Avenue of Hope

I'm gonna watch the blue birds fly over my shoulder I'm gonna watch them pass me by Maybe when I'm older What do you think I'd see If I could walk away from me ...И я увижу голубых птиц, оберегающих меня, И прохожих, спешащих по своим делам... Если я стану старше. Что же, по-твоему, открылось бы моим глазам, Если бы я смогла убежать от самой себя?.. (The Velvet Underground - Candy says)       О том, училась ли Она в той же школе, что и я, могли знать только двое людей, которых я помню: Крейг Росман и Стелла Гарсиа. С последней я виделся где-то полгода назад и не то, чтобы я не мог позвонить ей и спросить о Хельге, но вряд ли из нашей очередной встречи выйдет что-то хорошее. Лучше уж встретиться с Крейгом и получить ещё раз по лицу, чем слушать болтовню Стеллы. Не понимаю, как остальные люди это выносят: её рот не закрывается почти никогда, даже в постели она умудряется что-то говорить, и от этого вечно делалось всё только хуже, потому что разговоры и комментарии лишь сбивают с толку. Вот именно с такими людьми начинаешь понимать ценность липкой ленты, кляпов или ещё каких-нибудь штук, закрывающих эти губы-шторки, которые постоянно норовили раскрыться.       Несколько недель мне пришлось пролежать дома из-за очередной травмы колена. В моём случае это было сделать не так сложно: встань с кровати и чуть резче обычного разогни ногу, и готово – ты валяешься на полу и стонешь от боли, а потом долгое время передвигаешься только на костылях. Угнетало, что я не мог пойти в «Пластинки Джимми», и однажды я даже проснулся от ощущения, что на меня своим острым взглядом смотрит Патаки. Конечно, никого рядом не оказалось, но тогда я был бы совсем не против её общества, настолько было мне скучно.       Когда мне, наконец, удалось прийти в магазин, я застал Джимми одного. Он не спрашивал, почему меня так долго не было – хотя, он этого не спрашивал никогда – и сильно удивился, узнав, что кого-то ещё не хватает.       – Понятия не имею, о ком ты меня спрашиваешь, парень, – отозвался старик. – Хельга Патаки?       – Твоя помощница, – напомнил я.       Он пожал плечами и спросил нет ли у неё другого имени. Я задумался: как её здесь называли... Сокровище? Да, по-моему. Имена в данном магазине незамысловатые, потому что моё – просто «парень». Джимми чудак, и для него уже давно перестали существовать другие имена, кроме тех, которые он придумывает сам. Для него всё называлось, как он хотел: проигрыватель Сэм, помощник Парень, помощница Сокровище и грузчик Кучерявый. Это все, кого я знаю. А ещё часто приходил Тощий – постоянный покупатель, у которого вид был такой, что я бы называл его скорее Мёртвым, а не Тощим. В общем, как я понял, помощница Сокровище снова исчезла. Джимми выглядел одиноко, пусть даже не осознавал этого. Он что-то рассказывал о музыке, что-то о себе, как и прежде, но всегда возвращался к теме о помощнике. Прошло несколько недель, и за это время почему-то сложилось ощущение, будто мой престарелый приятель вовсе забыл о том, что она приезжала, потому как рассказывал с такой тоской, будто они не виделись год или даже больше. А потом, после ряда вопросов, выяснилось, что он и правда не помнит этого.       – Хельга? – однажды переспросил Джимми.       – Сокровище. Она ведь приезжала недавно.       – Не мог же я этого пропустить. Уж что-что, а такое я бы запомнил, парень. Хочешь меня надуть?       Я с ужасом взглянул на старика. Он и правда смотрел на меня, как на обманывающего. Тогда, пытаясь не вдаваться в панику, я решил спросить о другом.       – Слушай, Джимми, а меня давно не было?       – Я даже и не помню, когда ты здесь вообще был в последний раз, парень.       – Я две недели...       – Что? – перебил меня старик и сощурил глаза.       – Я прихожу сюда каждый день уже две недели подряд. Ну, после травмы, я рассказывал.       Джимми недоверчиво усмехнулся и помотал головой. Тут же, будто забыв про наш разговор, он потянул меня за собой во внутренний дворик и продолжил говорить о давней поездке в Чехию. И такое случалось не раз: этот чудаковатый владелец магазина забывал людей, места, где был, музыку, которую слушал, но отлично помнил любые истории, которые с ним происходят или происходили раньше. Хельга приезжала, и он встречал её, будто родную, она уезжала – он забывал, точно её никогда не существовало. И воспоминания его были о чём-то абстрактном – не конкретно о Патаки, а просто как о существе, которое он знал и очень любил. Когда я спросил Джимми о его семье, он ответил что-то смутное и непонятное, будто бы не помнит даже их. И как только можно находить дорогу домой с такими провалами в памяти? Я не мог даже представить, какие у него возникают чувства, когда я ухожу, оставляя его одного. Помнит ли старик о том, что совсем недавно с ним кто-то разговаривал? Или же это воспринималось, как время, проведенное в одиночестве? Становилось страшно за то, во что это может вылиться потом. Вечерами я часто сидел в глубоких раздумьях возле скамеек аллеи, и представлял, что когда-нибудь таким стану и я. Может, не смогу вспомнить, почему я приходил именно сюда. Вероятно, даже могу забыть, куда я вообще направлялся и где живу. Или однажды забуду абсолютно всё, как это со мной уже случалось, и придётся искать любую информацию о том, кто я такой. Снова.       Пока эти мысли поглощали меня, на траву, рядом со мной, кто-то громко плюхнулся и стал долго шуршать пакетом, точно пытаясь привлечь внимание. Даже не нужно было поворачивать голову, чтобы посмотреть кто это – и так понятно.       – На таком холоде можно мозги отморозить, – громко заявила Патаки и протянула мне принесённую пластинку.       Вся атмосфера, в которой мне так нравилось находиться и впадать в многочасовые раздумья, моментально разрушилась. Есть у Неё такие способности: разрушать всё там, где она появляется. Я посмотрел на обложку пластинки. Это был третий альбом группы The Velvet Underground – тот самый диск, за который я заплатил, но так и не забрал.       – Могла бы и не возвращаться, – я посмотрел на её безразличную реакцию и снова отвернулся.       – Могла бы. В Калифорнии было хорошо.       После этого непродолжительного диалога наступила тишина, пусть даже где-то в городе выли полицейские сирены, а из какого-то окна в доме неподалёку слышалась музыка. Мы, молча, наблюдали за чайками, нагло выхватывающими друг у друга еду из-под клювов и время от времени что-то напевали под нос. Ледяной ветер уже начинал морозить лицо, и я заметил, что Хельга то и дело стала вертеться на одном месте.       – Авеню Надежды.       – Что? – спросила она.       – Я так называю это место. Авеню Надежды.       Патаки посмотрела на меня, затем так же оценивающе осмотрела всё вокруг и остановила взгляд на скамейке рядом с нами.       – Авеню Надежды, – повторила Хельга.       В её голосе не было насмешки, упрёка или того, что обычно делают, когда говоришь, что дал имя самому простому месту – аллее, затесавшейся неподалеку от центра города.       – Можно приходить сюда, когда всё плохо, – я показал на здание перед аллеей. – Ты проходишь от самого начала до конца и, обдумывая, пытаешься увидеть что-то хорошее. А если не получается, то просишь всё здесь помочь тебе. Знаешь, как общение с человеком: ты просто рассказываешь и надеешься, что однажды дадут хороший совет.       Хельга продолжала внимательно смотреть. Я развил мысль дальше:       – А ещё, мне часто кажется, что я слишком погружен в прошлое. Здесь, в этом месте, в ушах начинает звучать какой-то ритм, похожий на музыку. Если бы это было мелодией, то она была бы очень спокойной, даже немного грустной. И она возвращает в настоящее. Поэтому мне здесь нравится.       – Знаешь, – вдруг заговорила она, – если даёшь чему-то неживому имя – это почти начальная стадия шизофрении. Потому что с этого самого момента оно для тебя оживает. Начинаешь относиться к нему как-то по-другому. Хуже бывает, если это Что-то начинает становиться для тебя особенным и ты даже...       Внезапно оборвав свою мысль, Хельга глубоко вздохнула и закрыла глаза.       – Начинаешь видеть в нём чёловека, – продолжил я, поняв, о чём она хотела сказать, и сразу же увидел положительный кивок в подтверждение своих слов.       Не знаю почему, но в памяти всплыла моя старая комната в пансионе. Вернуться бы туда снова, просто чтобы побыть в ней ради атмосферы и расплывчатых, беспорядочно разбросанных в голове воспоминаний. А потом медленно пройти по Вайн-стрит, обернуться и ещё долго не отпускать образ родного дома от себя, продолжая видеть его даже на других улицах.       Достав сигареты, я взял одну для себя и протянул пачку своей знакомой. Она помотала головой, слегка отодвинув мою руку. Было уже достаточно темно, поэтому долго не удавалось разглядеть зажигалку среди прочего барахла из карманов, а плохое зрение вообще всегда усложняет поиск. В итоге, пришлось воспользоваться зажигалкой, которую предложила Патаки. Хотелось, конечно, спросить зачем ей подобный предмет в кармане, раз она не курит, но я не стал, потому что тут же об этом и забыл, погрузившись в себя.       – Здесь тихо, – заговорила Хельга.       – Да, и к тому же безлюдно.       – Я ненавижу тихие местечки.       – В которых волей-неволей начинаешь размышлять о том, что будет завтра, – подхватил я, вспомнив слова из песни.       Мне стало от этого смешно. На самом деле, было приятно видеть Хельгу даже после недолгой разлуки, и вот так общаться, потому что вся ситуация с Джимми тяготила и склоняла к мыслям о похожем будущем. Кажется, что сама Хельга тоже была рада вернуться: как минимум, её улыбка говорила об этом. Помню, как Стелла рассказывала, что эта особа всегда очень любила превращать жизнь людей в ад. Не знаю, может, эти слова – правда, и что-то значат, но я не хотел бы придавать им значения. В конце концов, мне до этого не было никакого дела, не собираюсь же я связывать с ней свою жизнь.       Мы просидели ещё минут двадцать на холоде и все это время жутко хотелось домой или куда-нибудь в бар согреться, но Патаки вскочила с места, обернула шею шарфом, и предложила пройтись. Пока она рассказывала об эксклюзивной пластинке, привезённой из Сан-Франциско, незаметно для себя я проводил её до самого дома. Она попрощалась со мной и вдруг, окликнув, спросила не хочу ли я послушать эту пластинку. Сложно забыть то ощущение, когда до ушей добрался этот вопрос: от самых пяток до затылка прошли мурашки, и захотелось радостно подпрыгнуть. Не хочу ли... Не хочу ли я послушать второй альбом Клэптона, на котором, к тому же ещё и его автограф? Почти вприпрыжку добежав до ступенек (насколько это возможно), я буквально взлетел по ним и оказался внутри её дома.       Хельга сняла с себя парку, оставив шарф на шее, и, посмотрела куда-то в сторону.       – Это тебе не высотка в центре города, – вздохнула она, – но тоже неплохо. Хотя здесь не такой вид, как на Вордсворт-стрит, конечно.       Выглянув в окно, я увидел соседнее здание с мясной лавкой, о чём говорила тускло светящаяся вывеска. Рядом с ней хлипкое деревце и заполненные до верха мусорные баки. Да уж, не Вордсворт-стрит. Там вид не испортишь ничем, и большие деньги за аренду определённо того стоили.       Подозрительно глянув на Патаки, я спросил:       – Откуда ты знаешь, где я живу?       – Это же центр, я там часто бываю и не раз видела тебя, – она подошла ко мне и, отдав конверт с автографом, направилась к проигрывателю. Можно было бы спросить что же она так часто делает в центре, но мысли как-то моментально рассеялись, когда зазвучала музыка.       Развалившись на диване, я прослушал две или три песни, а потом неожиданно для себя стал отключаться. Всё-таки, день выдался сложным, и даже с пониманием, что нельзя засыпать в гостях у чужого человека, мои глаза непослушно продолжали закрываться, а мысли постепенно превращались в фантастические образы сновидений. Сквозь сон отчётливо слышалась знакомая музыка, и всё будто подстраивалось под слова песен. На душе становилось легко.       Я рано покинул квартиру Патаки. Нужно было утром зайти домой, потом встретиться с новыми арендаторами и обговорить ещё кое-какие дела. Это всё занимает, как правило, много времени. В магазин по плану получалось прийти только к четырём, и когда путь туда мне был наконец открыт, то к своему удивлению я не увидел там ни Джимми, ни Хельги. На журнальном столике лежал вдвое сложенный листок и завернутый в упаковку CD с самодельным вкладышем и надписью «Эксклюзив». Я развернул оставленную записку и снова обратил внимание на странный диск, которого в нашем в магазине ни разу не видел.             Я приду завтра. Послушай это.       К счастью или сожалению, у нас не было магнитофона, поэтому целый день пришлось ждать, пока можно будет прослушать диск дома. И первым делом, когда закрыл входную дверь квартиры, я, с волнующим ожиданием чего-то прекрасного, подсоединил к сети свой старый проигрыватель, принесённый ещё из пансиона, и затаил дыхание. Сначала из динамиков шёл какой-то треск и скрип, но потом... Мой глаз задёргался, когда раздался пронзительный, похожий на визг свиньи, храп под звучание песни I Shot the Sheriff из того самого альбома Клэптона, который мы прослушивали у Хельги дома. Этот храп перерос почти в истерические ноты и полностью заглушил песню. Чувствуя, как краска подступает к лицу, я с такой силой нажал на кнопку open, что она почти продавилась внутрь. На вкладыше с внутренней стороны было красиво выведено имя «композитора-исполнителя» и даже поставлен автограф.       – Очень умно, Патаки, – неуверенно произнес я вслух, разглядывая умело подделанную подпись под мою.       Сразу же под ней красовалась цифра 100. В смс, любезно присланном Хельгой позже, давалось пояснение: 100 проданных копий за утро.       Как стало потом известно, музыкантом, в окружении этой без сомнения талантливой на розыгрыши дамочки, был не я один. Подлавливая удачные, так скажем, моменты, она сделала почти знаменитыми ещё пару десятков человек. Из некоторых ей перечисленных, я знал только детектива Гифальди, наслышанный про его деятельность в нашем городе благодаря рассказам Стеллы. А ещё у Патаки была своя особая коллекция компроматов, и она точно знала как и где каждый из них можно использовать. На мой вопрос зачем, мне ответили так: «Чтобы хорошо жить». Конечно, я не уловил связи в её словах, но раз Хельга это делает, значит ей это нужно. Какая мне разница, что у неё в тайниках, если я не собираюсь причинять ей вреда? Ведь в этом случае, по всей логике, тайник и не должен раскрываться. Да и вряд ли ей принесёт какую-то пользу запись с моим храпом, распространённая в сто копий. Кому до этого есть дело? Если, правда, у Патаки не было какого-то другого чёрного досье на меня.       Пока я думал об этом, как раз в интернете нашлась статья из местной газетёнки, где давал интервью уже упомянутый мной Гифальди.       «У меня вообще-то был пример, как можно быть ищейкой без особой сноровки и обучения: школьная подруга всегда каким-то образом узнавала всё из жизни тех, кто её окружал, и могла за кем-то наблюдать даже с закрытыми глазами. Серьёзно! В конце концов, потом ей это очень помогло отвязаться от одного надоедливого журналиста. О чём я говорю: это не профессия, а просто стиль жизни»       Уверен, что речь шла именно о Хельге. Я даже, в общем-то, потом понял, как она прознала про мою квартиру. Как-то раз пришлось заглянуть под кровать, когда туда закатился дезодорант. И бумажку там не заметить было трудно, а ещё лучше можно было разглядеть отпечаток чужой руки в слое пыли. На бумажке было написано всего одно слово: «Привет», но абсолютно точно Её почерком. Следующим утром, пытаясь говорить максимально вежливо, я спросил: какого чёрта? Какого чёрта, Патаки, ты делала в моей квартире? И впал в ступор, когда она достала из кармана толстовки связку ключей, игриво провернув на пальце. Потом, конечно, мне пришлось привыкнуть к этому: она была везде. Как бы ты этого ни хотел – эта странная женщина всегда была неподалёку. Меня всё это злило только до определённого момента, а потом я перестал обращать внимание и даже не удивился, когда однажды вечером застал Её в своей квартире. Видимо, утомилась после очередного обыска моего дома, и решила вздремнуть. Осмотрев все комнаты и вернувшись обратно в гостиную, я налил себе виски, сел поудобней в кресло и грохнул стаканом о журнальный столик. Хельга тут же подскочила и посмотрела на меня с потрясающим спокойствием.       – Как ты сюда попала на этот раз? – спросил я, зная, что вся её связка ключей у меня в кармане ещё с утра.       – Запасной ключ под ковриком хранят только тупицы, – Патаки потянулась и зевнула. – Я не могу попасть домой, поэтому решила воспользоваться твоим предложением, Шотмен.       – Каким предложением?       – Побыть у тебя, конечно. Ты же для этого украл мои ключи?       Я вздохнул и отдал их ей, надеясь, что теперь уж она пойдёт домой. Но это, судя по всему, не входило в великие планы Патаки. Закинув ноги на диван, Хельга плюхнулась обратно на подушку и посмотрела с довольным видом на меня.       – Если хочешь пошутить надо мной, Арнольдо, – делай это правильно.       – Не уверен, что захочу повторить. Ты победила.       Она подозрительно сощурилась и, хмыкнув, внимательно проследила, как я доливаю себе виски.       – Можешь забрать их у меня и выставить на улицу, – Хельга придвинула ключи ко мне, едко улыбнувшись. Ожидала от меня чего-то.       – Так уже кто-то делал и, наверное, не раз,– я посмотрел на толстую связку ключей и сделал пару глотков всё под тем же пристальным наблюдением. – Тебе так нравится оказываться за чьей-то дверью или просто не хватает сил признаться, что на самом деле ты этого боишься?       Поставив стакан на столик, я достал для неё плед и пожелал доброй ночи. За всё это время не послышалось больше ни слова. И перед тем, как выйти из гостиной, я даже глянул на лицо Хельги, чтобы убедиться, что мне не показалось: она не знала, как мне ответить. Вот именно такой потерянный вид стоит того, чтобы стерпеть всю наглость и её попытки задеть за живое. И, в конце концов, я думаю, что ей это действительно было нужно: убедиться в том, что хоть однажды не прогонят. Это могут быть только догадки, но ведь Патаки не стала этого отрицать, даже потом, когда на вопрос выгонял ли её кто-нибудь вот так, в ответ я получил только презрительный смешок. Странная она. Удивительная, странная и совершенно сумасшедшая. Когда-нибудь я пожалею о том, что всё-таки стал ходить в магазин, зная, что Она там и понимая, что в любом случае однажды придётся находить общий язык. Но, чёрт…