120 ударов в минуту

Колин решительно сбросил с себя непутевого гостя, ворвавшегося к нему через окно, словно Питер Пэн. Ужасно чесались руки отвесить ему оплеуху, а может, и не одну, чтоб мозги заработали. — Я так понимаю, — Колин поднялся с постели и, оправив сбившуюся бабочку на шее, отправился закрывать балконную дверь, — голова ваша была отключена, когда вы решили полетать на реактивном ранце, к чему люди готовятся, к вашему сведению, двенадцать рабочих дней. По окончании чего получают специальное разрешение и допуск к полетам, чего, как я полагаю, у вас нет. Тэрон попытался ощупать свой ранец, в надежде, что не разбил его, но металл был очень горячим. Кажется, его куртка поплавилась на спине. Парень скинул лямки, расстегнул ремни безопасности и свалил аппарат на пол. Так и есть — кожа поплыла, отпечаталась — так вот почему было так жарко, это не адреналин. — Ох, проклятие! — скорыми движениями Эджертон скинул с плеч куртку и обреченно закрыл глаза. Она правда ему нравилась, и за несколько лет стала частью его. — Припалил! Этому тоже учат на курсах летчиков-самоубийц? — Да, — просто ответил Колин. Он отчаялся закрыть плотно балконную дверь, замок был свернут, можно было только подпереть ее стулом. — И этому тоже. — Мне кажется, или вы печетесь об этой механической штуковине… — Тэрон легонько пнул ранец ногой, на что Колин нахмурился. -…больше, нежели обо мне? — Это так и есть. Эта «штуковина», как вы ее называете, была у меня на ремонте неделю, так как вас я знаю ровно… — взгляд на часы. -…четверть часа. Ее, к сведению, зовут Анна-Мария, вашего имени я не имею чести знать. Тэрон открыл рот и тут же закрыл его. Он не знал, что хотел сказать первым. О том, что у его ранца есть имя и он вообще девочка? Об этом старомодном говоре и дурацкой одежде мужчины, к которому его занесло? — Я Тэрон… — Было прият… вполне сносно с вами познакомиться. А теперь будьте любезны покинуть меня. Не церемонясь, Ферт подхватил ранец за ремень и, открыв входную дверь, выставил его за порог. Тэрон так и стоял столбом, держа куртку в руках. Прозрачный намек дошел до него, когда хозяин квартиры сделал небрежный жест на выход. — Конечно, уже ухожу. Я снова очень извиняюсь за произошедшее… — Вообще-то, это ваше первое извинение. — Да. То есть я просто очень сильно извиняюсь. И я покрою ущерб, когда получу аванс… — Не стоит беспокоиться. Поторопитесь, пожалуйста, а то у вас может начаться гипоксия. Похоже, этому мужчине очень нравилось перебивать Эджертона! И воздух у него пока не закончился! — Могу я хотя бы узнать ваше имя? — Тэрон переступил через порог, потянулся, чтобы надеть ранец, и тут же за его спиной захлопнулась дверь. — Очень приятно, — сказал он в пустоту. Попялившись с полминуты на литые цифры 517 на двери, Тэрон отправился вниз. Лифт ехал удивительно медленно для столь дорогущего дома. Зеркало было грязным, а реклама обещала замену двух почек по цене одной. На выходе, уже пройдя за тяжелую подъездную дверь, Эджертон обратил внимание на звонки с фамилиями жильцов, подписанными для удобства гостей. Совсем выцветшие буквы рядом с кнопкой 517 гласили «Ферт». Тэрон поднял брови. — Обалдеть! * Когда Тэрона реально припекало, он умел абстрагироваться от всего и вкалывать. С первой зарплаты он, не мудрствуя лукаво, отнес куртку в мастерскую и получил широкую, во всю спину аппликацию, единственную такого размера, которая была в наличии. Это была увеличенная, мутная версия обложки пластинки давно забытой группы «120 ударов в минуту». Механическое сердце устаревшего образца, сопливо перемотанное шипастыми розами. На работе дела потихоньку двигались, он даже по долгу службы успел увидеть краем глаза Королеву, начищенный до блеска механический труп в омерзительно-салатовой шляпке. Не было ничего сложного. Верхний город вообще был прост, не было беготни, шума, всей этой базарной суеты, как под ними. Каждый вечер богатые дамы и джентльмены выходили прогуляться в своих лучших нарядах на темнеющие к осени улицы. А потом зажигались фонари и откуда-нибудь, с мансарды, или с тротуара, или даже с пролетающего дирижабля начинала литься медленная, грустная мелодия, похожая на песню Эдит Пиаф. Эта монотонность осточертела Тэрону уже на второй месяц. Средний класс, к которому он с натяжкой причислял себя, развлекался попроще. Ходил в пабы, обсуждал новости, слушал радио, порой ходил в кино, когда новое привозили в город. Как отличался верхний Лондон от нижнего, он понял, когда оказался внизу вечером пятницы, передав срочный пакет от своего начальства начальству местному. Вывески засветились красным, синим, желтым, розовым сквозь смог, музыка звучала отовсюду, разная даже не по жанрам — по эпохам. Люди толпами вываливались из метро и рассасывались по заведениям — пиво стоило дешевле, чем воздух. Тэрон почувствовал запах свободы, предвкушение удачного вечера. Он оглянулся, прошел еще пару кварталов, выбирая паб или клуб поинтереснее, и зашел в тот, чья вывеска его позабавила. «ЗАЕБАР. Выпусти пар» Неплохое название. И девиз тоже. Объявление, наклеенное прямо на дверь, гласило: Выступление «Несмертного Джозефа и его механизмов». Это был и бар, и клуб, он уходил ступеньками в цоколь, был цвета смога, как и все в городе. На небольшой сцене ютился полностью переделанный джентльмен, судя по его костюму, который настраивал свои инструменты, проверял давление в них и пил что-то бурое из стакана. Вообще, никто из гостей заведения не мог похвастаться целостностью, они были потрепанные, под стать бару, даже музыка здесь звучала из старого граммофона, шипящие пластинки были затерты, все в царапинах. — Что хочешь, парень? — бармен довольно вежливо дал пару минут осмотреться, а затем поставил на стойку пустой стакан. Тэрон замялся. Там, где он раньше жил, не было таких пабов, вообще никаких не было, и уж точно без барменов, у которого одна рука была заменена, а большой палец на ней заканчивался открывашкой. Он влез на высокий, подратый стул, положил руки на царапанную стойку, поискал за спиной у бармена хоть какое-то меню. Но безнадежно. — То же, что и всем. Пожалуйста. В ответ мужчина с прищуром посмотрел, пожевал свою губу, а потом отвернулся и принялся смешивать что-то. Музыкант на сцене закончил свои приготовления, граммофон зашипел, когда иглу сняли с пластинки. Раздались первые звуки, и зал оживился, Эджертон сам непроизвольно задергал головой в такт ударным. Бармен поставил перед ним стакан с такой же бурой жидкостью, как и та, что он видел у Несмертного Джозефа, уже полностью поглощенного игрой. Тэрон понюхал свой коктейль, пах тот премерзкой смесью спирта и куска старой трески, словно второе мариновали в первом. Пить это не хотелось вовсе, но, собравшись с силами, он решился пригубить напиток. Чужая рука накрыла стакан раньше, чем он успел это сделать. Тэрон коснулся губами кожи, отпрянул и обернулся, задирая голову вверх. — Не советую это пить. Мартин! Дай ему пива. Светлого. Колин извлек из руки Эджертона напиток и поднял его, словно говоря «ваше здоровье». Тэрон фыркнул. — Это Стимколада. Ее делают на основе машинного масла, чтобы железные внутренности не ржавели. Тебе еще рано. Колин поднес стакан к высокому бокалу с пивом, который бармен выставил перед Тэроном, легонько стукнул о него и выпил залпом. — Запиши на мой счет, — Колин вернул стакан на стойку, кивнул бармену и как ни в чем не бывало пошел к своему столику. Тэрон снова фыркнул, пригубил мутное светлое пиво, поднялся и пошел следом. Это, пожалуй, лучше, чем в одиночестве сидеть за стойкой. — А следующую песню я посвящаю всем, чье сердце стучит, а не бьется, — воздушный поцелуй был послан со сцены. — «120 ударов в минуту». «Пока не поздно».