Нелестными эпитетами

Мирон лениво всматривался в лица студентов, которые стайками торопливо влетали в аудиторию и рассаживались по неудобным резным стульям. В висках ломило, а от пол-литра антипохмельного зелья, поглощённого после весьма неприятного пробуждения, ощутимо тошнило. Мирон этим утром с тоской вспомнил, как ещё лет пять назад удивлялся, чего эти старики так страдают от похмелья. А ещё пожалел, что не придумал какую-нибудь отговорку на предложение Драго выпить на прощание – он возвращался на родину. Четверть-великан меры не знал, и чтобы банально казаться вежливым, приходилось пить втрое больше обычного. Впрочем, похмелье – хороший повод меньше церемониться с неугомонными выпускниками, у которых на уме только дуэли, отношения и как бы напиться с друзьями тайком от учителей. Мирон мог их понять, сам таким был, но у всего есть своё время, и нужно либо смириться с этим, либо остаться неудачником. – Кого нет? – привычно спросил Мирон, открывая кожаную книгу, в которой он отмечал посещаемость. Сорок два человека – седьмые курсы Камня и Пламени, три имени тревожно мигают – трое учеников, конечно же с красного факультета, уже умудрились пропустить слишком много занятий, чтобы Мирон мог поставить им зачёт в конце года. А прошло лишь три месяца! Придётся отрабатывать с ними занятия, желательно поскорее, и чёрт возьми, от одной мысли об этом Фёдорову хотелось сбежать из Колдовстворца и поселиться в лесу, как какая-нибудь Баба-Яга. – Горцовой, Фарафонова, – крутя головой, перечисляла Анна-Мария. – Каре… Дверь распахнулась и с оглушительным звуком ударилась о стену, будто её открывали с ноги. Мирон непроизвольно поморщился от вспышки головной боли и махнул рукой, молча приказывая Славе сесть уже куда-нибудь. Тот шутливо отдал честь и сел за переднюю парту, которая, как обычно, была единственной свободной. Мирон быстро отметил всех в журнале, пару секунд немного недоверчиво попялился на Карелина, не бывшего на его занятиях уже месяц. Тот нацепил солнечные очки – в начале, блять, декабря, – и тихо сидел, сложив руки на потрёпанной веками и неудачными заклинаниями парте. – Заклинания Коррозии, – наконец начал урок Мирон. – Первый вопрос: названия каждого по международной магической номенклатуре, дата возникновения и эффект. К доске – Карелин. Слава тяжело вздохнул, поднялся и подошёл к столу Мирона. – Во-первых, вы где были целый месяц, Слава? – не стараясь скрыть раздражение, спросил Мирон. – Как вы вообще собираетесь успеть сдать… – он быстро нашёл нужные строчки в своих записях, – четыре контрольные, которые вы мне должны, до конца семестра? Вы понимаете, что вместо каникул вас ждёт приятное времяпрепровождение в библиотеке и на моих отработках? Карелин молчал, уныло уставившись вниз, и перебирая в руках очки, которые удосужился снять. Мирон поджал губы, стараясь сдержать следующий поток негодований, и, окинув угрожающим взглядом весь класс, махнул ученику рукой, чтобы тот начал отвечать. – Заклинания Коррозии… Э-э-э, их четыре штуки. Первое – «Цито эксудент» на ММН, «Проржавей», используется только для металлов, довольно простое, относится к С-типу, заставляет небольшой участок металлической поверхности покрыться ржавчиной… Мирон покачал головой – Карелин отвечал вовсе не по той схеме, которую даже первокурсники этого года успели зазубрить, но отчитывать его за это было бессмысленно. Слава говорил бойко, хоть и с запинками и постоянно косясь на друга, который выглядел ещё более растерянно, чем Карелин, но всё-таки старательно подсказывал. На последнем, четвёртом, пришлось немного подсказать латинское название, но и это не страшно – на твёрдую тройку на экзамене вполне хватит. Если принимать будет не сам Мирон, а какая-нибудь добродушная волшебница из Совета. – Ужас, – вынес вердикт Фёдоров, одновременно пытаясь найти в аккуратной стопке бумаг лист с вопросами на сегодняшнее занятие. Краем глаза он зацепился глазом за строчки «Но кто-нибудь, прошу, напомните Окси, сколько крови лилось из-за Тёмных Лордов» и непроизвольно крепче сжал челюсть, переворачивая брошюрку, отпечатанную на паршивой бумаге, текстом вниз. Карелин любопытно покосился на него, странно двигаясь всем телом, будто хотел отнять у него лист, но вовремя себя остановил. – Во-первых, отвечайте по единой схеме, о которой я не поленился вам напомнить в начале года, а во-вторых, не перевирайте латинские названия. И мне хотелось бы подробнее услышать про свойства заклинаний, но Мерлин с вами, садитесь… – Только в Англии говорят так, – напомнил Слава и быстро вернулся за свою парту, игнорируя ненавидящий взгляд в спину. – Итак, следующий на расстрел… Маша? Вы где были на прошлом занятии, интересно мне знать? В конце занятия Мирон напоследок хорошенько наорал на всех и пригрозил контрольной на следующем занятии, от которой их отделяло только урок в пятницу и сложнейшая тема, но на выпускников его способы запугивания уже слабо действовали. Карелин вообще сидел с таким безмятежным лицом, будто Мирон ему про «Вингардиум Левиоса» рассказывал. Как только он отпустил учеников, те мгновенно исчезли за дверьми аудитории, будто их ветром сдуло. Рухнув на стул и вытащив из нижнего шкафчика стола припасенное зелье от головной боли, Мирон не заметил подошедшей высокой фигуры и немного испугался, когда Слава сказал: – Вы бы брошюрку припрятали, а то даже по размеру страницы могут догадаться, что там. – Ещё ваших советов мне не хватало, – огрызнулся Мирон и с силой задвинул ящик на место – пить зелье при учениках дело не очень правильное. – В стенах школы нет места этой глупости, а эта макулатура, – он быстро нашёл нужный листок на столе, – вчера пришла мне совиной почтой, и я просто позабыл выбросить. – Да я просто говорю, что у нас пара ребят может запросто накрысятничать, сразу пойти к директору или вообще в Совет написать, – объяснился Карелин и попятился к выходу. – Ладно, до свидания. И прочтите эту макулатуру, может, понравится. – Мне не нравится, – отозвался Мирон, ожидая, когда наконец Карелин оставит его в одиночестве, с его зельями, журналом посещаемости и головной болью. – А мне нравится, – сказал Слава и исчез за дверью. Мирон потёр переносицу – кажется, он слишком много хмурился этот час, потому что мышцы там были сильно напряжены. Так хотелось отменить следующие пары, сослаться на срочное дело и уйти куда-нибудь в лабораторию. Всё равно Саше будет лень проверять правдивость его «честного слова», а ученикам будет только за счастье самостоятельно выучить параграф. Но нет, у него есть силы пережить этот день, да и его мозг всё равно будет выебан, если не заклинаниями Коррозии и прочей чушью, так глупой корреспонденцией и написанием новых статей. Новый, появившийся в прямом смысле слова из ниоткуда персонаж – Гнойный. Совет с его новым глупым законом о полукровках. Погибший в результате несчастного случая мастер волшебных палочек, последний в России. Волшебники хотели знать его мнение о любом мало-мальски значимом инфоповоде, он был основоположником, или, скорее, вдохновителем, нового оппозиционного движения. Это был смысл его жизни, но когда Мирон был моложе, работу в школе, бесконечные статьи, давление и подозрение со стороны Совета совмещать было гораздо легче, сейчас хотелось только бухать вместе с Драго и, пожалуй, скорбеть о смерти любимого учителя – профессора Флитвика. «Волшебный Вестник», эти продажные мрази, не нашли даже пяти квадратных сантиметров на последней странице, чтобы почтить память великого человека. Это не было так оскорбительно, как, предположим, молчание о прошлогоднем инциденте в волшебном приюте, но… неприятно, что ли. Мирон взял в руки упомянутую Славой брошюру и перечитал простенький и незамысловатый, но задевающий за живое стишок. Гнойный – Мерлин, какой же дурацкий псевдоним – в каком-то плане был тоже оппозиционер, и поначалу Мирон даже симпатизировал ему, но после нескольких выпадов в его сторону немного напрягся. Людей, которые верили, что революция действительно возможна, что малые силы оппозиции способны свергнуть верхушку Совета, и так было немного, и их мнение о нём, об Окси, было крайне важным. В конце концов, он вожак, он тот, кто это начал и тот, благодаря кому огонь революции до сих пор не потух. «Он говорит, что его надо чаще слушать, Но больше не говорит ни о чём, Ваш «Окси» – дутая фигура, Как стеклянный вредноскоп». Окси ухмыльнулся и поджёг дешёвую бумагу заклинанием. Мальчишество. Саша может сколько угодно хвататься за голову и искать способы связаться с этим «Гнойным», но тот повеселит публику лишь пару месяцев, а потом исчезнет, как и многие до него. Может, потому что псины Совета найдут его раньше, чем они, а может, просто испугается, когда поймёт, насколько всё серьёзно. Это ему терять, по сути, нечего. Ни семьи, ни ценного имущества, только должность да чемодан, забитый книгами, зельями и собственными наработками, заметками, статьями, расследованиями. Как любили шутить его друзья, он был всегда готов отправиться в Сибирь, чтобы сгнить там в каком-нибудь пустом и забытом всеми подземелье. Ну или сбежать из страны. На следующих парах с второкурсниками и третьекурсниками было легче. Они хотя бы немного охлаждали его пыл испуганными физиономиями и не имели вагона долгов за плечами. К обеду головная боль совсем прошла, и Мирон даже в весьма хорошем настроении отправился на обед, надеясь, что если и не поест нормально, то хотя бы убьёт время разговорами с коллегами. В Амфитеатре, как издевательски называли все поголовно общую столовую – за круглую форму зала и сотни окон – сегодня были ещё и какие-то люди из Совета. Мирон даже не обратил на них особого внимания, присаживаясь на краю преподавательского стола, рядом с Олесей. Та потрясла давно немытыми светлыми волосами и выпучила огромные бледно-голубые глаза в его сторону. Фёдоров уже мысленно улыбнулся, предвкушая очередную охуительную историю прямо из уст учителя магэкологии. – Что за история приключилась с Карелиным? – спросила она высоким, надменным голосом, совершенно не вяжущимся с внешним видом. – Откуда мне знать? – беспечно пожал Мирон плечами. – Ты мне расскажи. – После твоего урока он подрался с пятикурсником. Покровским, если я правильно запомнила фамилию… Он не ходит на мои занятия. – Глеб? – заволновался Мирон. Сынок одного из шишек Совета был зашуганным и очень-очень тихим, что они могли не поделить с Карелиным? – Он жив хоть? – В лазарете, – сообщила Олеся. – Вот его отец примчался посмотреть, кто его тренированного сыночка так проклял, что тот аж заикается до сих пор. Жалко пацана. Не мелкого Покровского, разумеется, а Славу. Мирон на секунду прикрыл глаза, стараясь унять поднимающуюся внутри лавину эмоций. Неважно, прав был Карелин или нет, его ждёт как минимум исключение, как максимум – лишение волшебной палочки и арест. С чего ему резко вздумалось взять и загубить собственную жизнь? Бред какой-то. Можно не ходить на уроки, но это всего лишь значит лишение аттестата, жить в волшебном мире можно и без него, но теперь для Карелина закрыта дорога в волшебное общество. Есть перехотелось. Захотелось написать что-нибудь обличительно-пафосное, чтобы успеть до завтрашнего выпуска «Вестника», в котором наверняка про Карелина, его обычного ученика, который на первом курсе боялся его до дрожи в коленках и учил все уроки, напишут столько дерьма, что от абсурда ситуации захочется застрелиться из магловского пистолета. Мирон не смог бы сосчитать, сколько раз такое происходило с ним, даже если бы очень захотел. У него вот так уже который год, с тех пор как он вернулся в Россию, забирали друзей, учеников, даже коллег. Против Совета беспомощен не только один конкретный человек, но и вся страна. И это так глупо, что смеяться хочется. – На тренированного он не похож. – Мирон без аппетита положил что-то себе на тарелку и принялся ковыряться в ней вилкой. – Такому не то что палочкой, кулаком пригрози, уже в штаны наложит. – Я уверена, что всё не так серьёзно, как кажется, – согласилась Олеся. – К тому же, младший Покровский кидал в ответ довольно противные заклинания. Тёмные. Вроде как даже какая-то девчонка пострадала. – Серьёзно? Может, эту историю замнут тогда, – не особо веря собственным словам, сказал Мирон. – Ты не знаешь, какие заклинания использовал Слава? – Карелин? Каменеющее, жалящее, что-то ещё вроде. Щиты, – перечислила Леся. – Меня там не было. Мне мои девочки рассказали на прошлой паре, они всё видели, но мало чего в боевой магии смыслят. Если интересно, можешь поспрашивать очевидцев. – Да не интересно мне, – отмахнулся Мирон. – Даже не хочу знать, кто прав, кто виноват. Нормальный человек не попал бы в такую ситуацию, Карелину не следовало выходить из себя. Он всегда был недалёким, но я не знал, что настолько. Поймав на себе взгляд Саши, Мирон зачем-то кивнул и перевёл взгляд на бородатого Покровского, которого уже видел пару раз. Тот вёл довольно милую беседу с профессором Трансфигурации прямо посреди Амфитеатра, игнорируя любопытных школьников, кишащих вокруг и перетаскивающих тарелки с одного столика к другому, будто есть сидя на одном месте для них пытка. Разноцветные флаги развевались и сияли так, будто Саша подновил все заклинания к приходу знатного гостя, хотя, может, так оно и было. – У него был повод озвереть – Покровский во время их перепалки ляпнул что-то про «волшебный зверинец», что довольно грязно, сам посуди, да и крайне больная тема для Славы, – вздохнула Олеся. – Вряд ли я бы сдержалась на его месте. Так что не могу судить. Мирон нахмурился и окончательно потерял аппетит. – В смысле? Ты о приюте? Причём здесь Слава? – Ты не знаешь? Ходят слухи, что он там находился какое-то время. Кто знает, что ему пришлось пережить. Да и вся история, сам понимаешь, грязная. – Мерлин… – Мирон снова потёр переносицу, игнорируя недовольное лицо Олеси – никто в России не понимал поминания великого британского волшебника направо и налево. – Я всё это время не знал, что он как-то замешан в этом деле. Фёдоров мгновенно вспомнил свои статьи, написанные буквально через несколько часов после того, как до него дошли новости о пятнадцати убитых детях из Петербургского приюта, а потом последние сказанные ему слова Славы. Ну да, у него есть все основания ненавидеть Окси, хотя бы за то, что он воспользовался этим инцидентом, чтобы посильнее надавить на Совет. – Может, он и не замешан, кто знает, – пожала плечами Олеся. – Я аргументирую свои слова только расплывчатыми слухами и чужими домыслами. Чувствуя себя так, будто на него вылили ушат дерьма, Мирон ещё пару минут посидел за общим столом, а после смылся в свой кабинет, не утруждаясь объяснениями. По его помятому лицу было очевидно, что вчера он нажрался, как свинья, так что ему не нужно было придумывать причину для дурного настроения. Найдя небольшой кусок надёжно зачарованного пергамента, Мирон быстро набросал письмо с просьбой вызнать как можно больше про Вячеслава Карелина и отправил своему знакомому из Плащей. Записку не прочтёт никто, кроме него, так что Мирон особо не беспокоился о конфиденциальности, но всё же бросил на сову несколько антиотслеживающих чар. Если всё сложится как надо, то он сможет хотя бы вызвать достаточный резонанс в обществе, рассказав о произошедшем событии. С очевидцами он, конечно, лично общаться не будет – слишком палевно, но на этот раз постарается, чтобы факты не были перевраны. Для всех так будет лучше. Славу до сих пор немного потряхивало, он так сильно сцепил в кармане мантии палочку, что когда Замай легонько дёрнул его за локоть, грёбаная деревяшка чуть не треснула. Он тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться – но, блять, видят все ебаные чукотские шаманы в своих туманных пророческих снах, этого не произойдёт, потому что невозможно. – Там это, старший Покровский приехал. До сих пор – а прошло уже около двух часов, – Славе было сложно понять, что произошло тогда с ним после урока Чар. У него как будто вырубило ту часть мозга, которая отвечала за самосохранение. Вот он говорит что-то мерзкое, общаясь больше с высоким и худым Феликсом, чем с Глебом, вот в узком каменном коридоре оглушительно звучат слова «грязнокровные шалавы», вот он достаёт палочку, а дальше происходит чёрт пойми что. Драться было привычно. Слава постоянно участвовал в каких-то перепалках, разнимал, болел за корешей, вставал на защиту. Красный факультет же. Ни дня в их корпусе не обходилось без драки. Недаром лазарет так близко к нему находится. Никто и не обращал на их потасовки внимания, разве что Фёдоров забавно выпучивал свои глазищи и зачитывал речь о недопустимом варварстве и о том, что они все дебилы конченые. Слава ухмыльнулся, вспомнив лысого жида. Пожалуй, это он виноват в том, что в его голове переклинило. Узнать, что даже до него дошли его стишки, пусть и написанные под псевдонимом Гнойного, было будоражащим открытием. И пусть он не пиздит, что стихи его не зацепили – уничтожил бы в тот же момент, как получил. Всё-таки за хранение подобных литературных произведений могут и посадить. Что же до «нравится» или «не нравится» Славе было абсолютно похуй – он и не хотел кому-то нравиться. Главным было заставить читателя, пусть даже невольного, получившего брошюрку совиной почтой или подобравшего её на улице, переосмыслить некоторые вещи. Не только относительно политики, но и оппозиционного движения. Разве может оно строиться вокруг одного человека? Разве может один человек – ну, пускай несколько, у Окси есть пара-тройка прихвостней на подсосе, – свергнуть власть? Слава знал только один способ заставить массы поверить в то, что они могут и должны действовать сами, а не только прятаться за известным именем, да даже не именем, а псевдонимом, и болеть за правое дело, сидя на диване. Если бы Гнойный составлял планы той хуйни, что творит, то уничтожение образа Окси было бы первым пунктом. – И что, мне обосраться теперь? – спросил Карелин, потирая уставшие глаза. Его даже голос подводил – интонация, может, и та, но звук всё равно был такой, будто он мышка, застрявшая хвостом в мышеловке. – К директору тебя вызывают, дубина, – разозлился Замай и тут же вдруг расстроенно поник. – Бля, Слава, какой же ты долбоёб. – Я в курсе, – отмахнулся Слава. – Что этому лысому надо от меня опять? Он, по-моему, вполне ясно выразился в первый раз. Быстро разобравшись в ситуации после объяснений мелкого Покровского и самого Славы, директор попросил вон из кабинета всех, кроме Карелина, и вкратце расписал ему, почему совершенно ничем и никак не может помочь. Он сохранял на лице такое спокойное выражение, что не верилось, будто этот же самый человек может ужраться в хлам на ужине и травить шутки вместе с тем же Фёдоровым или приставать к симпатичной Шабашевой, учительнице нумерологии. Славе казалось, будто он герой какого-то дурацкого магловского фильма, но в любой момент декорации могут разъехаться, а замученный режиссёр скажет: «Ну ты заебал переигрывать, Слава, хули у тебя такое охуевшее выражение лица, будто есть чему удивляться?» Ну да, удивляться нечему. Но всё-таки очень хочется. Переступив с ноги на ногу у знакомой двери, отделанной золотыми цветами, драгоценными камнями и прочей хуйнёй, Слава чувствовал, как отчасти знакомый горький комок подступает к горлу. Но он резко сглотнул, постучался о более-менее ровную поверхность и почти сразу же ворвался в залитый жутковатым из-за витражей светом кабинет. Все свои слёзы он оставил в прошлом, а сейчас ему уже было просто и привычно дать себе мысленного леща, нацепить маску и талантливо играть на публику. – Ты же не против постоять? – спросил Тимарцев, потирая шею. Покровский даже не обернулся к нему, сидя в единственном гостевом кресле. Слава помнил, как он сам смотрелся в этом кресле в своей потрёпанной мантии – неуместно и убого, волшебник Совета же выглядел так, будто земля разверзнется, если кто-то посмеет предложить ему менее шикарную подставку для его жирной задницы. – Я только за, – отозвался Слава, не выдержав и отведя взгляд к фигуркам, выстроившимся на полках за спиной директора. – Господин Покровский только что изъявил желание замять конфликт, – Тимарцев пожевал губами так, будто не мог поверить в то, что только что сказал. А после посмотрел на Покровского, словно желая убедиться, что тот не собирается возражать. – Конечно, драка – это серьёзное нарушение школьных правил, но поскольку большинство свидетелей подтвердило, что тебя спровоцировали на первое атакующее заклинание, а в остальном ты только оборонялся, то никакого уголовного преступления ты не совершил. Я назначаю тебе ежедневные трёхчасовые дисциплинарные отработки до окончания года. Будешь драить полы, всё в таком духе. Не всё же домовому с эльфами корячиться. – Понял-принял, – качнул головой Слава, когда понял, что повисло неловкое молчание. – Я могу идти или что-то ещё? – Да, – Покровский всё-таки обернулся, и Слава заметил, что лицо у него всё в рытвинах, как от оспы, но волшебники болеют только драконьей, да и ей не успевают толком поболеть – слишком быстро наступает смерть. – Я бы хотел принести извинение за моего сына, за его грубые слова. Не таи на него обиду – он молодой, не соображает ничего, да ты должен понимать. – Да не я же в лазарет попал, чего мне обижаться, – фыркнул Слава и мгновенно разозлился на себя за то, как обыденно это прозвучало. Будто разговаривал с мамой друга. – Вот и славно, – кивнул Покровский. – Ну всё, можешь идти. Занятия ведь не закончились ещё? Слава медленно покачал головой и, попрощавшись, исчез за дверью. Тимарцев, сложив руки на столе, пялился в то место, где ещё недавно стоял Слава, и пытался переварить произошедшие события. Покровский поднялся, тяжело кряхтя, и неожиданно ткнул мясистым пальцем в сторону Саши. – Этого щенка убрали бы мои люди уже этим вечером, если бы я вовремя не вмешался. Не хочу, знаете ли, давать одной паршивой собаке повода лаять на Совет лишний раз. Да и жалко мне стало Карелина, если честно. Ни родителей, ни будущего, ничего. – Покровский выпрямился в полный рост, нависая над Тимарцевым, как гигантская магловская многоэтажка. – И я, хоть и не имею никакого отношения к делишкам, проворачиваемым моими коллегами в этом треклятом приюте, тоже в некотором роде виноват в случившемся. Простите, что задержался на ланч и взбудораживал всю школу – больно мне уж нравится ваша кухня. Саня кивнул, показушно откидываясь в высоком кресле и улыбаясь. – Да, специи мне поставляют мои знакомые из Азии. Они творят настоящую магию. Покровский исчез в камине, а сам директор Колдовстворца ещё долго чесал свою лысую голову, не зная, стоит ли писать Мирону о произошедшем или дождаться, когда они смогут остаться наедине, чтобы спокойно всё обсудить. Появление Славы на Трансфигурации и его краткий рассказ про Покровского и назначенные отработки произвели настоящий фурор. Учительница вытаращилась на него так, будто он только что нарушил все законы Гампа и вообще анимаг-рыбка. Красные зашумели, кто-то даже встал, похлопал Карелина по плечу, Замай бросился обниматься, Синие только смотрели, качали головами и повторяли: «Как же так, как же так?» Этот вопрос не выходил из головы Славы всё то время, пока он спускался на несколько этажей ниже к нужному кабинету, пока принимал поздравления с тем, что он не собирается никуда исчезать в ближайшее время, вслушивался в не очень-то понятную речь Дольковой. После пары он решил, что больше не будет об этом париться. Это бессмысленно – даже если его решили убрать по-тихому, какой смысл гадать? Лучше жить спокойно, а если он и вправду вытянул счастливый билет, можно ещё и поныть о том, какие же долгие и скучные отработки его ждут. Директор, кстати, не поленился сам отправить ему записку, которая бабочкой впорхнула в класс в самом конце урока. В половину седьмого ему нужно было быть у кабинета Чар – ну да, конечно, кто как не Фёдоров будет его экзекутором. Даже Замай закатил глаза, когда узнал об этом. У Мирона Яновича было две проблемы: желание поддерживать класс в идеальном порядке и нежелание убираться. Так что ученики, отхватившие отработку, что случалось не так уж часто, в основном драили парты в кабинете Чар, мыли люстры, окна и прочее. С домовым Фёдоров умудрился поругаться чуть ли не в первый же рабочий день, а домовых эльфов было не просто уговорить убраться в помещении, которого чурался их начальник. Точно такие же проблемы были и у учителя УЗМС, но он, в отличие от некоторых, сам у себя убирал. Слава пошёл в Амфитеатр часов в пять, отчасти не выдержав гомона Красных, обычно такой уютный, но сейчас чужой и далёкий, отчасти устав от приставаний Букера с его дурацким квиддичем. Заметив Сашу, одиноко сидящую за одним из столов, он пошёл к ней, игнорируя странные косые взгляды. – Слава! – вскрикнула она, как только он привлёк её внимание скрежетом пододвигаемого стула. Саша крепко стиснула его, так, что даже объятья Замая больше не казались Карелину неловкими, а после расплакалась. – Ну ты чего, совсем, что ли? – спросил Слава, чувствуя себя жалким. Как вообще нужно утешать девушку? Последний раз он это делал, когда Чейни обиделся на одну из его туалетных шуток. – Как чего? Я всерьёз была уверена, что больше не увижу тебя, потом мне ребята из Синих сказали, что ты пришёл на последнюю пару, так я не поверила даже, думала, прикалываются. Боялась тебя искать. – Дурёха, – хмыкнул Карелин. – Но я тебя понимаю. Мне повезло странным образом – Покровский даже извинился. Не ожидал такого. – Серьёзно? Наверное, это из-за того, что Глеб использовал какое-то запрещённое заклинание. – Саша покивала головой, утирая выступившие слёзы. – Я так рада, что всё обошлось. Слава быстро сходил за чаем, ароматным и с лимоном, заодно захватив чашку и Саше, и вернулся за их столик. Сам он понимал, что вряд ли сможет нормально поесть этим вечером, желудок до сих пор был где-то над головой, а не в животе, так что пожевать какой-нибудь сладкой дряни, коей в Амфитеатре даже между основными приёмами пищи было навалом, было оптимальным вариантом. – Я удивлён, что ты не упрекаешь меня за драку, – сказал Слава, хлебнув чая. С Сашей он чувствовал себя удивительно уютно, даже несмотря на то, что он вспоминал вечера в приюте, когда они точно так же пили дешёвое магловское пиво, листали книги по УЗМС и смеялись с ящеровиц, у которых форма тела была похожа на пенисы. Это всё ещё были хорошие воспоминания, хоть они и влекли за собой плохие. – Я бы упрекала, если бы видела смысл, – вздохнула Саша, вертя в руках чашку. – Если честно, ты в последнее время странный – постоянно торчишь где-то у себя, я почти тебя не вижу, вроде делаешь домашнее задание в библиотеке, но постоянно не готов. И огрызаешься постоянно, будто тебя Фёдоров бешенством заразил. Слава рассмеялся, смешно фыркая и запрокидывая голову. – Ты бы слышала, как он орал сегодня на нас. Я думал, он меня слюной забрызжет – я сидел впереди. Был бы перваком, обоссался бы точно. – Он мою подругу постоянно до слёз доводит, – улыбнулась Саша. – Ей самой смешно с этого – говорит, что у неё уже такой рефлекс, чуть Фёдоров на неё наедет – сразу начинать рыдать. Он её несколько раз успокоительным поил, к медведьме отсылал, но каждый раз одно и то же. В этом году он её не спрашивает вообще. – Я бы тоже рыдал, будь я бабой, – вздохнул Слава. – Это реально – сдать четыре контрольных до конца семестра или легче убиться? – Легче убиться, – уверенно ответила Саша. Постепенно Амфитеатр заполнялся народом, из-за шума разговаривать стало не так удобно и не так приятно. В седьмом часу Слава, запихнув в себя немного черничного пирога, отправился бродить по коридорам – всё лучше, чем терпеть неловкие попытки Замая пообщаться с Сашей или перекрикиваться со знакомыми ребятами через весь зал. Идти сразу в кабинет Чар он не планировал, но ноги сами несли, так что Слава решил проверить, можно ли подождать эти двадцать минут в классе, а не ёжиться из-за сквозняков снаружи. Сперва Слава подумал, что в классе никого нет, так что зашёл внутрь и плотно прикрыл дверь, которая без заклинаний уже едва ли нормально закрывалась, но потом над столом показалась лысая макушка. Мирон Янович выругался на выдохе, выпрямился в полный рост, сложил что-то в ящик стола и уставился на Славу. – Эээ, – попытался тот заполнить тишину, но что-то выдавить из себя было сложно. Фёдоров скорее всего был недовольный, наверняка злой и точно смертельно уставший, судя по синякам под глазами и бровям, нахмуренным не для того, чтобы показать, какой он суровый, а просто потому, что ему тяжело концентрировать зрение на ученике. – Здрасте, у меня отработка в полседьмого, вы же знаете? Мирон покосился на часы. – Ещё не полседьмого, но проходи. – Он вдруг запнулся, попытавшись выйти из-за стола, и чуть не упал – споткнулся о ножку. – Блять! – Вы в порядке? – забеспокоился Слава. Неожиданно он отчётливо разобрал запах какого-то вонючего огневиски. Такого в России нормальные люди вообще не пьют – какая-то извращённая хуйня, внутренности жгёт так, будто чистейший спирт, а на деле градусом меньше, чем водка. – Вы что, пьёте? Ему бы стало смешно, но ситуация была совсем не смешной. – Регулярно, примерно с двадцати лет, – ответил Мирон, усаживаясь на свой стул. Пьяный жид совсем не казался страшным, скорее несчастным и уставшим. – Можешь начать пораньше, я не против. Не пить, а убираться, в смысле. Уйдёшь ровно через три часа, сам за собой следи, не маленький. Фронт работ: пол, потолок, стены, парты. Ты знаешь, где лежат швабры-тряпки-вёдра? – В подсобке, – отрапортовал Слава. – Шкафы пока не трогай – к ним приступишь с завтрашнего дня. Работаешь без магии. Школьные швабры зачаровать нельзя и так, а если вздумаешь сам трансфигурировать что-нибудь… Хотя, вряд ли с Трансфигурацией у тебя дела лучше, чем с чарами. Не переборщи с растворами. Фёдоров недвусмысленно указал ему на дверь и громко задвинул ящик стола, будто давая Славе сигнал на старт. И Слава рванул, будто боялся, что кто-то успеет заграбастать никому не нужную утварь себе. Вернулся он уже в пустой класс. Дверь, что вела в личный кабинет Мирона Яновича, была, как обычно, заперта какими-то сложными чарами, а сам Слава половину своей отработки немного грустно на неё таращился, елозя тряпкой по обгорелой после занятий у первого курса парте.