My fucking life with fucking you

Машина тряслась и рвано вздрагивала, будто в эпилептическом припадке. По обоим краям дороги попеременно возникали и исчезали полузаброшенные индустриальные ангары и полуразвалившиеся фермерские постройки. Несмотря на плачевный вид сооружений, было ясно, что используются они до сих пор: у ангаров стояли фуры, груженые бетонными плитами, строительными блоками и арматурой, в полях - там, где между бурыми кусками невспаханной земли виднелись зеленые участки, - грелись на послеполуденном солнце старенькие тракторы и косилки. Когда на горизонте показалось здание в несколько этажей со скособоченными зелеными ставнями и облупившейся краской на фасаде и первый светофор, я понял, что мы подъезжаем к городу. - Предупреждаю сразу: меня будут искать, - вполголоса сообщил я. Парень за рулем глянул на меня в зеркало заднего вида и, ничего не ответив, снова уставился на дорогу. Из динамиков приглушенно звучало что-то из репертуара восьмидесятых. Привязанные к зеркалу плюшевые игральные кубики подпрыгивали и качались из стороны в сторону на дорожных ямах – местами у меня возникало ощущение, что асфальт взрывали, а потом намеренно укладывали кособоко. В углу приборной доски притаилась выцветшая на солнце фигурка Девы Марии с благоговейно возведенными к небу очами и сложенными руками, четки с пластиковыми бусинами и деревянным крестом болтались вместе с кубиками. - Норвежское государство не ведет переговоров с террористами, - счел я необходимым добавить. - С террористами и похитителями. Все так же молча парень снова бросил на меня быстрый взгляд. - Поэтому советую немедленно сказать, куда вы меня везете, - эта финальная фраза могла бы звучать и потверже, но переигрывать было поздно. – И тогда все будет хорошо. Сбоку раздалось приглушенное фырканье. - У меня прямо кровь похолодела. - Правда? – я повернул голову. На противоположном конце заднего сиденья он делал вид, что смотрит прямо перед собой, в лобовое стекло, и кусал губы от смеха. - Конечно. Да что я - вон Марко, смотри: тоже дрожит от страха. - Думаешь? - Разумеется, - подтвердил он, а потом добавил: - То есть дрожал бы. Если бы понимал по-норвежски... - Черт, это не пришло мне в голову, - я вздохнул. – А если все то же самое, но по-английски? Он бросил на меня хитрый взгляд и снова повернулся вперед. - Ты можешь, конечно, попробовать. Вот только... они тут не особо сильны в иностранных языках. - Понятно. Мне почему-то вдруг захотелось ущипнуть себя за руку. Весь этот странный диалог, мелькающий за окном пейзаж, но более всего - его не укладывающееся в голове присутствие: совсем рядом, на расстоянии нескольких сантиметров. Это должен был быть сон. Всему этому могло быть только одно объяснение: это сон, и я скоро проснусь. Просто сон - в целом, приятный, спокойный, достаточно реалистичный. Но сон, не более. И все же… Две с половиной недели назад я стоял у него в кухне и больше всего на свете в тот момент мне хотелось размозжить ему голову. Перед глазами по-прежнему стояла вся эта нелепая сцена, эта пошлая мелодрама, которую он разыграл перед театром. Его хриплый, ломкий на морозе голос, обезумевшее, слепое отчаяние, белые клубы пропитанного алкоголем дыхания, все те гадости, все грязные намеки, что он раз за разом брезгливо швырял Кристиану - все это было настолько реальным, почти осязаемым, повторялось раз за разом, снова и снова, так что мгновениями мне казалось, будто я попал в сильное магнитное поле, и мне никогда из него не выбраться. От повторения, оттого, что он втянул меня в это безумие, в этот вульгарный скандал, тащил к себе как вещь, как животное… оттого, что превратил все хорошее, что между нами когда-то было, в фарс, в дешевый водевиль, во второсортный сериал… От этого меня мутило, от этого рвота подступала к горлу плотным, горьким комком - мне хотелось выблевать весь этот вечер и его вместе с ним, вырвать из себя с корнем, вырвать и выбросить, чтобы наконец вздохнуть спокойно. Натужно сглатывая, смаргивая невольно выступившие слезы, я выпихивал этот комок из пищевода обратно в желудок, - и как только мне это удавалось, как только я снова мог дышать более или менее ровно, в ту же секунду в голову бросалась ярость: дикая, неконтролируемая, оглушительно воющая ярость, и тогда я не желал ничего другого, кроме как собрать всю силу, всю эту ярость в кулаках и бить. Как только мог, до крови, до алых всполохов перед глазами - бить, пока он не перестанет шевелиться. Мне не казалось это диким, нецивилизованным, варварским. У меня не возникало ни малейшего желания анализировать свои желания. Я просто хотел, чтобы ему было больно. Так больно, как, может, не бывало никогда. И то, как он смотрел на меня в тот момент, не оставляло сомнений: он хотел этого тоже. Было совершенно ясно, что он делал это специально - нарочно провоцировал Кристиана, чтобы тот ударил первым. Намеренно выбирал самые обидные, самые унизительные фразы, буквально напрашиваясь на драку. У театра я думал, что единственным его желанием было лишь оставить за собой выигрыш в этом дешевом петушином поединке, но позже мне пришло в голову, что, быть может, в тот момент победа была не самым для него важным - или, по крайней мере, не самым насущным. Быть может, он просто хотел боли: простой и честной физической боли, способной, как ни странно, стать ему союзником. Оружием, на которое он мог рассчитывать в борьбе с болью другой, более страшной и безжалостной - той, что мы причиняли друг другу, что била его кнутом изнутри, и той, которую, как ни сражался, он все никак не мог победить. Наверное, в каком-то смысле он надеялся, что Кристиан, пусть и не подозревая, ему поможет. Поможет отвлечься от этой внутренней войны, хотя бы на мгновение забыть, что не в Кристиане дело, не в его присутствии, не в факте самого рождения на свет - дело в нем самом, в его поступках, в выборе, в его и моем… в нас. В том, что не Кристиан разрушил то, что между нами было: это сделали мы - я и он. Он думал, что запекшаяся теперь на подбородке кровь, разбитые губы, до которых он, морщась, то и дело дотрагивался тыльной стороной ладони, испещренная ссадинами, израненная кожа - все это даст ему возможность хотя бы ненадолго забыть о том, что терзало его так долго. Но он ошибся. Эта боль оказалась бесполезной. Пустой, лишней… бесполезной. Причиненной чужим человеком и никак не относящейся к нам двоим. Она не имела никакого значения и не могла ему помочь. Ему по-прежнему было больно внутри, и когда я понял это - вернее, когда увидел, - то достал из холодильника пакет замороженной черники, положил ему на лицо и что есть силы надавил. Это был роскошный, красивый подарок, упакованный в самую дорогую бумагу и перевязанный красным бантом: боль - на это раз правильная, желанная, спасительная - боль моментально выбелила его синеву, закрутила по ней острые морозные узоры и сжала тело в тугую пружину. Я хотел, чтобы ему было больно - очень хотел. И так же сильно хотел, чтобы больше не было. Как знать, если бы ему перестало быть больно… Быть может, перестало бы и мне?.. И если бы он успокоился, переболел и наконец выздоровел - вдруг выздоровел бы и я? Мне казалось, что в определенный момент он попросит остановиться - что, достигнув некоего предела, оттолкнет мои руки. Однако он этого не сделал. Вцепился в сиденье стула, сжал зубы и, не отрываясь и почти не моргая, смотрел на меня одним здоровым глазом. По его щеке текли слезы, но он то ли не замечал этого, то ли терпел, то ли боялся, что, останови он меня, это будет концом - действительным концом: мы сказали друг другу уже все, что могли, и мне больше нечего будет делать в его квартире. Странно, но боль оказалась единственным мостом между нами - шатким и неустойчивым, однако все еще целым, худо-бедно, но соединяющим два берега, и, должно быть, сейчас он был готов на все, лишь бы не потерять это неожиданно возникшее ощущение нашей связи. Он едва дышал и мелко дрожал от напряжения, но по-прежнему не опускал взгляда, словно пытался сказать или беззвучно выкрикнуть что-то - я больше не мог разобрать, что именно. И то ли это было проявлением слабости с моей стороны, то ли я слишком устал и не мог мыслить ясно, то ли из-за этого взгляда, не знаю... Но в какой-то момент мне вдруг захотелось вернуться назад. Вот так, просто: распустить связанное и снова намотать нить на клубок, будто ничего и не было. Назад, в начало, в то время, когда боли не было вовсе, а была только нежность. Когда мы были счастливы, и в этих теперь бесцветных глазах вращалась вся моя вселенная. Когда кроме друг друга ни в чем не нуждались, и я не мог даже представить, что однажды наступит день, когда его не окажется рядом. В то время, когда мы могли друг другу доверять. Вероятно, он уловил во мне что-то, некий импульс, внезапную перемену: вдруг глянул совсем по-другому - цепко, выжидательно, словно с какой-то… надеждой. С надеждой?.. Мгновение - и прежде, чем я успел что-либо понять, его взгляд снова обрел переливчатую синеву и силу, затрепетал и вспорхнул, забился как мелодия, как летний ветер, как яркая бабочка в сетку на окне. Завороженный этим волшебным, удивительным зрелищем, я уже почти протянул руку, чтобы сорвать эту сетку, почти распахнул створки на проржавевших петлях, почти впустил его внутрь, почти… А потом я вспомнил те дни, когда его не стало. Отъезды без возвращений, его запах, исчезающий с подушки постепенно, но неумолимо, его зубную щетку в ванной, медленно покрывающийся пылью рюкзак, зарядник для телефона. Бесконечные обрывки бумаги, сухими мотыльками валяющиеся на полу - краешки газет или квитанции, исчерканные его забытыми записями, оставленные позади вещи. Это и как я снова и снова твердил себе “забудь” и, задыхаясь, ночами царапал стены, оставляя на них глубокие борозды - белые стены квартиры, а под ногтями все равно оставалась синяя краска. Я коротко стриг их - ногти, почти до мяса, морщась и кривясь, а она все равно оставалась, сидела на коже тонкой несмываемой линией. Как мне все время казалось, что ослепшим и потерявшим слух я безнадежно застрял на необитаемом острове, где снова и снова на ощупь писал на мокром песке его имя. И снова и снова набегающая волна стирала его, легко и без усилий выхватывала прямо из моих пальцев и уносила с собой - далеко от берега, в глубокую синюю воду, откуда, казалось, он пришел однажды и куда уходил каждый раз, словно все, что было между нами, было только лишь сном, проснувшись от которого, он неизменно возвращался в свой мир, оставляя мне лишь горсть недосказанных слов и высыхающую на руках прибойную муть. Как тишина квартиры, которая, когда мы были вместе, всегда была нам на руку, всегда была на нашей стороне - как она вдруг ощерилась и показала зубы, когда я остался один. И как мокрый, тяжелый снег за окном создавал единственную иллюзию хоть какого-то движения. Он ушел тогда - и уйдет снова. Как бы он ни любил меня или как бы ни говорил, что любит, - он ушел тогда и уйдет снова. Когда найдется что-то более интересное, более подходящее, что-то легче и проще. Когда ему снова захочется свободы. В Копенгагене он, кажется, в первый раз в жизни почувствовал свободу. Там были новые роли, люди, перспективы, шансы... Там была совершенно новая жизнь. Увлекательная и притягательная - новая. И не сразу, но со временем, он сбросил с плеч все, что держало его на месте, тянуло к земле, сковывало движения: прошлые неудачи, обиды и чувство неполноценности, так умело взращенное в нем отцом, кольцевую сериального успеха, бутафорские отношения с Леа и… меня. Я тоже тянул его вниз, а ему хотелось быть свободным, самому решать, что и когда делать, чего хотеть и к чему стремиться. В кои-то веки у него была возможность решать самому, жить самому - и кто смог бы винить его за это? Он почувствовал свободу. Вдохнул ее глубокой грудью, зачерпнул самой большой ложкой, сделал невыносимо сладостный глоток. И этого вкуса он больше никогда не забудет. Не сможет - даже если бы и хотел. Так что… Он ушел тогда и уйдет снова. Не сейчас, не на следующей неделе, не в этом месяце, но когда-то этот момент наступит, и мы снова окажемся на пустынной ветреной улице, перед баром, и его шарфа и его синевы снова будет недостаточно, чтобы согреть нас обоих. И тогда мне придется привыкать заново. Привыкать не вспоминать. Не прислушиваться к шагам за дверью, не думать о том, что он делает сейчас. Не любить и не ждать. Я отнял пакет и, насколько мог аккуратно, вытер влагу с его щеки. Его слезы жгли мне ладонь, она дрожала и плохо слушалась. Я опустил ее и отступил назад. Я чувствовал себя усталым и пустым. *** - Может, тебе куда-нибудь съездить? - отец двинул ближе термос. - В каком смысле? - спросил я. - Ну, - он переглянулся с мамой, - отдохнуть, развеяться. - Не могу, - я налил кофе и взял кусок лефсе*. – У меня театр, школа и вообще. - Мы же не предлагаем тебе пропасть на месяц, - включилась мама. - На несколько дней, на «овальные выходные», например. А в школе… Она замялась, понимая, насколько непедагогично звучит в ее устах предложение прогулять занятия. - … в школе ты ведь раньше занятий не пропускал? - Нет. - Ну вот видишь!.. Пару-тройку дней, если еще захватить выходные… - Я не собирался никуда ехать, - я откусил кусок и прожевал. - Мне некогда, и я не хочу. Кроме того, сейчас все заняты - не ехать же мне одному. Отец снова переглянулся с мамой. - Мы слышали, Хенрик собирается ехать куда-то по делам ресторана и… - Мне нет никакого дела, - я поднял на него взгляд, - до того, куда собирается ехать Хенрик. Откуда ты вообще знаешь об этом? Они опять переглянулись - это начинало раздражать. - Мы встретились в магазине, случайно. - Случайно в магазине, - эхом повторил я. - Да, - отец утвердительно кивнул головой и поправил очки. - Он был здесь рядом по делам. - Угу. По делам. По каким делам? - Это неважно, - судя по всему, деталей придумать он не успел. - Он просто сказал, что собирается съездить куда-то по делам ресторана - ненадолго, и мы подумали… - Мы подумали, - перебила мама, - почему бы тебе не поехать тоже?.. Отдохнешь пару дней, сменишь обстановку… - Сейчас не время менять обстановку, у меня спектакли идут один за другим. Делая вид, что проверяю расписание репетиций, я вытащил телефон и открыл поле нового сообщения. Буквы запрыгали одна за другой, от бешенства я едва попадал по клавишам. ”У театра через час. Мне плевать, чем ты занят - только попробуй не явиться.” - Я никуда не поеду, - сказал я и так ткнул в значок отправки, что телефон чуть не навернулся на пол. - Ни сейчас, ни потом, и уж совершенно точно не по поводу их ресторана. Я не имею к этому никакого отношения. У меня своя жизнь. И хватит переглядываться!.. - Да мы и не переглядывались вовсе! - воскликнула мама и тут же переглянулась с отцом. - Мы же ничего такого не имели в виду… Ничего такого... Кровь резко прилила к лицу, опалила жаром шею и уши. Я не хотел грубить и ссориться, но с каждой секундой сдерживаться было все труднее. - Какого - такого? - Ты прав, - вступил отец. - Ты прав: у тебя своя жизнь, у него своя. Но тебе объективно нужен отдых, ты слишком много работаешь. - Я не устал. - А нам с мамой кажется, что устал. Я набрал побольше воздуха в грудь, задержал на несколько секунд и медленно выдохнул. Устал… Господи - да, я устал!.. Устал разговаривать, доказывать, объяснять. Всем и каждому, и снова, и снова, по кругу, еще раз, и заново, и так до бесконечности… Да, я устал. Я просто… Я заебался!.. Все эти разговоры, убеждения, бесполезный, никому не нужный поток слов… Заебался! Почему нельзя просто закрыть двери и плотно задернуть шторы? Жить в тишине, в полумраке засыпать и просыпаться, избавиться от часов и перестать ставить на зарядку телефон. Это было бы так здорово… - Как бы там ни было, ехать я никуда не собираюсь. И уж тем более… - Мы понимаем, - мягко, но настойчиво перебил отец: судя по всему, они обсудили это еще до обеда и сдаваться не собирались. - Решать, конечно, тебе. Но ты просто подумай, ладно?.. Сразу не спеши решать, подумай. Хорошо?.. В выжидательном молчании мама придвинула мне блюдо с лефсе. - Хорошо, - бессильно кивнул я, просто чтобы закрыть наконец эту тему. - Хорошо, я подумаю. *** Он написал мне через три дня после той ночи. Когда телефон в кармане завибрировал новым входящим, я как раз спрашивал у Ларса, не вышел ли Кристиан на работу. В ту ночь я видел Кристиана последний раз. Он стоял напротив и молча смотрел на меня в упор. Выдержать его взгляд было, может, самым трудным, что мне когда-либо приходилось делать. - Я хотел начать все сначала, понимаешь? - сказал я. - Как-то переждать, пережить и забыть - его и вообще… все прошлое. Начать сначала. Я шагнул к нему, но он тут же отступил. - Прости, что не сказал тебе. Это было нечестно, я согласен… И неправда, что все было притворством! Неправда!.. Просто мне нужно немного времени, вот и все. Может… может, ты все же дашь мне это время?.. - Нет, - он покачал головой. - Что - нет? - Нет. Ничего не выйдет. У нас с тобой ничего не выйдет. - Почему? - Потому что здесь, - он вытянул руку и легонько толкнул меня пальцем в грудь, - здесь для меня ничего нет. - Это неправда! - воскликнул я. - Правда, - Кристиан сжал зубы. - Он прав: ты меня не любишь. Я понятия не имею, что у тебя с ним, но одно знаю точно: меня ты не любишь. - Но я хочу! Я постараюсь!.. И, может, со временем… - Нет, - оборвал меня он. - Нет, не надо. В этом мире должен найтись хоть кто-то, кому не нужно будет прилагать больших усилий, чтобы быть со мной. - Но я не... Кристиан остановил меня взглядом. - It was fun while it lasted. Все было здорово, пока не закончилось. - Прости, - сказал я, потому что это было единственное, что я мог сказать. Он коротко кивнул. - Пока, Тарьяй. Береги себя. Я хотел протянуть руку и дотронуться до него, может быть, погладить на прощание, но не успел: Кристиан подался назад, на секунду задержал взгляд, словно запоминая черты моего лица, а потом развернулся и зашагал прочь. Второй раз за год меня бросали, второй раз я оставался стоять на мерзлой улице, беспомощно глядя на удаляющуюся спину, и по странному стечению обстоятельств этим я снова был обязан одному и тому же человеку. Это было похоже на то, как если бы меня заперли в кабинке колеса обозрения в парке аттракционов: тесная коробка спускалась и поднималась сама по себе, и как бы я ни раскачивал ее, как бы ни старался повлиять на ход - ускорить или замедлить, или даже остановить совсем - у меня не было никакой возможности сделать это: нажимал кнопки и запускал механизмы вовсе не я, а какой-то безумный смотритель, далеко на земле играющий с пультом управления моей жизнью. И чем дольше я об этом думал, тем оглушительнее стучало у меня в висках, тем жарче становилось. Тем сильнее кипела ярость и тем больше хотелось швырнуть ее тому, кому она предназначалась. Через несколько минут сдерживаться было уже просто невыносимо. Я заказал такси и всю дорогу до его дома сжимал на заднем сиденье кулаки. Через три дня после этого я стоял в конторе Ларса, пока тот развинчивал какую-то немыслимую конструкцию, сосредоточенно разглядывая детали на свет. - Нет, Кристиан взял отпуск за свой счет. Сказал, по семейным обстоятельствам, - он поковырял ногтем какой-то контакт. - Так ты ему позвони сам, спроси. А затем снова уткнулся в деталь. Чужая личная жизнь Ларса не интересовала, и лишних вопросов он никогда не задавал, за что я был ему безмерно благодарен. Позвони… Легко сказать. Я звонил. На звонки и сообщения Кристиан не отвечал и в театре тоже больше не появлялся. Несмотря ни на что, мне хотелось увидеть его - или хотя бы услышать. Не пытаться вернуть все, как было, а просто спросить, как дела, поговорить, еще раз извиниться. Но, наверное, он не мог или не хотел со мной разговаривать. - Спасибо, Ларс, - я развернулся к двери. - Не на чем. И как раз в этот момент телефон завибрировал входящим. Я вытащил его, думая, что, может быть, это как раз объявился Кристиан, но нет - это был не Кристиан. “Признаю, что звучит неожиданно, но я подумал: давай уедем” Вздохнув, я убрал телефон в карман. После того цирка, что он устроил, просто видеть его, не говоря о том, чтобы вместе куда-то ехать, было выше моих сил. “Тебе нужно отдохнуть”, - прочитал я через полчаса уже на сцене, пока Арнфинн для разнообразия орал на кого-то другого. “Сменить обстановку” - Сандвик, я что говорил по поводу телефонов на репетиции?! “Не отвечай сразу, но, может быть, подумай?..” - Хорошо, третий акт - с начала! Свет! Фонограмма! “Я не буду тебя доставать, обещаю. Я просто хочу, чтобы ты отдохнул”. - Доброе утро. Американо, пожалуйста. С молоком. - С собой или здесь? - С собой. “Куда-нибудь, где тепло” - Добрый вечер, приготовьте билеты. “И море” - Вы выходите? “И такие, знаешь, огромные рыбины на лотках - лежат, выпучив глаза”. - Тарьяй, ты приедешь обедать? - Да, как обычно, в воскресенье. - Мама спрашивает, что приготовить. “И осьминоги - только-только выловленные, с присосками”. - Спасибо, было очень вкусно. - Не за что, сын. Заглядывай почаще. “И музыка из баров допоздна” - Нет, приятель, не могу: у меня репетиция с утра. Да, давай ближе к выходным… А кто играет?.. “Поедем - ты отдохнешь и выспишься” - Двести восемьдесят крон. Наличными или по карте? - А кто-то еще платит наличными? - Бывает иногда… Редко, но бывает. Так наличными или по карте?.. “У тебя будет своя комната” - Здравствуйте, мы проводим социальный опрос, у вас есть пара минут? - Нет, я спешу, извините. - Извините, всего доброго. “Или, хочешь, я сниму тебе отдельную квартиру”. - Тарьяй, не забудь, что тебе завтра к дантисту! - Мама, господи!.. - Не обижайся, я подумала, вдруг ты забыл... “Ты даже меня не увидишь” - Нет, я не забыл. - Ну хорошо. Ты дома? - Да, конечно… У меня завтра зачет, я скоро лягу. - Правильно, дорогой, это правильно. Отдыхай. Спокойной ночи. - Спокойной ночи. “Соглашайся” “Пожалуйста” “Всего на несколько дней” “Соглашайся” - Нет, - написал я в какой-то момент, выплевывая в раковину остатки зубной пасты. “Вечером слышно, как дышит море” “И пахнет водорослями” “А утром - знаешь, о чем ты подумаешь в первую очередь?..” - О чем? “Ты подумаешь: черт, как я проголодался!” - Я не завтракаю. “Я знаю. Но вот увидишь, это будет первая мысль, с которой ты проснешься. Поедем?” - Нет. “Спокойной ночи” “Но ты подумай все же” Я лег, закрыл глаза и поплотнее укрылся одеялом. Ехать куда-то - и с ним?! С ним? Это просто смешно!.. - У нас был Лондон, - почему-то пришло в голову. - Целый огромный Лондон, и даже дважды. А теперь - все. *** Однако, как выяснилось, одними смс он не ограничился. Теперь он “случайно” встретил моего отца в супермаркете, где они оба “случайно” разговорились на тему того, как важно в моем возрасте отдыхать и менять обстановку. - Ну, блять, я тебе покажу, - думал я, открывая дверь кафе и выискивая его в зале. Он был на месте, сидел за столиком в углу. Я сделал вдох поглубже, подошел и отодвинул стул. - Привет. - Привет, - он поднял голову и улыбнулся. - Как самочувствие? - Хорошо, - машинально дотрагиваясь до все еще припухшей скулы, он затем провел костяшкой пальца по шершавой корочке на губах. - Хорошо, спасибо. Я кивнул. - Я взял тебе кофе, - он осторожно подтолкнул мне чашку. - Спасибо, я пил только что, - я отставил ее в сторону. Видимо, понимая, что светского разговора и приятного обмена воспоминаниями, как в прошлый раз, не получится, он вздохнул. - К тебе или ко мне? - спросил я. - В каком… смысле? - Я спрашиваю, - повторил я спокойно, глядя на него в упор, - поедем к тебе или ко мне? У меня есть два часа. Он будто вспыхнул изнутри, лицо в мгновение ока осветилось, в глазах зажглись бирюзово-розовые блики - закружились по поверхности синевы, задрожали, зазвенели, набегая друг на друга, складываясь в причудливые калейдоскопические узоры. От уголков протянулись легкие лучики морщинок. Я непроизвольно засмотрелся, но тут же мысленно себя одернул: не для того я пришел, чтобы что-то там разглядывать в его глазах, совсем не для этого. - Что ты имеешь в виду? - улыбаясь, спросил он. - Ровно то, что сказал: у меня есть два часа. Этого тебе должно хватить. По привычке продолжая улыбаться, он недоверчиво нахмурился. - В смысле?.. - Что значит “в смысле”? - ответил я вопросом на вопрос. - В самом прямом: ты можешь трахнуть меня или я трахну тебя, как захочешь. Стоя, сидя, лежа, лицом или сзади - как скажешь. У меня есть два часа, но если тебе не хватит, я, в принципе, могу перенести спортзал. Так к тебе или ко мне?.. Старой, сухой штукатуркой улыбка мгновенно ссыпалась с его губ. Лицо застыло и потускнело, потеряло краску, словно в секунду выгорело на солнце. - Ты ведь этого добиваешься? - Нет, - он качнул головой. - Странно. А мне показалось, именно этого. Опустив взгляд, он с силой сжал чашку. Я продолжил: - Я объяснил тебе, как мог доходчиво, что наше время вышло. Кончилось. Что нам больше не по пути. Что я не хочу ничего менять, и меня устраивает моя жизнь, даже если в ней нет тех чувств, которые у меня когда-то были к тебе. Он не двигался, только пальцы на керамической поверхности стремительно белели. - Я был честен с тобой, и мне казалось, что ты меня понял. Но наверное - нет. Наверное, тебе надо поставить точку. Я понимаю. Уголки его губ вдруг дрогнули и изогнулись в кривой усмешке. - Какой ты… понятливый. Я пожал плечами. - Секс на прощание - я слышал, это помогает. Никогда не хотел попробовать сам - как-то не тянуло. Но если тебе надо, если от этого тебе станет… Не знаю, проще или легче… Я готов. Я сделаю все, что ты захочешь. Он поднял на меня глаза, и я увидел, что ему больно. Я знал, куда метить, и ранить его труда не составило. Ему было больно. Но и мне было больно тоже - оттого, как глупо и пошло это тянулось и все не могло закончиться, и оттого, что я никак не мог выйти из этой ситуации с достоинством. Он всего лишь коснулся меня - там, на похоронах, - и я уже подспудно стал ждать, пока он позвонит или объявится. Сам того не подозревая, начал считать дни и часы, пока снова его не увижу, гадать, что он скажет при встрече. Всего лишь дотронулся, и все стеклянные шарики моей жизни, что я так старательно и аккуратно собирал эти месяцы без него, - все они задрожали и зазвенели, легко выскочили из моей ладони и, переливаясь на солнце и сталкиваясь друг с другом, запрыгали куда-то вниз, по стертым каменным ступеням, от меня прочь. И все же у меня еще был шанс их собрать. Еще был - наверстать, снова добиться контроля, снова самому решать, как жить и с кем быть. Мне нужно было лишь только не поддаваться на его уговоры, не смотреть в его глаза и не дышать одним с ним воздухом. Избегать всего того, что я делал раньше и за что заплатил потом сполна. Быть умнее. Дальновиднее. Не повторять ошибок. Не верить. В глупое “и жили они счастливо, несмотря ни на что” - не верить. Не пить этот яд из белой керамической чашки, которую он так заботливо протягивал мне. Не верить, что он останется. Вот это как раз было просто. Как раз это было - проще простого. Пройдет немного времени, и он поймет, что его возвращение в маленький, провинциальный Осло было ошибкой. Что он поспешил, поддавшись необдуманному порыву, эмоциям, ностальгии. Что это смерть отца так повлияла на него - страх смерти, страх не успеть, опоздать, не быть в состоянии отмотать пленку назад и переиграть заново. Вот что заставило его бросить наконец налаживающуюся жизнь - страх, а не то, что он назвал любовью. Немного времени, и он увидит, что снова прикован к земле: на этот раз моим учебным расписанием, моими постановками, моими поездками, моими вечерними репетициями, моей усталостью. Моей занятостью - на фоне собственного вынужденного профессионального бездействия. Совсем немного времени, и в этом крошечном городе он снова обнаружит себя на кухне, в ресторане своей матери, выполняющим чей-то заказ и, за неимением другого, обдумывающим все реже раздающиеся звонки с просьбами об интервью - по поводу давно законченных проектов и пройденных этапов. Увидит себя соглашающимся на предложения фотосессий, где он будет всего лишь лицом и силуэтом Эвена, его тенью, от которой публика станет раз за разом отрезать большие куски, сопоставляя их, отождествляя, вплавляя его в этот выхолощенный экранный образ до тех пор, пока от него самого - от его желаний, мыслей, его собственных слов - не останется и следа. Тенью Эвена. Хмурого или улыбающегося, беззащитно-обнаженного или закутанного в дизайнерскую одежду, Эвена-режиссера, Эвена-учителя или Эвена-врача, но, в любом случае, Эвена абсолютно счастливого, не раздираемого противоречиями, не стремящегося к переменам, не-желающего-иной-жизни Эвена. Эвена, держащего за руку Исака, потому что на самом деле кроме Исака Эвену больше ничего не нужно. Эвена, у которого нет страхов, амбиций и потаенных желаний. Ненавистного Эвена, у которого исполнились все мечты. И именно тогда, в тот самый момент, он поймет, что бросать Копенгаген было ошибкой. Глупостью, опрометчивым и недальновидным шагом - ошибкой. Тогда он уйдет снова, и я, трогая пальцами обожженное горло, снова буду слушать, как, жизнерадостно переговариваясь, поднимаются по подъездной лестнице крепкие ребята из бюро перевозок, а их услуги - и это я хорошо усвоил в прошлый раз - их услуги для меня все же слишком дороги. - Секс на прощание, - сказал я. - Говорят, помогает. - Помогает? - переспросил он. - Помогает забыть. - И ты меня забудешь? - он вдруг поднялся взглядом выше, по моему лбу, мимолетно коснулся висков, очертил скулы, а потом снова посмотрел в глаза. - Вот так возьмешь - и забудешь? Сможешь? Я держался хорошо, но от этих его отрывистых вопросов, от какого-то цепляющегося взгляда в горле пересохло. Я глотнул остывший кофе. - Мы говорим сейчас о тебе, а не обо мне. Мы все выяснили, все решили… - Это ты решил. - Хорошо: я решил. Я решил, что не хочу возвращаться в прошлое и уж тем более не собираюсь позволять тебе тащить меня туда, как на поводке. - Я не предлагаю тебе прошлое, - упрямо заметил он, - я предлагаю тебе настоящее: здесь и сейчас. Начать заново. Машинально прикрыв глаза, я не сдержал усталого вздоха. Господи, да сколько же можно… Все это мы говорили друг другу, сто раз, и так до сих пор безрезультатно и топтались на месте - будто в пелене белого шума, в плотном облаке зернистых телепомех, где я, как ни протягивал руки, никак не мог нащупать края и границы. Видимо, он почувствовал, что я начинаю злиться, поэтому продолжил уже другим, примирительным тоном. - Не сердись. Я посмотрел на него. Он слегка наклонил голову и постарался улыбнуться. - Пожалуйста, не сердись. Давай… давай просто выпьем кофе и поговорим о чем-нибудь? - Поговорим? Ну давай, - я пододвинул стул и уселся удобнее. - Давай поговорим, например, о том, что ты за моей спиной выслеживаешь моих родителей и настаиваешь на этой поездке - когда я сказал тебе уже, что никуда не поеду. - Я никого не выслеживал, тем более твоих родителей. - Ясно. То есть ты хочешь сказать, что с моим отцом вы столкнулись совершенно случайно? - Разумеется, - он свел брови, словно недоумевая, как я вообще мог заподозрить его в подобной интриге. Я покивал. - Случайно столкнулись. В магазине. - Да, в магазине. - В супермаркете. - Да. - В отделе овощей. - Вообще-то на кассе. - Да ты что?! - съязвил я. - Да, - он резко покраснел, тоже, очевидно, раздражаясь, - именно. Именно на кассе. - И что же ты делал на кассе в супермаркете в том самом квартале, где живут мои родители? На другом конце города?! - Если тебе интересно, у меня закончились сигареты, и я зашел в первый попавшийся. - Ну надо же, - язвительно протянул я, - какое совпадение!.. И именно в этом супермаркете, как раз тогда, когда у тебя закончились сигареты, ты совершенно случайно встречаешь моего отца… Бывает же такое! Он резко сглотнул и с нажимом, до красноты, потер лоб. - Скажи мне, Холм, что после этого ты купил лотерейный билет!.. Ты должен был - после таких-то совпадений!.. - … семь… восемь… девять… десять, - прошептал он под нос, старательно делая размеренные вдохи. Затем резко подхватил со стола телефон и разблокировал дисплей. - “Панорама Эдженси” сотрудничает с продюсерским центром “Ай-Эс-Ти”, чей офис находится как раз в этом районе - вот их сайт и адрес. Я угукнул, мол, как интересно, что еще расскажешь. - Лене прислала мне сообщение несколько дней назад, она договорилась о встрече с ними… Показать тебе сообщение?! Хочешь посмотреть в календаре вызов на встречу?! - он ткнул мне телефон в лицо. - Лене. Лене прислала тебе сообщение. - Я шел на встречу! - окончательно потеряв терпение, рявкнул он и резко подался ко мне через стол, однако, тут же спохватившись, сел обратно. - Я шел на встречу, у меня закончились сигареты, и я заскочил в первый попавшийся магазин. Откуда мне было знать, что я встречу там твоего отца?! - От верблюда, - подхватил я в том же тоне. - От верблюда! И даже если и так - прошел бы мимо! - Да конечно, сейчас! Прятался бы в секции круп и каш, ага!.. Какое-то время мы смотрели друг на друга, сжимая зубы и тяжело дыша. - Ну допустим, - прервал молчание я. - Допустим, ты встретился с ним случайно - крайне маловероятно, но мы сделаем вид. Допустим, встретился и разговорился. Как бы там ни было, это не дает тебе права манипулировать! - Что за глупость?! - возмутился он. - Никем я не манипулировал, и уж меньше всех твоим отцом! - Да неужели?.. И как же так получилось, что он буквально только что излагал мне твои бредовые идеи - слово в слово, а?! Или, скажешь, он это сам придумал?! - Нет, - он помотал головой. - Мы поздоровались, разговорились, он спросил, как дела, как Копенгаген, как фильм… - Угу. Светская беседа, ну надо же… - Потом я сказал, что вернулся, что жду подходящее предложение, а пока занимаюсь рестораном. - Причем здесь ваш чертов ресторан?! - Наш “чертов” ресторан тут при том, что мама хочет нового повара, и поэтому просит меня съездить и... - Замечательно. - Что замечательно?.. - Замечательно, что у вас с рестораном все так замечательно, - не удержавшись, съязвил я. - Вот и езжай - сам езжай, куда хочешь. Хоть на луну, я-то здесь причем?! Заставляя себя успокоиться, он глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. - Послушай меня... Послушай, ну пожалуйста… От его теперь тихого голоса, от просящего тона мое раздражение и желание задеть почувствительнее предсказуемо начало сдуваться, будто вчерашний шарик. Спорить уже не хотелось: это был слишком длинный, ни к чему не ведущий разговор, и конца ему не предвиделось. Я поднял на него глаза, и он машинально чуть двинул рукой, словно хотел до меня дотронуться, но в последний момент передумал. - Не сердись, просто послушай. Хорошо?.. Просто послушай. Давай съездим… - Нет, - я покачал головой. - … буквально на несколько дней… - Нет. - … просто сменим обстановку, вот и все. Ну чего ты боишься?.. Я покачал головой. - Мне нечего бояться. Я просто не хочу. Можешь ты это понять? - Тебе надо немного отдохнуть, совсем чуть-чуть… - Холм, ты меня не слушаешь!.. Ты слышишь только себя! - Ну это же всего на несколько дней, - он снова потянулся ко мне через стол, стараясь заглянуть в глаза. - Блять... - Ты погуляешь, выспишься, съешь что-нибудь вкусное… Обессиленно откинув назад голову и воззрившись в потолок, я пробормотал: - Я обещал себе меньше ругаться... Но ты же кого угодно доведешь! Будешь гнуть своё, пока тебя нахуй не пошлешь, но ты ведь, блять, и тогда не успокоишься… Он вдруг фыркнул, но тут же спохватился и сделал вид, что закашлялся. - Обещаю, что не буду тебя доставать, - примирительно продолжил он затем. - Мы можем днем вообще не встречаться, если только к ужину, например, но и то - как пойдет… Я буду занят с рестораном, ты меня и не увидишь. - Впервые хоть какой-то стоящий аргумент... - Я могу снять тебе отдельную квартиру, если тебе так будет проще. - А ты не можешь просто оставить меня в покое? - спросил я. - Если бы мог, то давно бы это сделал, - ответил он совершенно серьезно. Затем чуть наклонил голову и вопросительно приподнял брови: - Ну что ты теряешь? Пара дней отпуска - разве это так ужасно?.. Я поблуждал взглядом вокруг, взвешивая "за" и "против". Затем вернулся к нему. - Хорошо. - Хорошо?.. Хорошо?! - радостно распахивая глаза, воскликнул он. - Но при одном условии. - Что угодно… - Я поеду. Он закусил губу, пытаясь до поры сдержать улыбку. - Правда?!. - Мы поедем как приятели - ничего такого. - Хорошо. - У меня будет своя комната. - Как ты скажешь. - Я буду сам по себе, а ты - сам по себе. - Разумеется. - Я поеду, - снова повторил я. Теперь он улыбался уже открыто, не таясь. - … но когда мы вернемся, ты забудешь мой адрес и телефон. И тут его лицо застыло. - В смысле?.. - В прямом, - сказал я. - Мы едем, куда тебе там надо, и после этого наши пути расходятся. - Ты это несерьезно, - он недоверчиво нахмурился. - Еще и как серьезно. Это мое условие. Take it or leave it. Или так - или никак. Некоторое время он молчал, обдумывая, после чего коротко кивнул. - Хорошо. - Хорошо? - Хорошо. - И мне не придется повторять этот разговор? Ты уверен? - я глянул на него с некоторым опасением, уж слишком быстро он согласился. - Да, - он снова кивнул. - Уверен. - Ну что же. Значит, договорились. - Когда тебе удобно? - Любой лонг-уикенд, когда у меня нет спектакля. Чем скорее, тем лучше. - Чем скорее?.. - Да. Я хочу покончить с этим. - Тогда я дам знать, как закажу билеты. - Отлично. Спасибо за кофе. Уже почти на выходе он вдруг меня окликнул: - Ты не спросишь, куда? - А какая разница? - снова ответил я вопросом на вопрос. - Куда угодно, Холм. Направляясь к остановке, я бросил на него последний взгляд через окно. Он сидел на том же месте, держа чашку обеими руками у лица. И, кажется, улыбался.