Откровение

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Сегодня все решится. Весь этот год был для меня одной сплошной мукой, и сегодня наконец-то все решится. Я открываю глаза и поправляю галстук. Зачем-то проверяю карманы. Нервно смотрю на время. Снова вздыхаю. «Ты уверен, что хочешь этого?» — отвратительным тоном спрашивает внутренний голос. Я отмахиваюсь от него как от назойливой мухи. Конечно, хочу. Иначе меня бы здесь не было. Уверенно дергаю ручку двери, и меня сразу же затягивает в какой-то адский водоворот из света, музыки и пьяного угара. Презрительно кривлю губы и начинаю пробиваться сквозь толпу в попытках найти хоть кого-нибудь знакомого. Внезапно кто-то хватает меня за плечо и, несмотря на мои попытки вырваться, тащит меня к столу с пуншем. — Что за херня?! — ору я, пытаясь отдышаться. Мегатрон усмехается и молча протягивает мне стакан с чем-то ядовито-зеленым или ярко-красным — в этом освещении невозможно разобрать. С большим сомнением смотрю на предложенный напиток, но после нескольких секунд колебания делаю несколько глотков. Оказывается, не так противно на вкус, как выглядит. — Что это? — спрашиваю у Мегатрона, с интересом разглядывая содержимое стакана. Он улыбается как-то совсем уж нехорошо: — Тебе лучше не знать. Я удивленно поднимаю брови. Он хлопает меня по плечу: — Наслаждайся, — и уходит в неизвестном направлении. — Стой! — кричу я Мегатрону вслед, но прихожу к выводу, что это бесполезно. Чувствую задницей, что мне подложили крупную свинью, не иначе. Но делать нечего. Допиваю адское пойло и ставлю пустой стакан на стол. Пока что никакого изменения в своем поведении я не вижу. Прислонившись к столу, я скрестил руки на груди и попытался успокоиться и чем-нибудь отвлечь свое внимание. Но через пару минут я стал замечать, что меня немного штормит. Видимо, эта дрянь начала действовать. Я попытался сосредоточить взгляд на чем-то мелком, но перед глазами все поплыло и реальность превратилось в одно огромное разноцветное пятно. Меня понесло куда-то в толпу. Среди потных, липнущих друг к другу тел мне внезапно стало не по себе. К горлу подкатила тошнота, я согнулся пополам и схватился за голову, пытаясь унять гул. И снова кто-то потянул меня в сторону. Впрочем, я не сопротивлялся, так как тело слушалось меня плохо. Мы шли долго, музыка уже утихла, я слышал только звук наших шагов и стук сердца. Мне казалось, что сердцебиение пульсирует в висках, и от этого становилось только хуже. Я схватился за живот и дернулся в сторону, хватаясь за холодную стену. Кто-то охнул и, пробурчав: «Пьянь», приобнял меня за талию, помогая встать на ноги. Мы снова куда-то двинулись, мне казалось, мы шли пару часов, если не больше. Время текло медленно. Я проснулся только тогда, когда в нос ударил стойкий запах хлорки и глаза стал резать свет люминесцентных ламп. Открыв глаза, я понял, что нахожусь в туалете. Еле-как на ватных ногах я дополз до ближайшей кабинки. Там же мне пришлось оставить свой завтрак, обед и ужин, но после этого стало значительно легче. Предстояло еще вернуться назад, к раковине. Не могу же я в таком виде вернуться в зал. Собрав остатки сил и восхваляя своего благодетеля, который дотащил меня до туалета, я открыл дверцу и остановился, уставившись не верящим взглядом на… Оптимуса. Он стоял, прислонившись к кафельной стенке и скрестив руки на груди. Увидев меня, он подорвался и беспокойно спросил: — Как ты? — Нормально, — ответил я, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Но кое-кто еще ответит за это. — И как тебя угораздило так напиться? Выпускной только начался, — усмехнулся Прайм. Я метнул в него взгляд, полный ненависти, и поковылял в сторону раковины. — Мегатрон что-то мне дал, — я открыл кран и плеснул холодной водой себе в лицо. — Я выпил всего стакан, но меня унесло уже минут через пять. — Я посмотрел на себя в зеркало. Дрожащими руками пригладил волосы на затылке и поправил галстук. Оптимус подошел сзади и, положив ладони мне на плечи, спросил, губами касаясь моего уха: — А сейчас как себя чувствуешь? Меня обдало горячей волной, а по спине поползли мурашки от его голоса. — Х-хорошо, спасибо, — дрожащим от волнения голосом ответил я и резко повернулся, оказываясь с ним на критически близком расстоянии. Так близко, что я могу рассмотреть каждую веснушку на его носу. В тот момент, когда я уже перестаю дышать, Оптимус улыбается и отстраняется от меня: — Ну, тогда отлично. Вернемся? Я киваю, и мы выходим из туалета. Меня начинают грызть досада и разочарование. Пока мы идем назад, в зал, я думаю о многом. Изредка поглядываю на Прайма. Думаю о том, какой он красивый. О моих чувствах к нему. А еще я думаю, что если не скажу ему все сейчас, то не смогу сказать уже никогда. — Постой! — я внезапно останавливаюсь. Он смотрит на меня слегка удивленно, но подчиняется. Я комкаю полу пиджака, будто ищу у него поддержки. — Я хочу… тебе сказать… — почему-то слова, которые я тысячу раз провернул в своей голове за эти сутки, именно сейчас не хотят идти на ум. Я вздыхаю и опускаю голову. — Знаешь, я довольно долго хотел тебе это сказать, но я слишком слаб. Слишком мало у меня воли, чтобы произнести эти слова. Но в последний раз ты дал мне силы. Ты навел меня на мысль о том, что все, что у нас есть, мы можем потерять в любой момент. И поэтому я думаю, лучше поздно, чем никогда. — Я смотрю на Оптимуса в упор: — Я люблю тебя. В этот мгновение мне кажется, что я произнес какое-то страшное заклинание. Меня охватывает чувство, что время застыло, потому что я не слышу более звуков, доносившихся откуда-то издалека, и не вижу света. Абсолютная тьма. Но я слышу шаги, и внезапно я оказываюсь в крепких объятиях. — Я тоже люблю тебя, — задыхаясь от счастья, шепчет Оптимус. Впервые в жизни я искренне улыбаюсь. Я обнимаю его за шею, притягивая к себе, и вовлекаю его в долгий головокружительный поцелуй. Я впервые за всю свою жизнь ощущаю себя по-настоящему живым. Я чувствую себя молодым, полным сил и абсолютно счастливым. Мы целуемся долго, с упоением, наслаждаясь друг другом. Восполняем пробелы в общении. Мы как два влюбленных придурка кружимся в темном коридоре, улавливая отзвуки вальса из главного зала. Мы смеемся как маленькие дети, бегая наперегонки по школе и пугая парочек, уединившихся в темных углах. Оптимус догоняет меня, обняв сзади, притягивает к себе и жарко целует в шею: — Поймал. Я смеюсь, отворачиваясь: — Щекотно же. Он хитро улыбается: — Привыкай. Я разворачиваюсь и долго смотрю ему в глаза. — Что? — удивленно спрашивает Оптимус. Я расплываюсь в улыбке: — Ничего, — и висну у него на шее. Он смеется. — Ну скажи! Разжимаю объятия и, отбежав на приличное расстояние, показываю язык: — Догони сначала! Тут же даю деру в сторону зала. Оптимус улыбается и бежит за мной. Я останавливаюсь в непосредственной близости от зала и понимаю, что что-то не так. Ни музыки, ни голосов, ничего. Как будто все внезапно исчезли. Свет льется сквозь небольшие окошки в двери, отделяющий спортзал от остального здания. Я толкаю ее и вхожу, но тут же раздается истошный женский вопль. Картина, которая предстала предо мной, заставила меня растеряться. Весь наш класс, за исключением троих человек, сбился в углу помещения. Проясняет ситуацию лишь одно — ехидная усмешка Саундвейва, держащего в руке пистолет, дуло которого направлено на меня. — О, главный виновник торжества! — восторженно вскрикивает красноглазый. — А мы-то тебя заждались. — Он кивает в сторону заложников. — И чего же ты хочешь? — спокойно спрашиваю я. — Ты не такой уж и дурак, чтобы не догадаться, — он хмыкает и отпивает из бокала. Вопрос действительно глупый — я знаю, чего он хочет. Ведь это я – тот, кто за месяц смог превратить его жизнь в сущий ад. Не думаю, что он подумает дважды перед тем, как пробить мне, скажем, легкое. Не буду даже спрашивать, откуда он взял пистолет. Всем давно известно, что его отец — какой-то мафиозный авторитет, который держит в страхе полгорода. Жаль, только вот сынка он не смог нормально воспитать. Мне нужно что-то срочно придумать. Не знаю, с какого перепуга я вдруг стал думать о ком-то, кроме себя, но ребят нужно реально вытаскивать. И пока я пытаюсь судорожно заставить свой мозг думать, время идет. Крыса о чем-то треплет, его лицо искажается яростью, и он стреляет мне куда-то под ноги. Я в страхе шарахаюсь. Снова женский крик. — Слушай ты, урод, — он снова наставляет на меня пистолет и выглядит очень убедительно. Инстинкт самосохранения говорит мне, что нужно послушать его, — ты испортил мне жизнь. Ты отобрал у меня все, что было мне так дорого. Любимая девушка ушла от меня к тебе. Моя жизнь стала невыносимой, и все благодаря тебе. Я ненавижу тебя! — его глаза заполыхали праведным гневом. Он допил остатки содержимого своего бокала и бросил его в пол. Раздался звон стекла, потонувший в общем хаосе и крике. Саундвейв, улыбаясь словно помешанный, посмотрел на меня, но я лишь усмехнулся: — И чего ты ждешь от меня? Что я покаюсь во всех своих грехах? Я нисколько не жалею о том, что сделал. А ты просто самодовольный придурок, любящий экспрессию. — В толпе раздались смешки. — Ты таким образом пытаешься вернуть внимание к себе? Ты жалок. Видимо, слишком мало над тобой издевались, Саундвейв, раз ты так ничего и не понял. — Я замолчал, не отрывая глаз от красноглазого. Минуту он стоял не шевелясь, но потом его заколотило от гнева: — Ты! — он начал бешено вращать глазами. Мне стало дурно. — Ты не смеешь глумиться надо мной, жалкий слабак! И вы все тоже! — он потряс оружием, оглядываясь вокруг. Народ еще больше стал жаться к стене. — Я убью тебя, слышишь, убью! — его голос сорвался на крик. Я не успел уловить момент, когда он нажал на курок. Все произошло слишком быстро. Какая-то круговерть. Только что было тихо, а сейчас зал наполнился людьми в полицейской форме. Только что я еще стоял, а сейчас я сижу на коленях перед Оптимусом, вцепившись в него. Меня трясет. Крови слишком много. Мое лицо, одежда, руки — все в крови. Я чувствую, как медленно во мне закипает истерика. Меня колотит. Он улыбается и из последних сил сжимает мою ладонь. — Скорую!!! — истошно ору я, чувствуя, как слезы пеленой застилают глаза. — Все будет хорошо, — нервно проговариваю я, поглаживая Оптимуса по голове. Он улыбается, а я чувствую, что лгу сам себе. Рана слишком серьезная, возможно, задето сердце. — Зачем? — в отчаянии спрашиваю я. — Зачем ты это сделал?! Он лишь улыбается из последних сил и жестом просит меня наклониться. Я подчиняюсь. — Я люблю тебя… — тихо произносит он. Я отстраняюсь и сглатываю, смотря на него, смотря на то, как жизнь покидает самого дорого мне человека. И я ничего не могу сделать. Слезы горячим потоком заливают мое лицо. Я чувствую, как его хватка ослабевает, и меня охватывает ужас. Я крепче сжимаю его ладонь, и как в замедленной съемке наблюдаю, как он закрывает глаза. Когда я понимаю, что пульса нет, меня охватывает истерика. Далее я плохо помню, что было. Помню, как Мегатрон силком оттащил меня от безжизненного тела Оптимуса. Помню цепь одинаковых серых дней, проведенных в психиатрических клиниках, попытках совершить самоубийство. Я продолжаю жить дальше, но то, что до конца убило мой мир и уничтожило веру в счастье и любовь, будет оставаться глубоким шрамом в моей памяти. Человек, которого я любил, и доныне продолжает жить в моей душе, как самое светлое воспоминание моей юности. Он умер, но он жив в моей памяти, душе и сердце. Первая и последняя настоящая любовь.