по-прежнему не наблюдалось… Какое-то время Дельфи осоловело смотрела в одну точку в центре линялого полотна — ту самую, где по логике вещей должна была красоваться её бледная физиономия с аккуратной подписью «Дельфини Лестрейндж». Вытканные золотой нитью тонкие ветви тесно переплетались друг с другом, и порой было невозможно разобрать, кто, кому и кем приходится. Ясно было одно: все эти люди являлись цветами древа Блэков, которые вопреки всему упорно продолжали распускаться на его умирающих ветвях, точимых изнутри неведомой заразой. И чужим здесь не было места — только пыльным цветам, похожим на цветы дамасской розы, и никаким более. «Благороднейшее и древнейшее» отказывалось принимать в свой букет синие башмачки дельфиниума, или рыцарских шпор, как называли их на родине Тристана и Гретхен. «Цветок скорби, — говорил её дурмштрангский товарищ. — Греки считали его символом горя». В груди неприятно защемило от внезапного осознания того факта, что всё вокруг внезапно обернулось уродливой ложью. Лопнули, как мыльный пузырь, наивные грёзы о жизни в домике на берегу моря, где никто больше не потревожит их с отцом выстраданный покой, где они будут жить счастливо тихой размеренной жизнью, и ещё более глупые мечты о том, чтобы мать была с ними. Чтобы у неё, наконец, появилась семья, пусть и со своими скелетами в шкафу. В конце концов, даже в идеальной, казалось бы, семье Билевиц были тайны, о которых не принято говорить вслух. Теперь-то она понимала, что даже магия бессильна победить смерть! Продлить жизнь — да, запечатать в каком-либо предмете — безусловно, но вернуть — никогда… Боль за человека, которого Дельфи всё это время считала отцом, резко сменилась обидой и злостью на мать, которая посмела умереть, оставив её сиротой. Отчего-то она не сомневалась, что её настоящий отец мёртв. Иначе почему он за столько лет не пытался её разыскать? Разве что был столь же труслив, как родная тётка, но думать об этом не хотелось. Руки непроизвольно сжались в кулаки, ногти до крови впились в тонкую кожу. Женщина с короной чёрных волос, вышитая на гобелене, немигающими глазами смотрела на неё, изогнув красивые губы в надменной улыбке. Дельфи разразилась истерическим смехом. В тот момент она как никогда ранее была похожа на ту, кого прежде боготворила. Из глаз брызнули горячие слёзы. Внутренний голос, проснувшийся в голове, нашёптывал единственно верное имя, однако слова мистера Селвина, далеко не последнего человека в окружении Тёмного Лорда, о том, что у Повелителя никогда не возникало ни малейшего желания обзаводиться потомством, разрывали логическую цепочку на мириады отдельных звеньев. Ведь появления наследника, помимо всего прочего, значило бы для него, что он утратил свою уникальность, которую всеми силами стремился обозначить ещё со времён маггловского приюта. — Дельфини. — Пальцы Люпина сомкнулись на её плече. — Что с тобой, тебе плохо? Резко дёрнувшись, Дельфи оторвалась от созерцания гобелена. Широко распахнутые глаза по-прежнему буравили одну точку, которая теперь переместилась с выцветшего полотна на противоположную стену. Обычно бледные щёки покрылись лихорадочными пятнами, похожими на крапивницу, которой Тед часто страдал в детстве, объевшись клубники с огорода сердобольной Молли Уизли, несмотря на все предупреждения Андромеды, всякий раз стремившейся накормить сироту. — Всё нормально, здесь просто очень душно, — отмахнулась Дельфи. Она попыталась придать лицу непринуждённое выражение. — И как скоро имена появляются на гобелене? Это происходит сразу или после наступления семнадцатилетия или когда ребёнок получает волшебную палочку или, может быть, нужно провести какой-то обряд? — Как скоро? — переспросил Люпин. — Как только ребёнок получает имя, я полагаю. Странный вопрос. А вообще, я не знаю… — пожал плечами Люпин. Янтарные глаза внимательно изучали гобелен. — Я же всё-таки не Блэк, — простовато улыбнувшись, добавил он. — Могу спросить у бабушки, а потом написать тебе, если тебя это так интересует. — Забудь, это всего лишь праздное любопытство. — Дельфи понемногу приходила в себя. Ей не исполнилось семнадцати и, следовательно, у неё оставалась крошечная надежда. Некоторые разделы магии остаются недоступными до наступления совершеннолетия. Например, несовершеннолетним волшебникам, по-хорошему, запрещено использовать магию вне школы, запрещено аппарировать и Мерлин знает, что ещё… Дельфи не слишком хорошо знала законы. — На кухне есть отвар лирного корня. Между нами говоря, вкус у него — хуже некуда, но тонизирует отлично, спасибо за него миссис Скамандер. Вид у тебя не очень, если честно. — Вид у меня «не очень» уже последние пятнадцать лет, к твоему сведению, — не удержавшись, хмыкнула Дельфи. — Зря ты так, — доброжелательно улыбнулся Люпин. Дельфи даже стало несколько стыдно за свою, в общем-то, ничем не обоснованную неприязнь к парню. — Я передам твою посылку, — заверил он. — Да не буду я её вскрывать, честно! Даю слово хаффлпаффца, если тебе это о чём-то скажет. А это много о чём говорит — мы всегда держим своё слово. Думаю, тебе лучше отправиться домой. У вас есть камин? Можешь воспользоваться нашим, если хочешь. Дельфи очень сомневалась, что очаг Мундугнуса подключен к Каминной сети — крайне маловероятно, что старый пройдоха предоставил бы своим товарищам по ремеслу или министерским работникам столь очевидную лазейку в жилище, которое использовал как перевалочную базу для краденых вещей. Стараясь не смотреть на гобелен, она направилась к выходу. На её вопросы мог дать ответ лишь один человек — Нарцисса Малфой. Ведь это в её доме пятнадцать лет назад в самый разгар войны появилась на свет девочка по имени Дельфини Лестрейндж. И… да — была ли девочка, может, никакой девочки-то и не было? Но вот же она, Дельфи, стоит посреди проклятого блэковского дома. Мысли беспорядочно роились в голове, подобно дурным осенним пчёлам, в необъяснимой горячке покидавшим с первыми холодами родные ульи. Ввиду отсутствия полчища детей в коридоре теперь стояла звенящая тишина, нарушаемая разве что шагами их с Люпином ног и еле слышным дыханием спящего портрета Вальбурги Блэк. Дельфи резко остановилась, так что идущий следом Люпин едва не сбил гостью с ног, споткнувшись о пятки её башмаков. — Мне нужно отправить письмо, — звонкий голос разорвал установившуюся тишину, столь редкую в доме на площади Гриммо. — Ты не мог бы одолжить мне сову? — Да, конечно. Погоди секунду. — Люпин развернулся на пятках и, локтём задев портьеру, прикрывавшую портрет Вальбурги, понёсся наверх по лестнице. Бархатная ткань раздёрнулась, и взору Дельфи предстал портрет худой старухи самого что ни на есть безумного вида в чопорном чепце. Подобный капор надевала перед сном фрау фон Эйссель. Пергаментная кожа туго обтягивала худое лицо с высокими скулами, придавая ему неприятное сходство с одним из черепов, выставленных на всеобщее обозрение в халльштаттской костнице. Вальбурга Блэк распахнула глаза, полуприкрытые тонкими розовыми веками. — Осквернители крови! Мерзкие полукровки, предатели… — по привычке начала захлёбываться собственной злобой старуха. Затем резко захлопнула рот и какое-то время молча буравила Дельфи взглядом, с явным недоумением отмечая в незнакомке фамильные черты. — Беллатрикс? — наконец, неуверенным голосом произнесла она, склонив голову набок, чтобы лучше рассмотреть её. — Белла, дочка… Ты вернулась, чтобы навести здесь порядок, очистить дом от этой мерзости? Нарцисса рассказывала Дельфи, что, потеряв младшего сына и похоронив для себя старшего, Вальбурга, и раньше тепло относившаяся к племяннице, всю нерастраченную материнскую ласку переключила на Беллатрикс, которая, по словам тётки, вобрала в себя всё лучшее, что было присуще Блэкам. Говорили также, что миссис Блэк окончательно выжила из ума, когда её любимицу упрятали за решётку. Дельфи от неожиданности отшатнулась к противоположной стене. То, что предстало её глазам, никоим образом не походило на элегантную пожилую даму с колдографий в альбоме Нарциссы, сохранившую, несмотря на преклонный возраст, красоту былой молодости и гордую осанку. Все находили Беллатрикс едва ли не копией своей тётки. Однако глядя на портрет сумасшедшей старухи, Дельфи было сложно представить, что женщина, изображённая на картине, когда-то отличалась поразительным сходством с её красавицей-матерью. Спустившийся с верхнего этажа Люпин, одной рукой придерживая под мышкой полукруглую клетку с совой, другой безрезультатно пытался задёрнуть портьеры, закрывавшие портрет Вальбурги, которая при виде правнука вновь принялась изрыгать потоки ругательств. Чертыхнувшись, Люпин поставил клетку на пол и уже двумя руками задёрнул-таки пыльные шторы. — Я предупреждал насчёт неё, — хмуро произнёс он, поднимая с пола клетку с совой. — Пойдём на кухню, напишешь своё письмо. Просторная кухня, располагавшаяся в подвальном помещении, холодными каменными стенами и тусклым освещением одинокой люстры напомнила Дельфи лабораторию замка Груб: не хватало разве что булькающего в углу стеклянного бака да чадящих котлов и колб на полках. С потолка свисали связки душистых трав, запах которых заставил желудок недовольно заурчать — после завтрака прошло уже довольно много времени. Над очагом висели закопчённые кастрюли и сковороды, в мойке громоздилась гора немытой посуды, а на столе валялись клочки исписанных пергаментов вперемешку с чистыми свитками и поломанными перьями, какие-то книги… «История Хогвартса», — прочитала Дельфи название одного из засаленных учебников. Очевидно, Люпин или Виктуар незадолго до её прихода пытались делать домашнее задание, заданное на лето. — Я сейчас всё уберу, — засуетился Люпин, скользнув взглядом по беспорядку на столе. — Тётя Джинни правда пытается по мере сил приводить дом в порядок, но пока это не очень получается. Иногда ей помогает тётя Молли. «Представляю выражение лица Вальбурги при виде тёти Джинни и тёти Молли», — Дельфи скривилась при упоминании имени убийцы её матери, которая, судя по словам Люпина, хозяйничала здесь, как у себя дома. Как вскоре смогла убедиться Дельфи, уборка в представлении Люпина означала простое перемещение груды хлама с одного места на другое. Отлевитировав учебники и исписанные пергаменты на соседний стул, он налил Дельфи стакан бордового питья из запотевшего хрустального графина, а сам принялся с аппетитом грызть яблоко. Напиток, оказавшийся чересчур приторным, по вкусу напоминал отвратительный лимонад, который разносили на Йольском балу в Дурмштранге. Отставив в сторону полупустой стакан и утерев, за неимением салфетки, губы тыльной стороной ладони, Дельфи опустила перо в чернильницу. Она какое-то время размышляла, как лучше начать письмо, по привычке покусывая кончик пера и наблюдая, как тяжёлые чёрные капли падают на пергамент, растекаясь на нём бесформенными кляксами. Аккуратно наклонив над конвертом свечу и запечатав его горячим воском, Дельфи привязала письмо к лапке совы, которая так и норовила клюнуть постороннюю волшебницу, чем сильно напоминала Тенебриса. Однако в отличие от пышущей здоровьем птицы Люпина старый авгурей уже на протяжении полугода практически не покидал своей клетки, медленно угасая, подобно тлеющему угольку. Выпустив из рук отчаянно бьющую крыльями птицу, Дельфи, прищурив глаза, наблюдала, как сова, сливаясь с хмурым лондонским небом, берёт курс на юго-запад. Наконец, превратившись в крохотную точку не больше макового зерна, птица скрылась за линией горизонта.***
Дельфи несколько часов просидела на нижней ступеньке лестницы в прихожей дома на площади Гриммо, коротая время за разглядыванием отрубленных голов домашних эльфов на деревянных пластинах, прибитых к стене прямо над лестницей. Очевидно, на пластины когда-то воздействовали заклятием вечного приклеивания, иначе гадкие головы давно оказались бы на помойке. Время от времени её внимание переключалось на не менее отвратительную подставку для зонтов в виде ноги тролля и выцветшие портреты далёких предков. И всё же бездумное созерцание «элементов декора» не могло отвлечь Дельфи от тяжёлых мыслей, крутившихся в голове. Ответ не заставил себя долго ждать: Нарцисса прислала письмо с той же птицей. Тётка согласилась с ней встретиться. «Белая виверна», десять часов. «Сегодня вечером всё решится». После того, как была запущена министерская программа, появилась призрачная надежда, что хотя бы один из братьев Лестрейнджей встретит Рождество уже на свободе. Дельфи была почти одинаково рада как Рудольфусу, так и его брату, которого опекунша вспоминала с тоской в голосе. А теперь она боялась встречи с человеком, чью фамилию носила, не зная, как себя вести, если подозрения вдруг обернутся правдой… Разбить сердце человека, любившего её мать, того, кто последние пятнадцать лет своей жизни провёл в Азкабане, лишившись всего, что было ему дорого? Дельфи грустно усмехнулась: соседка-маггла как-то сказала, что у неё вовсе нет сердца. Прошлым летом её сын влетел на своём мотоцикле в припаркованный у соседнего дома автомобиль. Ей тогда ничуть не было жаль ни Пита, которому прибывшие медики тут же на дороге наложили шину, ни его мать, которой грозило судебное разбирательство с владельцем покорёженного авто, ни, тем более, мотоцикл, на котором Пит днём и ночью с оглушительным рёвом рассекал по окрестным улицам, сигналя под окнами. Переведя равнодушный взгляд с обескровленного лица парня на вязкую алую лужицу, растекавшуюся на сером асфальте, она молча протиснулась сквозь толпу соседей и скрылась за дверью своего дома. «Вот уж бессердечная девчонка», — шепнула на ухо подруге та самая соседка. С верхнего этажа раздались детские крики: Альбус вновь затеял ссору с братом. Люпин на пару с Виктуар пытались разнять их. Дельфи, закрыв глаза, шумно вздохнула. Нет. Решено. Она ничего не скажет Рудольфусу, даже если тётка Нарцисса подтвердит её подозрения. Всё будет так, как она когда-то хотела. Как должно было бы быть, не приди она в этот проклятый дом. Она размышляла, как поведёт себя, когда встретится лицом к лицу с виновником всех её несчастий. В памяти всплыло хорошенькое личико Лили Луны. Дельфи в её возрасте, судя по колдографиям, не обладала внешностью ангела, но разве от этого она меньше нуждалась в заботе и ласке? Кто знает, какой бы она стала, повернись всё иначе… Когда входная дверь, наконец, распахнулась, первым желанием Дельфи было забиться в дальний угол дома, чтобы не видеть лицо человека, перечеркнувшего всю её жизнь. Вторым желанием было выхватить волшебную палочку и прокричать решающие два слова. Она знала заклинание — в начале четвёртого года обучения им показали все три. Avada Kedavra — и всё будет кончено. И для неё в том числе. Она даже не могла решить, какое из возникших спонтанных желаний было наиболее глупым. Дельфи бесконечное число раз видела на страницах газет стоявшее у неё в печёнках лицо со шрамом в виде молнии над правой бровью. И всякий раз была готова разорвать на мелкие кусочки каждый номер, сжечь дотла, уничтожить. Но сейчас в прихожей стоял выжатый после долгого рабочего дня мужчина в синем маггловском костюме и слегка сбившемся на бок галстуке, совсем не похожий на решительного вида волшебника, красовавшегося на первых полосах «Ежедневного пророка». С зачёсанными на пробор волосами и в строгих очках, Гарри Джеймс Поттер выглядел значительно старше своих тридцати с небольшим и больше походил на замученного рутиной маггловского чиновника, нежели на героя всей магической Британии. Мистер Поттер бросил на пол тяжёлый портфель и присел на табурет, чтобы развязать шнурки ботинок. Он был полностью погружён в свои мысли и даже не заметил сидевшую на ступеньках незнакомую девушку-подростка в кепке с длинным козырьком, пристально рассматривавшую его. — Привет, Тед, как прошёл день? — осведомился он, ставя ботинки на полку в калошнице и надевая домашние тапки. Люпин рассказал Дельфи, что только крёстный внял просьбе не называть его Тедди. — Как себя вёл Ал, опять дрался с братом? Люпин, кивнув, в ответ бросил дежурное «замечательно» и тихо кашлянул, пытаясь обратить внимание мистера Поттера на гостью. Когда тот поднял, наконец, голову, брови его удивлённо поползли вверх. — Добрый вечер, мисс?.. Дельфи поднялась на ноги и отряхнула пыльные после сидения на лестнице джинсы. — Это Дельфини, курьер из Магической службы доставки, — тут же представил её Люпин, не успела она придумать себе более подходящее имя. Мистер Поттер нахмурился. — А есть такая? — с подозрением спросил он, на что Дельфи с Люпином дружно закивали. Дельфи затаила дыхание, пытаясь заставить сердце биться ровнее. — Наверное, я заработался и совсем отстал от жизни, — глава Аврората вымученно улыбнулся, рассматривая завёрнутую в несколько слоёв бутылку и проверяя её на наличие тёмных проклятий. Убедившись, что всё в порядке, он забрал свёрток и на ходу принялся распечатывать прилагавшееся к нему письмо. — Тед, будь добр, проводи мисс… простите? — Просто Дельфини, сэр. До свидания, сэр. — В конце концов, теперь она действительно не знала, как следует называться. Глава Аврората, сунув свёрток подмышку, поспешил вверх по лестнице. «Мы ещё увидимся, Гарри Джеймс Поттер», — Дельфи хищно улыбнулась самой себе, выходя на залитую солнцем улицу, пахнущую прибитой к асфальту после дождя пылью. Попрощавшись с Люпином, она зашагала по Пентовилл-Роуд по направлению к станции.***
Владельцы торопливо запирали витрины магазинов, последние посетители стремились скорее купить необходимые товары. Оживлённая днём улица к вечеру вымирала, чего нельзя было сказать о Лютном переулке: с закатом солнца жизнь в нём только начиналась. С грохотом открывались ставни питейных, перинные дома зазывали гостей красными фонарями, а в закоулках можно было встретить торговцев тёмными артефактами, какие не принимал даже старина Горбин. Дельфи ещё ни разу не доводилось бывать здесь в столь поздний час. Слившись с толпой, она быстро шла по узкой мостовой, одетая в длинную мантию с капюшоном, которую носила с собой в рюкзаке. Ей показалось, что маггловская одежда привлечёт к ней ненужное внимание. Она остановилась перед кованой решёткой, за которой начиналась плохо освещённая крутая лестница. Криво прибитая вывеска слева от решётки гласила: «ВЯЗ — волшебная похоронная служба. Гробовщики и бальзамирование». Ниже более мелкими буквами значилось: «Починка мётел любой степени сложности», и в самом низу было приписано: «Услуги ведьм. Ночью и днём». Вывеска по соседству гласила: «Неудаляемые татуировки Маркуса Скаррса». И, наконец, «Белая виверна» — то, что ей было нужно. Дельфи потянула на себя ручку ближайшей двери. Внутри стоял полумрак; сидевший за столом волшебник лениво выпускал из трубки зловонные клубы дыма, которые собирались под потолком, отравляя и без того спёртый воздух. Она закашлялась, протёрла глаза и огляделась в поисках тётки, однако кроме волшебника за столом в помещении никого не наблюдалось. — Семнадцать есть? — прогнусавил волшебник, оторвавшись от трубки. Он подошёл к Дельфи и бесцеремонно откинул скрывавший лицо капюшон. — Несовершеннолетним вход воспрещён, проваливай или приходи с мамочкой. — Моя мать умерла, — сухо ответила Дельфи, надевая капюшон. Она уже хотела развернуться и уйти, как взгляд зацепился за один из эскизов, изображавший женщину с распростёртыми крыльями, склонившуюся над телом мужчины и проливавшую над ним слёзы. Ей особенно понравились крылья, прорисованные до мельчайшего пёрышка. Казалось, стоит женщине взмахнуть ими, и она поднимется в небеса, унося с собой мёртвого мужчину. — Это ангел? Волшебник помотал головой: — Исида, оживляющая Осириса. Его глаза с надеждой блеснули. —Крылья Хат. Нравится? Моя последняя работа. — Да, очень, — пробормотала Дельфи, рассматривая рисунок. Она вспомнила миф об Осирисе и Исиде, который ей рассказала покойная фрау фон Эйссель. — Исида собрала воедино своего супруга, убитого Сетом, не нашла только одной его части, а затем зачала от него сына Гора, судьба которого… — Отомстить за своего отца, — закончила за него Дельфи и, развернувшись на каблуках, выскочила на улицу, откуда доносились брань и пьяные крики: крепко сбитый волшебник спустил по лестнице двоих оборванцев. Оборванцы с размаху впечатались в кованую решётку. — И чтобы духу вашего в «Виверне» не было! — прокричал волшебник и скрылся за дверью. Услышав заветное слово «виверна», Дельфи отворила калитку и поспешила вверх по лестнице, придерживая полы мантии. Внутри яблоку негде было упасть. Меж столиков сновала разряженная в пух и прах ведьма с подносом в руках, уворачиваясь от щипков захмелевших посетителей паба. Нарцисса верно выбрала место: гвалт в «Белой виверне» стоял такой, что невозможно было различить ни слова, произнесённого на расстоянии более ярда. Она обнаружилась за столиком возле лестницы, так же одетая в неприметную мантию с капюшоном. Её могли выдать разве что холёные руки, нервно теребившие край салфетки. Когда с лестницы сыпался песок, она брезгливо стряхивала его с мантии. — Здравствуй, тётя. — Нарцисса вздрогнула, подавившись водой и закашлявшись. Проходивший мимо поддатый мужчина похлопал её по спине. Её передёрнуло. Дельфи доставляло удовольствие наблюдать за реакцией тётки. Она молча прожигала её взглядом, ожидая, когда та начнёт разговор. С момента их последней встречи прошло почти четыре года, и за то время на её лице прибавилось мелких морщинок. Но она здесь была не для того, чтобы разглядывать тётку. — Тётушка? — Здравствуй, Дельфи, — наконец, проговорила Нарцисса, комкая салфетку и глядя куда-то вдаль. — Ты стала ещё больше похожа на Беллу. — Конечно, — не удержалась Дельфи, — ведь я, как-никак, её дочь. — Она сделала особый упор на слове «её». Раздался треск. Тканевая салфетка в руках Нарциссы разошлась на две половины. Дельфи улыбнулась, в душе торжествуя победу: как бы тётка сейчас не изворачивалась перед ней, она знает нечто такое, что ей, Дельфи, знать не положено. В письме она не сообщила о своих подозрениях, лишь обозначила, что дело не терпит отлагательств; и если тётка так озаботилась встречей, значит, ей есть, что сказать. — Тебе что-то нужно? Ты только скажи… — начала было Нарцисса. Дельфи сделала жест рукой. Нарцисса оборвала фразу на полуслове. — Мантия, что вы мне подарили на Рождество, если помните, уже год как не прикрывает колени. А вот туфли только недавно стали мне впору. Но речь не об этом. — Астория снова болеет, они с Драко в отправились в Бат, на воды*, — зачем-то сказала Нарцисса. — Скоро из тюрьмы выйдет отец, и вопрос новых мантий отпадёт сам собой. Как и многие другие вопросы, я надеюсь. — Лицо Нарциссы сделалось белым, как полотно. Дельфи поняла, что верно выбрала ниточку. — На днях я побывала в доме на площади Гриммо. И что же?.. Нарцисса сделала глубокий вздох. — Тебя нет на гобелене. Дельфи удивлённо вскинула брови. Она ожидала, что тётка продержится дольше. Голубые глаза казались пустыми и не выражали ничего. — Чары Доверия — Fidelius, слышала о таких? Это сильные защитные чары. — Дельфи нахмурилась, пытаясь вспомнить, говорили ли в Дурмштранге об этом заклятии, но не смогла. Возможно, в тот день она прогуляла занятие, предпочтя сидению в душном классе полёты на мётлах в горы в компании Тристана. — Чары Доверия запечатывают тайну внутри человека, который становится Хранителем тайны. Хранитель может раскрыть секрет лишь добровольно, и тогда чары рассеются. Обычно так заклинают дома. Понимаешь? — Вы не сказали раньше. Посчитали меня недостойной знать. Глупой, — со свойственной ей прямотой заявила Дельфи. Нарцисса мелко заморгала. Нарцисса — Хранитель тайны? Если на ней лежит заклятие Доверия, тогда почему отец забрал её из манора и отдал на воспитание Юфимии? Дельфи помотала головой и сжала виски. Обрывки фактов смешались в кучу. — Это не так, — мягко возразила Нарцисса. — Не сомневайся в честности своей матери. — Спасибо. — Дельфи встала из-за стола. — Меня, должно быть, уже заждались дома. Тётю Юфимию хватит удар, узнай она, где я сейчас. — Нарцисса завозилась в расшитом бисером кошельке. Дельфи сжала её дрожащие ладони. — Не стоит. Лавируя среди подвыпивших посетителей, она вышла из тесного помещения «Белой виверны». Нарцисса без сил уронила голову на руки и какое-то время сидела так без движения, после чего расплатилась по счёту и аппарировала прочь. «Никто не сможет обнаружить это дитя здесь, пока не кончится война». Второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года чары Доверия рассеялись. Разумеется, вскоре Дельфини поймёт, что заклятие Fidelius никоим образом не затрагивало блэковский гобелен, и ей придётся подыскивать новое оправдание, если Лестрейндж не поторопится с выходом и не освободит её от этой обязанности. Она обещала.