***
В деревне на Геральта первым делом отреагировали коты и женщины. Первые, потому что чуяли следы знаков, которыми он пожёг ладони, вторые, потому что за версту заметили наскоро привязанный к седлу трофей. Действие эликсиров медленно сходило, ощутимыми становились боль и раны. Глаза ведьмака сбавляли нездоровый блеск, а кожа принимала естественный, разве что бледноватый из-за ведьмачьих мутаций и потери крови, цвет. Геральт вёл кобылу по памяти, в большей мере полагаясь на интуицию, и, добравшись до хаты старосты, израсходовал последние силы на то, чтобы спешиться и коротко поздороваться. Когда он, пошатнувшись, рухнул, где-то заплакал ребёнок. Плотва нервно зажевала узду, мотнула головой и рыла копытом землю до тех пор, пока не разошлась толпа, сбежавшаяся поглядеть на то нелюдство, что мужики, отплёвываясь, заносили в дом. Геральту снился один и тот же сон: каждый раз время, длившееся между неспокойным пробуждением и вновь наступавшей темнотой, заполняли отчего-то знакомые зелёные глаза белого, большого ворона. Птица сидела на боку гнедой лошади, держала в клюве яркое пурпурное перо и, кажется, покачивалась в такт красивой мелодии эльфской лютни, тихим мастерством доносившейся со всех сторон. Ведьмак просыпался в поту, принимал поданный незнакомой женщиной отвар и, успев разглядеть один лишь край покосившейся крыши, терял картинку. Ночь третьего дня он провёл спокойно, без сновидений. Навязчивые образы сна не возвращались, с ними ушла и лихорадка. Поблагодарив старосту и его приёмную дочь, рыжую, улыбчивую крестьянку, Геральт принял заработанные кроны и снёс трофей. Узнав от местной травницы, что дочь волколака умерла от скарлатины, он накормил кобылу и отправился в город кратчайшим путём. В корчме, где он расстался со старым другом, его давно должны были ждать.***
Кости с глухим стуком прокатились по узорчатой доске и, ударившись о грани друг друга, остановились. Кто-то охнул, кто-то присвистнул, но кости уже легли, и ничего было не поделать. — Еще две тройки. У меня покер, — сухо сообщил поэт то, что всем было видно и так. На мгновение, когда он забирал увесистый кошель с деньгами у торговца, надутого чувством важности и досадой от проигрыша в равной степени, на его лице промелькнула улыбка, но в то же мгновение померкла, — а теперь давайте, возвращайтесь за свой стол. — Правду говорят о вас. Плут и прохвост! — одутловатая рука, сдавленная перстнями так, что замасленные пальцы налились кровью, ударила по столу. — В последний раз я играл вашими костями по вашей же просьбе, и все равно выиграл. Если ваша фортуна от вас отвернулась, то, скорее всего, это потому что ей неприятен ваш облик. И едва ли ее можно за это винить, — парировал поэт, вернувшись к своей чарке с пряным элем и не глядя более на удаляющуюся спину торговца. — А еще говаривали, что, мол, до нитки оберут, ха! С победой, милсдарь Лютик, знатно вы их, господ, того, — махнул рукой вслед тучному мужчине местный пьянчужка. Бард не ответил. Желания участвовать в этом на потеху местным крестьянам у Лютика сегодня не было. Все мысли были прикованы к отсутствию того, кто должен был занимать стул напротив. Шли уже третьи сутки, и теперь отсутствие Геральта изрядно беспокоило: тот обещал, что вернется через день, как закончит с заказом на оборотня. Но ведьмака все не было, а слухов о чем-то, касавшемся этого заказа, бард не слышал. И если уж слухов не слышал Лютик, значит, их и не было. В глубине души бард надеялся, что Геральт нашел с оборотнем общий язык и теперь пьет с ним на пару в какой-нибудь пещере. Оставаться еще сутки в корчме, где все, к тому же, успели проесть его взглядом, Лютику не хотелось. Как и играть здесь на лютне. Ни прекрасных девушек, ни ценителей. Одни напыщенные богачи и спивающиеся крестьяне. Это место нагоняло тоску и без следа отбивало любое вдохновение. Одним словом, «дыра». Пружинисто поднявшись с места, Лютик упрятал в поясную сумку кошель с монетами и направился к выходу. На улице уже вечерело, и бард хотел дойти до околицы раньше, чем стемнеет. Но ни ответов на свои вопросы, ни вдохновения Лютик в предместьях не нашел. Только продрог и потерял любимое пурпурное перо из своей шляпки. Надо было либо возвращаться в кабак, либо искать себе пристанище в предместьях и, размышляя над этим, бард не заметил, как улочка завела его в тупик. — А я тебя сегодня в корчме видел, хорошо деньжат там нагреб, курва, — гаркнул со спины сиплый голос, и Лютик едва не подскочил на месте от неожиданности. Обернувшись, он обнаружил себя запертым в этом тупичке тройкой бандитов и на пару шагов отступил к стене. Поэт уже собирался было открыть рот: впереди, очевидно, ждала перебранка и, если повезет, возможность удрать. Но облик барда фортуне, — как и любой барышне, непременно добавил бы он сам, — всегда скорее нравился, нежели нет. И оттого прежде, чем Лютик успел бы навлечь на себя гнев болтовней, как извечно случалось в иные дни, в тени появилась фигура, и по двум мечам, видневшимся за ее спиной, Лютик с замиранием сердца понял, что все-таки нашел ответ, который искал.