Король проснулся на рассвете — странное дело, ведь в замке с пустыми окнами никогда не было видно рассветов, и серый туман сменял желтый, а сквозь него привычно просачивались длинные черные пальцы. Солнце слепило Тень, и он закрывал глаза рукой, пытаясь не смотреть на верхушки деревьев, казалось, подсвеченные изнутри. Флейтист еще спал, устроившись на жестких березовых стволах — даже не удивился, когда Марат отказался следовать его примеру, хотя на где-то вдалеке гасли первые звезды.
Лес кончился так внезапно, что на секунду пустота и тишина — ничто не выло под ногами, мутное небо не делили на части ветки — испугала, заставляя застыть. Впереди Король видел лишь дорогу, занесенную сероватой пылью, и именно она вела к Королевству Кривых. Так ему чувствовалось, и кто бы смел спорить, ведь и спорить было не с кем.
От белого солнца, которое висело под туманом, веяло холодом, но ни Тень, ни Эдмунд не чувствовали его — одного грел плащ, а другой был так далеко, что не обращал внимания на все это.
— Что он сказал тебе? — вдруг вспомнил Эдмунд, вырвав Марата из путаных мыслей. — Знаю, вы говорили о чем-то.
— Ничего, что могло бы интересовать вас, мой Король, — выдохнул он. Лгать неприятно, и Тень знал это, но что мог сказать еще?
— Ну, перестань, — Эдмунд усмехнулся, — Кто я теперь? Да и раньше королем не был… Оставь это.
Из тумана вышел человек, двигаясь ломано и быстро, он будто перемещался рывками и приглушенно всхлипывал. В всклокоченных волосах застряли высохшие лепестки, и рукой, судорожно сжимающей длинный стебель неизвестного цветка, он вытирал крупные слезы, поминутно всхлипывая.
Цветок выглядел таким же потрепанным, как и тот парень. Перестав вытирать соленые капли, он опустил руки и посмотрел на Короля с обреченным любопытством. Эдмунд остановил его, тронув за плечо — всклокоченные волосы едва доставали Королю до плеч, забавно. Тяжелые веки распахнулись в немом удивлении.
— Не скажешь ли нам, куда мы идем? — парень неопределенно повел плечами.
— Идете в Королевство Кривых, только что мне за дело, — торопливо-нараспев начал он. Так когда-то говорил-пел Тень, когда на рассказы не хватало терпения. У него не хватало терпения!
Эдмунд иногда не мог справиться с теми ощущениями, которые вызывала в нем простая горячность Марата, улыбки невпопад и быстрые песни, в которых если вслушаться, скрывалось слишком многое. Будто такое спокойно не расскажешь, но они оба понимали, что нет — не расскажешь.
— Я-то сам иду оттуда, но там нет ничего, кроме злости и жадности, — вздохнул он, повертев истрепанный цветок между слабых пальцев, — Жизнь там серая, чумазая, а туман…
Парень поднял руку, силясь взять туман в горсть, но не мог дотянуться.
— А туман — вот ведь! — желтый, — в его глазах мелькнули теплые огоньки и тут же погасли. Тень поежился.
— А кто ты? — спросил он, и это было из тех вопросов, на которые очень трудно найти ответ сразу. Даже Король не ответил бы; однако, парень нашелся.
— Я Недобитый Романтик, — горько усмехнулся, а цветок опустил голову ему на плечо, — Так окрестил меня тот, кто любит читать чужие руки по одному только касанию. А мне-то что? Настоящее имя уже давно не мое, я его, если хотите, проиграл в карты.
— Разве так можно? — Тень удивился. Свое имя он знал — тот, кто создал его, бросил неосторожно «тебя зовут Марат», а затем научил представляться так, как
положено.
— В Королевстве Кривых все можно проиграть, — Романтик прищурился, — Небо свое они все уже проиграли, вот и висит теперь туман. Счастье свое — а, проиграли, так что теперь терять? Имя на кон поставишь и жалеть не будешь. Любовь продается.
Романтик вздохнул и взял бутон в руки так, как держат в ладонях лицо миниатюрной, но любимой женщины.
— Любят, не любят, — начал он, дергая за острые лепестки. Они падали в пыль и исчезали, чтобы снова появиться на цветке, — Любят, не любят, любят, не любят, без толку.
Разозлившись, он дернул за лепестки так, что те градом слез остались на земле, но стоило им только коснуться носков его длинных туфель, как появились вновь, будто никогда и не исчезали. Тень взглянул на это с тихой жалостью — жалел ли он лепестки, или цветок, обреченный терпеть такую неласковость, или же Романтика — но Король позвал его, не дав решить.
— Марат, — тихо произнес он, но Тень услышал.
— Да, мой Король? — мог бы, зажал бы себе рот, но не успел.
***
Марат завороженно смотрел, как Король и Виолончель творят: они могли делать это, когда только зажигались звезды, или же когда никто не мог разглядеть ни одной. Живая Виолончель не спала, не ела — к чему ей такие глупости? — она ждала и, казалось, жила этими моментами, когда смычок скользил по единственной струне на груди.
Она была этой струной, и каждый раз, когда Эдмунд касался ее, рождалось что-то безумно красивое, что Тень никогда бы не смог со своей гитарой. Быть может, в том дело, что если бы кто-то хотел прислониться щекой к твердой на ощупь груди, он услышал бы гулкое, деревянное сердце.
— Марат, — закончив играть, Король отпустил Виолончель, и та осела возле трона, закрывая глаза для того, чтобы мерный гул потревоженной струнки успокоился, а дрожь, пронизывающая все тело, улеглась в кончиках пальцев. И только Тень ничего не слышал.
Игра заставляла его вспоминать, но больше пережитых кусочков, зачем-то запомненных, Марат любил наблюдать за Эдмундом — тем, как его смычок скользил по струне, задумчивым и всегда спокойным лицом, что бы Виолончель ни делала, а делала она многое. Маэстро — так называл его Тень иногда — заставлял ее плакать, смеяться от счастья или петь настоящим,
человеческим голосом.
— Марат, — Король рассмеялся, положив руку Тени на плечо и тот, медленно возвращаясь в замок мыслями, опустил свои пальцы поверх его ладони. — Где же ты, где же ты…
— Где же ты, где же ты, — задумчиво пропел Тень, жалея, что не сможет дотронуться до Виолончели так, как хотелось, — Теперь я
здесь, мой Король.
***
Романтик лишь хмыкнул, положив голову цветка себе на плечо.
— Много королей вокруг стало, — он принялся вычерчивать что-то на потрескавшейся ладони, белой от холода, — Тот, что умеет читать по прикосновениям, называл себя Королем. И рядом здесь живет один — он несчастен. Его дочь говорит, что выйдет за первого встречного.
Романтик рассмеялся совсем не весело, сворачивая с широкой пыльной дороги на узкую тропу. Тонкие нитки полевых блеклых трав доставали ему до пояса, цепляясь за пуговицы широкой рубахи. Тень неуверенно последовал за ним, взяв руку Эдмунда в свою.
— Только что будет, когда Принцесса увидит этого «первого встречного», — Романтик погладил цветок и усмехнулся, — Кто то знает…
