Avenue of Hope

That's the story of my life That's the difference between wrong and right But Billy said, both those words are dead That's the story of my life: Along the avenue of hope The footsteps falter, the fingers grope And days, stretch out, beneath the sun… Это история моей жизни В этом разница между неправильным и правильным Но Билли сказал, что оба эти слова мертвы Это история моей жизни: Вдоль авеню надежды Иду, спотыкаясь, иду на ощупь, И бесконечно тянутся дни под солнцем… (The Velvet Underground – That's the story of my life/ I am kloot – Avenue of Hope)       Я верю, что у всего есть свои имена. Для любого явления в жизни. Подумайте об этом, когда почувствуете себя счастливым, грустным, вспомните об этом, когда войдёте в давно заброшенный дом ваших знакомых. Эти явления чаще всего носят имена тех, с кем связаны. Но порой имя возникает в самой неподходящей для него ситуации. Или просто так, наобум, оно всплывает в памяти, когда вы видите что-то. Именем человека мы можем назвать даже свои жилища или работу. Чувства, эмоции, происшествия – всему вы можете дать особое название. Такая вот игра в ассоциации. Но, знаете, я не буду слишком долго убеждать вас в подобном. Потому что у меня есть история о том, как могут ситуации, места или чувства приобретать такие Имена. И не поддавайтесь иллюзии: она вовсе не о потерянной памяти, не о том, как важно что-то чувствовать, и тем более не о любви. Я хочу рассказывать вам просто о событиях, которые произошли. Особенно об одном, с названием Сокровище. Тот ещё клад... Приготовьте лопаты, потому что сокровища нужно выкапывать.       Однажды, прогуливаясь по старым улицам, я наткнулся на одну меня заинтересовавшую – Бахман-стрит. Маленькая и узкая, почти безлюдная, но почему-то приковывающая взгляд. В ней не было ничего особенного: обычные дома и строения с пекарнями и магазинами на первых этажах. Я изучил почти каждый её сантиметр, заглянув во все лавки и даже задворки с мусорными баками. И то, что давно искал в излишне порой современном Хиллвуде, я нашёл именно на этой улице. Это был старый магазинчик с грязными витринами, облупившейся дверью и разбитой вывеской, буквы на которой давно отвалились, оставив только напоминания о себе. Тем не менее, это был тот самый магазин, о котором мне когда-то говорил старый знакомый – «Пластинки Джимми», и я вспомнил о нём, взглянув только на его расположение. Приятель рассказывал, что эта «дыра» располагается в самом неудобном месте на свете: на давно забытой богами улице, да ещё и в таком страшном и старом доме, что, может показаться, будто он рухнет на глазах. Там же, в этом магазине, работает причудливый парнишка, чьим именем называлась лавка, и может продать тебе с десяток дисков, заговорив все уши своими интересными фактами о них. Умел он это делать – так отзывались многие. И не раздумывая над тем, стоит ли заходить в это местечко, я открыл скрипучую дверь и с чувством выполненного долга оглянулся по сторонам. Внутри было всё таким же, как и представлялось: полки почти до самого потолка, заставленные цветастыми обложками пластинок разных времен. Там же были аудиокассеты, диски и ещё какие-то непонятные вещи, которые, наверное, давно потеряли свою актуальность, но всё ещё лежали на полках. Здесь отчётливо пахло сигаретами вперемешку с запахом дерева, чуть меньше чувствовался запах винила и старой бумаги. Простояв около минуты на входе, я посмотрел на человека за прилавком. Странно, но ему было куда интересней листать потрепанный журнал, чем встречать покупателя, и он даже ни разу не взглянул, когда я начал изучать одну из вертушек, стоящих на полке недалеко от кассы. Продавец только переворачивал страницы и изредка хмыкал, будто постоянно удивлялся написанному. Я понаблюдал за однообразными плавными движениями этого мужчины и вновь переключил внимание на проигрыватель. На вид он был старым. Казалось, если его включить – он точно покажет свой характер и пустит искры во все стороны. Но этот агрегат почему-то напоминал мне дедушкину улыбку, а маленькие царапины на корпусе выглядели в точности, как его морщины. Хоть у меня всего лишь и обрывочные воспоминания о том, каким он был, я с полной уверенностью мог бы сказать, что скучаю. Эти видеокассеты, которые остались в пансионе, – он на них такой светлый и забавный. Даже не верится, что всё это было правдой.       После того, как я подошёл к пластинкам с музыкой двадцатого века, с дальнего угла лавки послышался смешок. Не успел я сообразить, как там оказался тот самый безразличный продавец, он уже оторвался от сигареты и стал надвигаться на меня.       – Сюда никто не заходил с четверга, – гаркнул он.       По какой-то причине я улыбнулся. Хоть этот человек и выглядел, как старый брутал, – он вообще не внушал ужаса. Только лёгкое негодование из-за его странной манеры смотреть на собеседника в упор.       – Не так уж плохо, если учитывать, что сейчас утро пятницы, – посмеялся я.       Продавец добродушно пожал мою руку и посмотрел на тот проигрыватель, который я недавно изучал.       – Это Старик Сэм, мой хороший друг.       Мужчина – его вообще-то можно было тоже назвать полноправным стариком – подошёл к вертушке и перенёс её на тумбу рядом с кассовым аппаратом, а затем круто развернулся и сделал шаг в сторону. Это было похоже на часть маленького танца и для такого крупного человека выглядело это движение неожиданно эффектно.       – Однажды я пролил на него вино и в тот же вечер испортил лучшую пластинку, парень.       Я улыбнулся в ответ и беззвучно смотрел, как продавец, пританцовывая, достал из тумбы конверт и вытащил диск из пластиковой обложки, сдув с неё пыль. И только закрутилась пластинка и зазвучали первые ноты, как старик прикрыл ладонью мой рот.       – Никогда не мешай музыке петь, – прошептал он и показал на всё помещение магазина.       Вместе с проведением его руки, небольшая комнатка, точно под жест дирижёра, наполнилась музыкой, и ожили полки с пластинками, всё заполнилось светом, даже толстый слой пыли на подоконнике будто расступился в стороны. Позже Джимми мне объяснил, что это свойство музыки – всё оживлять. Сложно не поверить, когда видишь это собственными глазами. Наблюдая за такими маленькими чудесами, я просидел в магазине весь день и сначала слушал самые разные песни и композиции, а потом Джимми рассказывал о том, как это всё создавалась. Было интересно. Ещё я узнал, что этот старик когда-то и правда был дирижёром небольшого духового оркестра, но потом, когда этот оркестр развалился, Джимми остался без работы вместе со своей мечтой создать когда-нибудь свой музыкальный театр. И открытый им магазин пластинок, по его словам, был маленькой частью этой мечты.       Он рассказывал много хороших историй, и мне хотелось возвращаться к нему в магазин снова и снова, чтобы в очередной раз послушать про какую-нибудь поездку во Францию, где они с оркестром зажигали миллионы сердец, а потом пропивали все заработанные деньги в барах и оставались ещё на несколько дней, чтобы как-то заработать на билеты до дома. За возможность слушать Джимми и всё, что у него имелось в магазине, я согласился приходить каждую неделю и выполнять несложную работу. Мне это было даже в радость, потому что в пустой съемной квартире было слишком скучно и даже как-то одиноко, а в магазине никогда не заскучаешь, даже если старику приходилось отлучаться. Он доверял мне и не считал странным, как большинство людей. Понятное дело, конечно, что любой человек выглядел бы странно, если всё время ходит в наушниках и даже когда с ним пытаются говорить, они так и остаются в ушах, вместе с неутихающей музыкой. Но, уверяю вас, это куда лучше, чем, если бы я разговаривал с людьми, потому что так было в университете: я раскрывал рот и через несколько минут собеседник начинал искривлять брови или просто подозрительно оглядываться. И хоть было неприятно, я принимал это, ведь считать меня странным – это их право. А игнорировать людей и не вытаскивать наушники, когда со мной пытаются говорить, – это моё право. Но когда мы беседуем с Джимми, то наушники всегда у меня в кармане. В отличие от большинства, он не осуждает или не пытается внушить своё, он рассказывает то, что знает, и всё. Ничего от тебя не ждёт, а делится воспоминаниями или историями о создании того или иного альбома или группы. И мне это очень нравилось.       Однажды Джимми рассказал о своём помощнике. Он не называл имя или возраста, просто говорил «человек» или «сокровище». Так вот, этот самый помощник часто куда-то исчезает, но иногда возвращается и выходит на работу, встречает покупателей и рассказывает о музыке. А потом снова исчезает. И когда я спросил, зачем ему нужен такой работник, Джимми без лишних объяснений ответил: «Потому что без этого человека музыка здесь умирает». Конечно, я тогда не понял о чем речь, но не стал выяснять и спрашивать: если нужно – я сам когда-нибудь это пойму. Но фраза, накрепко осевшая в голове, не давала покоя. Слишком уж хотелось узнать, что это за существо, без которого музыка не могла жить в музыкальном магазине, и что оно такого делает. Джимми не говорил больше ничего. На все вопросы он пожимал плечами и отвечал, что, возможно, мне повезет, и когда-нибудь я застану этого человека. Умел старик создавать интригу. Точно так же он иногда делал с некоторыми пластинками, мне даже приходилось покупать и слушать музыку дома, чтобы узнать, о чём он говорит. Так он и делал спрос: с помощью одного маленького рассказа с какой-то большой тайной, которую не узнать, пока не откроешь её самостоятельно.       Хотелось круглосуточно находиться в магазине и приходить туда каждый день, но тогда я посещал обучающие курсы. Учёба в университете закончилась уже давно, и очень уж не хватало чего-то ещё. Нечто большего, чем несколько помещений под аренду. Какое-то время, по крайней мере, во мне сильно горела идея открыть своё дело. Но, не смотря на свою занятость, я старался приходить на Бахман-стрит как можно чаще и, вытирая пыль с полок, ждал, когда чудо-человек переступит порог. Мы ждали этого вместе с Джимми. Сначала неделю, потом ещё и ещё, и ещё. В конце концов, интерес начал пропадать: казалось, будто Сокровища не существует и старик из хитрости выдумал такую историю, чтобы к нему хоть кто-то приходил помогать. Но я был не против. Особенно, когда однажды зашли покупатели и попросили меня помочь им в выборе пластинки. Джимми тогда курил на заднем дворе – обычно в этот момент его оттуда не вытянешь – и мне пришлось делиться с покупателями всеми знаниями, подражая своему учителю в рассказе. И, по-моему, у меня получалось неплохо: они купили знаменитую первую пластинку The Velvet Underground. Я её слушал много раз и узнал от Джимми несколько интересных фактов. Например, в этой пластинке приняла активное участие певица Нико, приглашенная в группу знаменитым менеджером и продюсером Энди Уорхолом. Участники группы неохотно приняли её в команду. Было ли дело в голосе или ещё в чём – кто знает? Однако вот факт: сложно не узнать его, этот голос. Кому-то он может нравиться, а кто-то совсем не понимает в чём его прелесть. Но, услышав один раз, вы точно будете потом узнавать его всегда. Прислушайтесь хорошенько. Прямо сейчас.       Пропустив несколько занятий на курсах, я решил немного задержаться, чтобы взять дополнительные задания, а после того, как вышел из здания и с воодушевлением буквально помчался в магазин, меня вдруг окликнули:       – Эй, хромоножка!       Хромоножка. Так меня называл только один человек, придумав это словечко лично для меня ещё в университете. Это был Крейг Росман, один из тех, кто считает себя выше всех остальных только потому, что его кроссовки стоят дороже, чем квартира в центре. Нам было давно за двадцать, а этот недоумок по-прежнему вёл себя так же, как в школе и потом в университете, где мне посчастливилось провести в его обществе ещё несколько не слишком замечательных лет. Он никогда не отличался стремлением взрослеть и что-то делать со своими мозгами. Красивые девчонки, дорогие машины и идиотское поведение – вот что всегда интересовало этого человека. Подойдя ко мне вплотную, Росман оскалился.       – Ты так и остался хромоногим, Шотмен?       Его подружки переглянулись и захихикали. Крейг ткнул пальцем мне в грудь и сморщил свое уродливое лицо, видимо думая, что таким образом это сделает его более брутальным. Мне стало от этого смешно. Интересно, он знает, что выглядит глупо, когда старается быть крутым? Серьёзно, нам же не пятнадцать лет. У него даже морщины на лбу проглядывались, а поведение, как у подростка. Не сказать, чтобы мы были такими уж возрастными, но должно же меняться что-то в голове у человека хотя бы после выпуска из университета? А ведь прошло несколько лет.       – Давно не виделись, Крейг, – я улыбнулся и сжал в кулаке лямку рюкзака, чтобы не сделать никаких лишних движений, потому что, откровенно говоря, всегда хотелось ему двинуть по челюсти. Но всё время я себя сдерживал. Это глупо – опускаться до его уровня.       – Давно, голубок, – говорит и злорадно ухмыляется.       Ещё одно прозвище. Оно вообще-то нигде не прижилось, потому что уже задолго до этого Стелла разболтала всем о нас с ней. Собственно, из-за этого как раз Крейг меня и возненавидел.       – Скажи, что тебе нужно и не стой так близко, – я сам сделал шаг назад, но Росман тут же сократил расстояние до прежнего.       – Не то что? Ударишь, слабачок?       – Поцелую, – мне пришлось снова отойти.       – Как же мне хочется вот этими руками, – он резко схватил меня за воротник и придвинул к себе так близко, что смотреть ему в глаза уже было невозможно, – мне хочется взять и скинуть тебя с той же крыши, чтобы у тебя были проблемы не только с ногой, Шотмен. Далеко не только с ногой. Лучше будет, если ты вообще сдохнешь!       Любой другой наверняка бы уже врезал Росману по лицу. Но ведь так он и не отстанет, раз за разом приходя за новым ударом. Знаете, есть такой тип людей, которым просто нравится выводить кого-то из себя и получать удовольствие от драк. Крейг наверняка не мог позволить себе затеять подобное в своей компании, потому и искал потасовок на стороне. И как же его, наверное, злило, что он не мог добиться этого от меня. Ему так важно было сохранить образ брутального мачо, на него ведь подружки смотрят. Ударь его по лицу – они томно вздохнут и будут ожидать от него ответной реакции: мощного удара в ответ. Но я уже сказал, что Крейг не так силен, каким хочет казаться. Иначе, почему он цеплялся именно ко мне – человеку, который был заметно ниже его ростом и меньше по телосложению?       Росман чего-то ждал и по-прежнему держал меня так близко к себе, что в голове начали сеяться сомнения насчёт его ориентации. Что ему нужно было вообще? Раздражённо выдохнув, я попытался посмотреть ему в глаза.       – Эй, я же предупреждал, что поцелую?       В моей голове часто появлялись безумные мысли, но для их воплощения я был слишком сдержан. И всё же иногда можно было позволить себе выкинуть что-то вроде вот такого. Стыдно ли мне было целовать мужика? Нет. Я так смеялся, когда его вырвало, что совсем не пришло в голову поскорее уйти оттуда. В тот день мне нужно было отнести кое-какую пластинку Джимми, но так и не удалось, потому что хоть и бушевало внутри победное чувство – ссадины на лице буквально горели. Впервые, наверное, приходилось возвращаться побитым домой. Необычное ощущение: улицы казались такими длинными, чёрт! Но я всё равно смеялся. Какие же удивлённые лица были у его подружек, это нужно видеть!       На следующий день у меня совсем не было настроения, потому что с опухшим и пульсирующим от боли лицом вообще не особенно хочется радоваться жизни. Даже украденные у Росмана часы не стоили того, чтобы сидеть целый день в подсобке магазина, дабы не напугать покупателей. Весь день я ждал, когда, наконец, пройду по одной аллее недалеко от дома. Это была самая любимая часть пути. Там ты идёшь, поглощённый мыслями, спотыкаешься о камни, чуть ли не падаешь, но продолжаешь движение, надеясь, что с тобой произойдет что-то хорошее. И даже напекающее голову солнце не беспокоит: этот бесконечный круговорот мыслей затягивает в какое-то другое пространство. Я обычно называю это пространство «Нигде». Мы все туда попадаем время от времени, путешествуя по задворкам памяти, воображения или чего-нибудь ещё. Каждый называет такое место по-своему, и для меня это именно «Нигде». Может быть, именно там мы оказываемся, когда умираем. В этом самом пространстве. И, кто знает, вдруг там всё точно такое же, как и в реальности? То есть, ты вроде бы продолжаешь жить, с тобой что-то происходит, но на самом деле ты давно умер и просто попал в такое место. Ты, как тело, давно не существуешь, а твой разум создал многочисленные иллюзии для того, чтобы всё было привычным. Всё это странно, согласен. Я часто думал о подобном. И иногда казалось, что однажды я вспомню каково это – падать с крыш. Спасибо Крейгу за наводку. Мне даже захотелось посетить родной пансион и заглянуть в пустую гостиную, покрывшуюся плесенью, забраться по лестнице наверх и зайти в каждую одинокую комнату. А потом смотреть на свою и искать исчезнувшие цветы, которых, может, и не было никогда вовсе. Знаете, все эти трюки больного воображения, вроде выдуманных цветов для Арнольда Шотмена – отличные фокусы мозга. И я ведь до сих пор помнил ту зиму в своих глазах…       Мне некому было рассказать, что я сделал с этим домом что-то ужасное. Как смотрел на пробегающий огонь по дорожке бензина, как он следовал за мной и выжигал все воспоминания. Конечно, я тут же побежал всё тушить – не смог пройти и нескольких метров, а уже стоял с огнетушителем. Самый настоящий трус, не желающий расставаться с прошлым. И вспоминая всё это здесь, я забывал о произошедшем сразу же, как покидал стены пансиона и шел снова вдоль той аллеи, ударяясь о фонарные столбы. Вряд ли я сейчас вспомню – был ли тогда пьян, когда поджигал свой дом. Впрочем, какая теперь разница?       Вот вам маленький секрет: не падайте никогда с крыш. Напиваться до беспамятства и чувствовать себя свободным куда лучше. Если бы я об этом знал, то никогда бы не позволил себе упасть, даже если бы меня толкали. Ладно, я это несерьезно, потому что падения, пьянство – на самом деле ерунда. Верьте или нет – я точно знал, что когда-нибудь улечу без всего этого, потому что найду место, где будет хорошо и не придётся делать каких-то дурацких манипуляций, чтобы чувствовать себя лучше. А направляясь в «Пластинки Джимми» я всегда ощущал подъем сил. Моё это было место. До него даже идти пешком всегда было интересно: эти маленькие непонятные улицы, которые поражают своим контрастом с остальной частью города, странные дома и люди на них такие же необычные. Город всегда менялся, а эти улицы оставались прежними.       Вообще, Хиллвуд часто сравнивали с каким-нибудь человеком со скверным характером. Холодный, грязный и насквозь провонявший – таким он был. Говорят, что шесть или семь лет назад всё было по-другому, но я-то не могу этого вспомнить. Сложно ненавидеть город, когда не помнишь его, и тем более, когда столько лет в нём живёшь. Это, пожалуй, даже необходимо – любить хотя бы его, чтобы окончательно не свихнуться.       Звоночек на двери магазина громко брякнул, когда она захлопнулась. Сразу же откуда-то из подсобки выплыла странная на вид девушка и недвусмысленно намекнула, что магазин закрыт. Проигнорировав её, я взглядом поискал Джимми. Сильно тянуло табаком, поэтому я незамедлительно выглянул во дворик, потом заглянул в подсобку и только затем обратил внимание на эту девицу, стоящую возле кассы. Она оценивающе смотрела, будто на товар, и издала смешок, в точности, как у Джимми.       – Старый пень в соседнем магазине. Его ищешь?       Она лениво показала на продуктовую лавку и ещё раз оглядела меня с головы до ног, будто забыла, что уже так делала несколько секунд назад.       – Возвращаешь или всё-таки берёшь? – эта девушка посмотрела на мою руку, крепко сжимающую пластинку.       Я помедлил с ответом, взглянув на её белое запястье, будто обвязанное синими венами и узорами сосудов, а потом ей в глаза. Там, в этих глазах, была картина с сочным небом голубого цвета.       – Это хороший альбом, – незнакомка одобрительно кивнула.       Почти выкрав из рук пластинку, она подошла к «старине Сэму», затем раздался типичный треск и зазвучали первые ноты. Я видел в этих Её движениях Джимми, во взгляде, во всех действиях можно было узнать старика. Когда мы дослушали третью песню, я подошёл к вертушке и, сняв иглу, упаковал диск обратно в пластиковый чехол и обратился к этой девушке:       – Кто ты?       – Лайла Сойер, – она едко улыбнулась и будто дожидалась какой-то определённой реакции от меня.       Я слегка растерялся, услышав это имя.       – Что-то знакомое.       – Конечно, знакомое, – эта странноватая особа посмеялась и с размахом плюхнулась на стул. – Она же из-за тебя умерла.       – Кто?       – Лайла Сойер.       Меня вводила в заблуждение полуулыбка. Это шутка? Жестокая шутка, если это была, конечно, она. Достав кошелёк, я доплатил деньги за пластинку и буквально сбежал из магазина. Если это был тот самый «человек», о котором рассказывал Джимми – можно считать его свихнувшимся. Не знаю, умирала ли без этой девчонки музыка в магазине, но в умении прогонять людей из него она точно мастер. Не верилось, что чудо-человеком оказалось что-то вот такое ненормальное...       По мере приближения к дому, раздражение утихало, но я не переставал думать о том, как мне вообще стоит появляться в лавке, если там будет Она. Возможно, я даже немного ревновал, потому что Джимми так о ней рассказывал, будто о волшебнике. Кто бы знал, что волшебником окажется это чудовище? Поднимаясь по лестничным пролетам, я подумал, что раз уж эта помощница так любит неожиданно появляться и исчезать, то через неделю её точно не должно быть. На всякий случай, я выждал еще несколько дней и только тогда отправился на Бахман-стрит с удивительно хорошим настроением. По дороге люди мне даже улыбались, и от этого я чувствовал себя как-то увереннее, ведь такое бывает не часто: обычно все спешат и, не замечая, толкаются и наступают на ноги.       В лавке в тот день было светло и Старик Сэм напевал какую-то неизвестную мне песню. Внутри никого не оказалось, но я сразу понял, что Джимми во внутреннем дворике затягивает очередную сигарету. Стало спокойнее, а значит, Её не было. Слегка оглядевшись, всё ещё не веря собственным глазам, я снял куртку и подошёл к полкам. Из своего домашнего я уже всё переслушал, а значит, самое время прикупить что-нибудь новенькое. Пока изучал обложки, я прислушивался к каждому звуку в магазине. Мне нравилось в нём, он – будто родной дом, где встречают с улыбкой, и где чувствуешь себя в полной безмятежности. Пыль, ставшая уже чем-то вроде визитной карточки «Пластинок Джимми», снова скопилась на подоконнике и вилась по всему помещению, я даже оторвался от изучения приглянувшегося альбома, чтобы проследить за плавным танцем пылинок в лучах солнца и тому, как мягко она ложится на пол и на чьи-то кроссовки.       Когда я поднял глаза, то чуть не выронил пластинку.       – На обложке они выглядят уставшими, – девчонка подошла ко мне и указала на лица. – Их успех был к тому времени так огромен, что они записывались в коротких промежутках между гастролями. Две песни из этого альбома вошли в постоянный репертуар группы.       Она аккуратно высвободила из моих рук пластинку. Я обречённо вздохнул, сказав вслед:       – Мне казалось, что ты уже уехала.       – О, я люблю разочаровывать.       Не успела зазвучать музыка, как Джимми вошёл в помещение и, предварительно отряхнув с футболки пепел, подошёл к Ней.       – Знакомься, парень, – сказал он, – моё местное сокровище, я тебе рассказывал.       Джимми развернул её лицом ко мне и слегка обнял, отчего она, кажется, была не в восторге. Высвободившись из-под груза мощных лапищ, девушка подошла ко мне и протянула руку, представившись Хельгой Патаки.       – Арнольд, – нехотя выдавил я и лишь посмотрел на её руку. – Я бы закопал такое сокровище на твоём месте, Джимми.       Она уколола меня взглядом, но потом, будто забыв про моё существование, повернулась к старику и рассказала о каких-то недавно зашедших покупателях, о перебоях света и предстоящем прослушивании пластинки. Джимми был от неё в восторге, и с его лица не сходила улыбка. «Девчонка, благодаря которой здесь живёт музыка», ну надо же, как мне повезло, чёрт её дери! Даже показалось, что я раньше её знал и будто бы так же бесился от нахождения рядом с ней. Лучше уж удавиться, чем приходить в магазин и видеть её… Но, как оказалось, у меня, в общем-то, не было выхода: она была постоянно там. С таким Сокровищем всё казалось совсем другим, но покупателям нравилось то, что она делала и говорила. И уходили они счастливые.       Понадобилось два или три месяца, чтобы привыкнуть. После этого игнорировать её стало намного проще. Наша жизнь в лавке, если это так можно называть, была полностью незаметной друг для друга: Патаки постоянно что-то слушала, заполняла какие-то бумажки или разбирала коробки с дисками, а я либо сидел во дворике с Джимми, либо читал книги.       – Понаблюдай за ней, – однажды сказал мой старик, когда мы вот так сидели и курили, – и поймёшь.       – И что пойму?       – Да всё. Если будешь правильно смотреть, конечно.       Я ругнулся из-за того, что мой окурок пролетел мимо ведра и недоверчиво посмотрел на старика. Есть у него свойство выдумывать какие-то небылицы, в точности, как у моего деда на тех видеокассетах. Но ради любопытства я всё же взял на заметку, ведь мою прежнюю работу выполняет она и у меня практически не осталось никаких дел в магазине. И понаблюдав, по совету моего доброго друга, я даже не удивился, когда понял, что Хельга Патаки не делала ничего особенного: готовилась к открытию магазина, помогала покупателям в выборе и слушала музыку. Затем закрывала магазин и исчезала в темноте города. Самая обычная, даже примитивная работа и такая же примитивная девушка. Ну, почти. Однажды я решил проследить за ней до её дома – мне даже стыдно в этом признаваться – и заглянул в окно. И что? Ну, готовила, что-то долго писала в блокноте, прибиралась, а потом разбирала свою коллекцию пластинок. У неё их было, кстати, много. Новые, в целлофановой упаковке, она распаковывала и откладывала в отельную стопку, а старые убирала обратно на полку. И потом, после того, как всё перебрала, Патаки взяла верхнюю пластинку, и мне стало даже не по себе, когда я представил, что всё это она собиралась прослушать. В стопке было не менее двадцати разных альбомов! И вот, я видел, как она села на ковёр и правда стала слушать. Сумасшедшая! Я отошёл от окна и, немного разочарованный, направился в сторону своего дома. Что такого, в конце концов, видит в ней Джимми? Ничего особенного там нет. Обычная такая Хельга Патаки. Немного со странностями, но обычная. А разве нет?