Прощай

Песня бьётся где-то на задворках сознания, горчит на языке невысказанной болью, заставляет кружиться по дороге в нелепом подобии танца. Ветер подхватывает подол платья, которое скоро сменит военная форма. Прощаться не хочется, но выбора в общем-то нет. Не страшно. — Прощай и если навсегда, то навсегда прощай. Когда б за край — иди, прощай и помни обо мне! Как близко край, а там туман, январь хохочет, вечно пьян; Я заключен, как истукан, в кольце его огней. — голос у Бельгии звонкий и высокий, он входит в душу, как раскаленный нож в масло. Холл морщится от собственного сравнения и думает, что всё это неправильно. И этот нелепый бунт, и глупая песня и упрямый огонек в глазах сестры. Чертовски неправильно. — Забудь о том, о чем не знал, забудь мои слова. Не мной не сказаны слова, и ты о них забудь… А там, за краем — рыщет тьма. Как никогда, близка зима. И тень твоя, мою обняв, уходит снова в путь. — Эмму разрывает сотнями так и не сказанных слов, выражений и обид. Язык немеет, дыхание перехватывает и всё, на что её хватает — раз за разом повторять одну и ту же въевшуюся в память песню, слова которой будто выжжены на сердце. Повторять и следить, чтобы голос не сорвался, иначе это будет очередным проявлением её чертовой слабости. Холл любит слушать пение сестры, но за вот это — её хочется убить. Он, в сущности, до сих пор не верит в серьёзность всего этого. Бельгия — слабая, неприспособленная к жизни девчонка, как она может победить? Оказалось, может. Упрямства у неё всегда было не меньше, чем у него самого. Если не сказать, больше. Нидерланды почти не удивлен, когда она опускает на стол решение Лондонского конгресса. Пахнет от Эммы гарью, кровью и пеплом, но выглядит она живой и счастливой. — Ты ведь не думаешь, что я последую этому? — Ты ведь не думаешь, что у тебя есть выбор? — передразнивает его Бельгия и смотрит прямо в глаза с неприкрытым вызовом и даже насмешкой. Цвет глаз у них в общем-то одинаковый — необычайно яркий оттенок зелёного, но её сейчас кажутся не в пример светлее. Всегда казались. А потом она просто заводит припев столь нелюбимой им песни, разрывая напряженную тишину. Нидерланды кажется, что голос у сестры незаметно исказился, словно стал… Взрослее? А быть может, Эмма просто простудилась среди этой недовойны. — За краем Вечности, беспечности, конечности пурги. Когда не с нами были сны, когда мы не смыкали глаз. Мы не проснемся, не вернемся — ни друг к другу, ни к другим С обратной стороны зеркального стекла… И смеется. Звонко, заливисто, весело. А затем молча выходит из комнаты. Холл не поверит в её независимость. Но она заставит. Они стоят и смотрят друг на друга, готовые сцепиться, как и их люди. Эмма глядит без улыбки, на редкость серьёзная и готовая стоять до конца. Нидерланды знает, что здесь и сейчас она готова умереть, но не отдать ему только обретенную свободу. Бельгия слабая. И она сама это прекрасно понимает, но сдаваться всё равно не намерена. Потому, что пока среди бельгийцев будут люди, готовые всё изменить и способные по-настоящему её полюбить, она пойдет за ними. Пойдет по трупам, сожженным домам и его, Холла, любви. Он усмехается уголками губ и неожиданно вместо слов угроз или сухих приказов своим солдатам, продолжает начатое давно ещё дело. Холл не хочет прощаться, но наконец признает, что это всё зашло слишком далеко. Впервые признает. — Когда средь угольев утра ты станешь мне чужой! Когда я стану и тебе чужим, моя душа. Держись за воздух ледяной, за воздух острый и стальной. Он между нами стал стеной, осталось лишь дышать. Нидерланды петь не умеет, но голос у него довольно приятный. Только вот кажется он посреди поля битвы совершенно несуразным. «Что ж, рискуй, девочка. Только знай, что теперь ты одна среди всего мира» — молчаливо говорят его тёмные глаза. Эмма смотрит на него почти понимающе. Припев они допевают вместе. В скорости после этого, она сидит на голой земле с Франциском и обсуждает с ним план дальнейшей войны. Бельгийское правительство решило впустить французскую армию на свою территорию, хоть это и противоречило бы договору. Эмма не справляется. — Ты всё ещё любишь его? — Бонфуа в какой-то момент переводит тему, неожиданно осекаясь и задаёт совершенно дурацкий с её точки зрения вопрос. Вопрос, на который у неё не было однозначного ответа. — Мои люди погибают от рук его солдат, многие просто ненавидят Нидерланды, но… Он мой брат, Франциск. — она пожимает плечами и почти грустно улыбается. — И всё-таки ты готова пролить его кровь ради свободы? — Есть вещи, заплатить за которые можно только кровью. Эмма откинула с лица волосы и улыбнулась своему отражению. Разница в прощании и прощение лишь в одной букве. Когда-нибудь они снова помирятся. Когда-нибудь они снова станут семьей и она будет так же таскать братьям сладкое и шутливо выскакивать из-за угла, стремясь напугать. Когда-нибудь это всё прекратится. Она уверена. А пока… Голос дрожит, перед собой-то можно не притворяться: — За краем ясных, и ненастных, и напрасных зимних дней. Когда без звука рвется синь, когда и ночь без сна бела. Мы не вернемся ни друг к другу, ни к себе. С обратной стороны зеркального стекла.