Афродизиак

Вот серьёзно, из всех идиотских ситуаций, в которые я попадал из-за этого придурка, эта бьёт все рекорды. Мне хочется прекратить это, а ещё лучше, сделать как-нибудь так, чтобы этого вообще не происходило – но я почему-то продолжаю его целовать, судорожно прижимая к себе, зарываясь пальцами в его волосы, задыхаясь от катастрофической нехватки воздуха – а оторваться не могу. Просто физически не могу. Может, это колдовское возбуждение передаётся воздушно-капельным путём? - Штейн, - говорит Спирит, когда я, наконец, отрываюсь от его губ. – Штейн, что… Но больше его ни на что не хватает. Потемневшие от возбуждения глаза вновь стекленеют, а тело обмякает в моих руках, изредка подбрасываемое от крупной дрожи. Его эрекция не прошла. Я вытираю губы тыльной стороной ладони и обещаю себе подумать над своим поведением позже. Кожа косы солёная на вкус. Я провожу языком по шее, облизываю ухо, прикусываю мочку. Кровь стучит в висках, и голова болит так, что даже ослабление болта не помогает. Я психую и раскручиваю его чуть ли не на максимум: безумие сейчас вряд ли решится подступить. Всё моё существо сейчас занято совершенно иным сумасшествием, возможно, не менее опасным… Спирит так восхитительно стонет, когда я развожу его бёдра и с нажимом провожу по ним ладонями. Его состояние намного лучше, по крайней мере, он вполне активно реагирует на всё происходящее, но в себя так и не приходит. И хорошо, что не приходит. Я утыкаюсь лбом в его живот, жадно вдыхая его запах, и пытаюсь себя успокоить. Не помогает. Надо взглянуть происходящему в глаза: я возбуждён, и я хочу его. Господи, ну что я несу, а? Определённо, мне нужно успокоиться. Я вглядываюсь в лицо семпая, растерянно провожу пальцами по дорожкам уже высохших слёз, потом встаю и решительно скидываю с себя халат, стягиваю свитер, насквозь пропахший потом, снимаю, наконец, мешающиеся очки. То, что нужно, я увижу и без них. По крайней мере, банку с кремом я нахожу сразу; задумчиво кручу её в руках, сжимаю губы. Я ещё не знаю, решусь ли на такой шаг. Но в штанах мне чертовски тесно. Альбан дрожит и пытается свести ноги, но я бесцеремонно пресекаю все попытки. - Будешь дёргаться – свяжу, - сообщаю и словно со стороны слышу свой пугающе уверенный голос. Наверное, несладко было моему напарнику каждый день такой слышать. Коса смотрит на меня так осознанно, что кажется, будто он сейчас кивнёт. Но он ничего больше не предпринимает, и я провожу рукой между его ягодиц – и на секунду мне кажется, что я сейчас опять потеряю над собой контроль. Потому что Спирит всхлипывает. Мысль, которая будет меня преследовать по ночам №2: семпай получает удовольствие от того, что кто-то лапает его задницу. И я, посчитав, что подобный непоправимый ущерб, нанесённый моей психике, требует отмщения, смело взялся за банку с кремом. Со Спиритом творилось что-то ненормальное – если, конечно, считать то, что происходило до этого, нормальным. Он словно балансировал на грани между сном и явью, как если бы очень хотел проснуться, но не мог. Его ресницы дрожали, а во взгляде на доли секунд мелькало осмысление – но его опять утаскивало обратно, внутрь. Просто удивительно, как он умудрился ни разу не трансформироваться или не выпустить из себя несколько лезвий, что могло бы для меня закончиться серьёзными увечьями. Он весь был мокрый: пот, слёзы, сперма, слюна, в том числе и моя, а теперь ещё и добавился крем, который я для начала щедро размазал по груди, особо пройдясь по соскам. Крем повышал чувствительность, и у меня даже пальцы немного покалывало от него – что уж говорить про Альбана, почти что взвывшего, когда я принялся втирать эту штуку в его член. Бороться афродизиаком с последствиями афродизиака – в этом была какая-то ирония, подтверждающая истину, гласившую «клин клином вышибают». Недолго думая, я скользнул пальцами вниз, между ягодиц, и чуть было не получил коленом в нос – так сильно дёрнулся коса. «Ну, всё, теперь точно свяжу» – решил я, но тот больше не шевелился, точно смирившись со своей участью, и только смотрел на меня одновременно испуганно и отрешённо. У Спирита иногда бывает такой взгляд, от которого мурашки по всему телу пробегают. Такой покорный, открыто-беззащитный какой-то… Я всегда терпеть не мог этот взгляд, ещё с детства: от него в груди что-то такое начинало шевелиться, и хотелось чего-нибудь сделать, что угодно, то ли прижать к себе и успокоить, то ли ударить наотмашь. То ли вскрыть, то ли поцеловать. Решив, что вскрытие сейчас ни к чему, я выбрал второе.