Выжившие

Небо над Адриановой обителью было высоким и чистым. В траве стрекотали цикады, на раскидистом древнем дубе выводила глухие трели неприметная ночная птица. Легкий теплый ветер пах смолой и дымом, вечерний полумрак расцвечивали десятки костров, у которых сгрудились усталые беженцы. Хныкали младенцы, негромко переругивались мужчины, то причитали, то ворчали женщины, звякали котелки и миски, где-то хрипло забренчала, но тут же умолкла расстроенная лютня. Выжившие в рехнувшейся столице не казались счастливыми, они были изможденными, испуганными и потерянными, как солдаты разбитой армии. Робер не понаслышке знал, каково им сейчас, когда от дома и прежней жизни остался пепел, а впереди лежит лишь чужая неприветливая земля. И все же беженцам было легче, чем ему — им нужно было идти, заботиться о еде и ночлеге, быть может, им придется защищаться с оружием в руках. Он же мог лишь лежать на полусгнившем матрасе в святой обители, униженно принимать равнодушное участие монахов и думать, думать, думать… Воспоминания о Ренквахе были сродни горькому дыму: пробирались незаметно, окутывали, душили и разъедали глаза. Робер стиснул кулаки и негромко выругался: в ладонь впилось что-то острое. Он взглянул на свою руку, которую оплетала изуродованная цепь Никола. Сердце предательски заныло. Еще один человек, готовый в любую минуту подставить плечо, присоединился к строю мертвецов. Его мертвецов. Они приходили из ренквахских топей, с утопающего в дыму дарамского поля, из заливаемого дождем леса Святой Мартины, а теперь — и из объятой огнем Олларии. Они стояли у изголовья, не давая заснуть, мерно шагали рядом на марше, усаживались напротив в кабинете и в трапезной. Робер не мог их ни прогнать, ни отпустить, даже возненавидеть не мог. Он заслужил своих призраков. В ярком пламени костра рубины казались пятнами крови. — Всадники! Всадники! — услышав тревожный возглас часового, Робер вскочил, хватая шпагу и пистолет. Солдаты, охранявшие вход в лагерь, уже изготовились к стрельбе, целясь в незваных гостей. Подъезжающий отряд был небольшим — едва ли дюжина человек. Робер подавил вздох облегчения. Бесноватые бы не осмелились напасть столь малым числом, а сохраненного ими рассудка вряд ли бы хватило на отправку разведчиков. — Кто идет? — рявкнул сержант, приподнимаясь из-за обломка стены. — Генерал Никола Карваль и с ним беженцы из Олларии! — крикнули в ответ. Позабыв об осторожности, Робер вскочил на ноги. Чья-то сильная ладонь схватила его за плечо, заставляя пригнуться, но он оттолкнул ее, рванулся вперед. Сердце бешено колотилось, руки ослабели, но поверить в услышанное было страшно: если в обитель приехал самозванец, Робер потеряет Никола во второй раз. — Покажитесь! — В голосе бравого сержанта воинственность удивительно смешивалась со неловкостью: солдаты глубоко уважали Карваля, и до этого дня и помыслить не могли, что им придется отдавать ему команды. Передний всадник спешился — неловко, точно ему было больно двигаться — и медленным шагом направился к руинам. С замиранием сердца Робер узнал знакомую коренастую фигуру, тяжеловатую размашистую походку, а потом — и изрядно потрепанный мундир. Глаза защипало, а в горле поднялся ком. Жив… Создатель, Абвении и Леворукий, жив! Даже глаз не утерев, Робер оттеснил плечом сержанта, не обратив внимания на встревоженные оклики, — и через мгновение встретился взглядом с Никола. Тот выглядел измученным: на лице ссадины, усы и брови опалены, на лбу — сползшая повязка, левая ладонь перетянута побуревшей тряпкой. Но увидев Робера, он вытянулся и отдал честь. — Генерал Карваль в распоряжение господина Проэмперадора Олларии прибыл! — голос его был хриплым, точно сорванным. — Вольно, — негромко произнес Робер, боясь не совладать с нахлынувшими чувствами. — Генерал… — Продолжить он не сумел, просто не нашел слов. Шагнул к Никола и коротко его обнял. — Спасибо, что вернулись. — Спасибо, что дождались, монсеньор. А потом они сидели у костра, Никола начал докладывать о том, что видел, оставляя город, но голос вскоре его подвел, сорвался на шепот. — Отдыхайте и приходите в себя, — мягко приказал Робер, вновь наполняя бокалы вином. Никола благодарно кивнул, осушил свой залпом и лег прямо на траву, подложив под голову свернутый плащ. Кислое торское вино казалось удивительно вкусным, как и пресная луковая похлебка. Весело трещали поленья в костре. Робер перебирал звенья оплавленной цепи — стоило привести ее в порядок, прежде чем возвращать — и впервые за долгое время не чувствовал рядом ничьего укоризненного присутствия. Эту ночь он провел без своих призраков.