Galway Boy

Жизнь Джеймса складывалась довольно дерьмово. В школьные годы он был умным мальчиком, и ему прочили большой успех. Но он не оправдал ожиданий. Вместо университета — а ведь мог поступить в Кембридж или Оксфорд — пошел работать, перебивался мелкими заработками, отказывался брать деньги у отца. Не знал, что ему делать со всем этим умственным и финансовым капиталом, который висел над ним готовой отколоться и раздавить ему легкие снежной лавиной. Личная жизнь тоже не складывалась. В последние годы Джеймса тянуло на престарелых извращенцев, которые пользовались его молодостью, приносили ему только переживания и ничего не давали взамен. Джеймс понимал, что это не происходит на пустом месте. Сначала были его катастрофические отношения с родителями — матерью, чье лицо Джеймс даже не помнил, а голос слышал дважды в год по телефону, и отцом, тело которого как будто присутствовало в доме, но душа находилась так далеко, что Джеймс не смог бы докричаться до нее даже через громкоговоритель. Потом случилась история с тем педагогом в школе — несчастным слабаком, принявшим подростковые ухаживания как должное, а затем молча проглотившего все обвинения школы и исчезнувшего в неизвестном направлении. А Джеймс все продолжал искать кого-то, кто, как он надеялся, придаст его жизни смысл, который мог дать только он сам. Джеймс знал, что это дерьмовая привычка, знал, что ему стоит прекратить это саморазрушающее подобие жизни и пойти к психологу, а лучше к психотерапевту. Знал, но ничего не делал. На самом деле это было так просто — пойти в нужный бар, подцепить очередного воздыхателя, немного выпить и просить его о самых мерзких вещах, чувствовать небывалый подъем, а позже вернуться домой и ненавидеть себя за все. Это всего лишь наркотик, как и любой другой, и даже не такой тяжелый, как героин. В свои двадцать пять Джеймс походил на школьника. Он относился к тому типу людей, в которых прежде всего замечали молодость, чью белую кожу было легко марать. Джеймс носил бежевые брюки-чинос и синий пуловер, укладывал челку на бок и свободное от работы на кассе время проводил в библиотеке. Однажды он даже поучаствовал с группкой студентов-филологов в подготовке проекта о хоралах Мартина Лютера, и, кажется, они до конца так и не поняли, что он не имеет никакого отношения к Тринити-колледжу. В кругах, где он обитал, было так много студенческих заведений, что Джеймс не мог не попробовать вступить в сексуальную связь с ровесниками, тщетно надеясь, что сможет остаться на этом рубеже. Ведь все-таки трахаться с одногодками, чтобы решить психологические проблемы, — чуть менее позорно, чем так откровенно признаваться себе, что ему не хватало отцовского внимания в детстве. Но невозможно уйти в завязку, лишь уменьшая дозу. Тело Джеймса намекнуло ему об этом совершенным отсутствием возбуждения. А ведь тот мальчик, с которым они пытались переспать, был очень симпатичным и искренне пытался сделать как лучше. Через несколько дней Джеймс снова стоял в съемной комнате перед зеркалом и рассматривал свое саднящее тело, вновь спрашивая себя: кто я? Зачем мне это все? Чего я хочу? Джеймс Макэвой, ты ли это? И в этот момент ему позвонил старый друг. — Глен, старик, это ты? — Да, преподобный Мэки собственной персоной, — красивый баритон, счастливый глубокий смех в трубке. — Ах ты черт! В семинарию пошел, а не в армию, как твой папаша? — Так точно, сэр. Черт из меня пока еще никакой, а вот священник очень даже ничего. Джеймс, придерживая трубку плечом, начал натягивать брюки — говорить со старым другом голым ему показалось неуместным. — Сутана тебе к лицу, Мэки? — Не жалуюсь. — А где ты сейчас? — Вот, в Дублин приехал из Трали. Через неделю домой. Знаешь, как дела у наших ребят из Брендана? — Ни с кем не общаюсь, Глен. — А со мной пообщаешься? Давай где-нибудь встретимся. Я в отеле Брок. Если хочешь, приходи прямо туда, я выйду тебя встретить. — Прямо сейчас? — Если хочешь. — Понял, — Джеймс застегнул рубашку. — Буду искать самого красивого святого отца во всем Дублине, а когда увижу, пойму — это ты. Джеймс почти не ошибся. Все, что в Глене было прекрасно в школьные годы, стало только лучше, вызрело, как вино. Высокий, с офицерской осанкой своего отца и волевой челюстью, Глен реял над толпой, как черный гриф. Его глаза загорелись, когда он увидел Джеймса. Друзья обменялись хлопками по плечам, а потом и обнялись. — Эх ты, — сказал Джеймс в ресторане отеля Брок. — Сколько воды утекло. Поверить не могу, что ты стал святым отцом. — Поверить не могу, что ты с твоим умом еще не стал кем угодно. Джеймс перегнулся через столик. — Глен, ты, конечно, славный малый, но упаси тебя боже читать мне богоспасительные лекции. — Понял, понял. Глен заказал им кофе и обед. Они поговорили о настоящем, вспомнили прошлое. Джеймс заметил, что Глен то и дело бросает взгляды на темный след от веревки на его шее, и ждал, когда последует вопрос. Но Глен ничего не сказал. — Знаешь, о чем я с тобой хотел поговорить, Джеймс. Помнишь Фассбендера? Наверняка тебе интересно, что с ним. Я случайно кое-что разузнал. — Ну и что же с ним? Глен немного понизил голос. — Представляешь, я же, оказывается, учился в том же колледже, что и он. Никогда не знал, что он из Трали. А тут не так давно — я уже закончил учиться и получил приход — встречаюсь с преподобным Клэри, это старейший наш доцент. Мы разговорились. Речь пошла о призвании и том, легко ли сложить с себя сан. Тут он и говорит: был у нас один такой, и — представляешь! — упоминает нашего преподобного. Я, конечно, давай расспрашивать. Клэри отвечает: ну, раз ты теперь мой коллега, то так и быть, расскажу: “Фассбендер соблазнял мальчиков, поджидал их в ризнице, почти дошло до суда, отец мальчика-то прокурор”. Тут я и смекнул: речь-то идет о Дрисколле. Нет, ну ты можешь себе представить? — Очень даже могу, — сказал Джеймс, отрезая кусочек от стейка. — Я его тогда с пирса в озеро спустил. — В общем, церковь взяла дело в свои руки. Скандал с большим трудом замяли. Улик вроде никаких на Фассбендера не было, кроме этого лжесвидетельства, и Клэри за него поручился. Сказал, не могу поверить, чтобы этот человек был таким, я его с юных лет знаю. — Достойный джентльмен этот Клэри. — Да, хороший старик. Так вот, Фассбендера извергли из сана, но до тюрьмы не дошло. Но ты же знаешь, священник навсегда остается священником и так далее, поэтому к ним особое отношение. Он, например, все еще может служить мессу и читать отходную. — Так где он? — В Дублине и живет. Ты не знал? — спросил Глен, увидев лицо Джеймса. — Нет. — Сначала два года сидел в какой-то деревне у черта на рогах, потом его отпустили с миром. Говорят, к детям только не подходи и бог с тобой. Он тогда виделся с Клэри, спрашивал как ему теперь быть, хотел вернуться назад. Клэри отправил его на все четыре стороны. А что делать? Не оставлять же его служить, особенно после суматохи последних лет. Глен говорил о недавно всплывших делах священников-педофилов. — Неожиданно, — только и сказал Джеймс. — Да уж. — Так у тебя есть адрес? — Нет. — Жаль. — Хочешь навестить старину-преподобного? — Не знаю, — Джеймс вздохнул. — Наверное, следует расставить точки над “и”. Мы с ним даже не попрощались. Глен окинул его внимательным взглядом. — Если действительно хочешь, обратись к Макгоуэну. — К Джонни? А чем он сможет помочь? — Да ты все пропускаешь мимо ушей, приятель. Макгоуэн ведь живет с Галлагером, который, как ушел на пенсию, сразу купил дом на побережье и свил там любовное гнездышко с нашим Джоном. Это и не секрет больше. Вот бы кого привлечь за растление малолетних. Глен покачал головой, но, судя по его хорошему настроению, ему было весело. Джеймс хмыкнул. — Думаешь, Галлагер что-то знает? — Этот старый хрен? Еще бы, он тот еще сплетник. В епархии его все знают. Так что садись на поезд и езжай на Хоут-Хэд вот сюда. Глен написал адрес на салфетке. *** Джон Макгоуэн открыл дверь почти сразу. Он не изменился — тщедушный и утонченный; взгляд будто чуть что — расплачется, красноватые глаза и светлая, почти прозрачная кожа с уклоном в синеву. Во времена детства Джеймса таким мальчикам вечно попадало от более сильных ребят, но сейчас, в очках с пластмассовой оправой и рубашке в цветочек, он выглядел прирожденным хипстером. — Джеймс? — только и спросил Джон. — Ты очень вовремя, я как раз собирался в город. — Не удивлен? — Я уже ничему в этой жизни не удивляюсь. Джон пригласил Джеймса внутрь. Гостиная походила на музей, где одновременно проходила выставка концептуальной фотографии и африканской примитивистской живописи. Посреди этого великолепия, в кресле со шкурой медведя, сидел сам патриарх здешних владений — изрядно сдавший, но не потерявший искры во взгляде Джозеф Галлагер — и смотрел по телевизору какое-то музыкальное телешоу. — Фотографии — это моих рук дело, — объяснил Макгоуэн. — Я фотограф, снимаю геометрические объекты в интерьере. Хорошо продается, кстати. Остальное принадлежит моему партнеру. Он любит все самое дерзкое. Галлагер наконец отвлекся от телешоу и повернулся к Джеймсу, протянул ему ладонь и одарил крепким рукопожатием. — Помню вас, мальчик, по колледжу Св. Брендана. Чем обязаны посещением? Макгоуэн принес всем троим чай. Джеймс улыбнулся отцу Галлагеру. — Простите за вторжение, не хотел вас побеспокоить. У меня есть несколько вопросов об одном из святых отцов. Хороший друг сказал мне, что вы не только владеете информацией, но и с удовольствием поделитесь ей со мной. Потребовалось немного времени, пока Галлагер вспомнил, о чем идет речь, и начал выуживать из закоулков своей уже нечеткой памяти обрывки информации. Вскоре Джеймс вышел из гостеприимного дома с нужной бумагой. *** Джеймс не мог набраться смелости, чтобы сесть на автобус и проделать часовой путь до пригорода, где жил Фассбендер. Что он ему скажет? Сможет ли Джеймс простить преподобного за трусость и стоит ли вообще ворошить прошлое? В поисках ответов Джеймс тянул время. Шли дни, недели. По телевизору он как-то увидел отдаленно знакомое лицо — молодого, многообещающего юриста Лоренса Дрисколла, сына известного человека. Нервный, с длинным лицом и выступающими зубами — похож на Леннона, если бы тому попало в лицо мячом для регби. Интересно, был бы Дрисколл так же многообещающ, если бы все знали, что он шпионил для директора школы, изображая желудочно больного? Благодаря Глену Джеймс разузнал кое-что о Джоне Брогане, том парне, который сначала бил, а потом уже спрашивал, в чем дело. Броган вернулся в Америку и стал совладельцем отцовской фирмы газонокосилок, работал на семейной ферме и, согласно Глену, никогда не бывал полностью трезвым. Джеймс написал Брогану письмо: “Что, приятель, как дела, как жизнь, давно не виделись, а?” Получил ответ: “Дела ниплоха, но иногда жить не хочется вапще”. Под конец Джеймс познакомился с одним мужчиной, с которым встречался несколько раз. Этот мудак, по речи профессор, на людях был сдержанным, а в уединении отеля превращался в агрессивную скотину. Пользуясь опьянением Джеймса, привязал его к кровати и долго избивал металлической ложкой для обуви, а потом, перевернув на спину, раскрыл его смазанными в геле для душа пальцами и вставил член. Джеймс отрубился прямо с руками, притянутыми к спинке кровати шнурками его же оксфордов, а когда проснулся, понял, что нужно что-то менять. Не вышло. Через месяц, полный безликих комнат и вкуса виски, отстраненного взгляда со стороны — на свое отупевшее от алкоголя тело, на чьи-то руки, причиняющие ему боль, — вслушиваясь в свой собственный сдавленный крик — да, пожалуйста, еще, господи, я хочу, чтобы мне было больно, больно, больно… — Джеймс решил взять перерыв. Он залечил раны, прилично оделся и поехал на встречу с прошлым, желая сказать Фассбендеру, что это он, именно он превратил его в сумасшедшего, невротика, мазохиста. Пусть сделает что-нибудь, вылечит его, а если ничего не сделает, то пусть хотя бы выслушает сполна, как Джеймс его ненавидит. Джеймсу пришлось побродить по неприметным улицам, пока он не нашел нужный дом. Он долго звонил в звонок и уже собирался ретироваться, чувствуя странное облегчение, когда дверь распахнулась и внезапно они оказались с бывшим святым отцом нос к носу. Фассбендер побледнел, но тотчас взял себя в руки. — Макэвой, — сказал он. — Я знал, что рано или поздно это случится. Заходи. Он посторонился, Джеймс вошел. Они прошли в полупустую белую кухню. — Присядешь? — Спасибо. — Ну что, как дела? — Хорошо, сэр. Они замолчали. Джеймсу было тяжело, а вот Фассбендер, похоже, быстро осознал, что ничего не должен бывшему любовнику. — Ну и зачем ты пришел, Макэвой? Хочешь, чтобы я тебя выпорол? Или по душам поговорить? Вообще-то мне стоило выгнать тебя взашей. — Зачем тогда пригласили внутрь? — Чертова английская вежливость, Макэвой. — Вы изменились, сэр. — А ты совсем нет. Такой же невинный мальчик, как в семнадцать. За твои голубые глаза, Макэвой, я заплатил репутацией и карьерой. — Простите. Фассбендер постарел, хотя ему было всего около сорока. Заострившиеся черты делали его лицо каким-то жестоким. — Вы хотели бы вернуться в сан, сэр? Не хочу задавать нескромные вопросы, но разве вы не собирались уйти из служения, о чем мне даже несколько раз намекали? — Я был просто молодым идиотом. Конечно, я хотел бы вернуться. Церковь — моя жизнь. — Но вы же неверующий. — Это совершенно неважно. Макэвою было очень тяжело собрать прежний гнев, чтобы атаковать святого отца. Почему-то у него совсем не было сил. — Но вы же понимаете, сэр, что вы тоже сделали мне больно? Моя первая любовная история обернулась катастрофой, я переживал за вас не один год. — По правде сказать, мне совершенно наплевать, что какому-то сопляку было больно. Ты был почти совершеннолетним и вполне мог решать за себя. — Это очень жестоко, — только и сумел произнести Джеймс. — Конечно жестоко. Фассбендер закурил и вперил в него какой-то совершенно прозрачный взгляд. — Стало быть, вы жалеете обо всем, что было? — А разве я это не ясно дал понять? У Джеймса на секунду зашлось сердце, но он себя успокоил. Чувства ни к чему хорошему не приводят, этого нельзя забывать. — Не одолжите сигарету? — Бери. Они сидели и медленно курили, и Джеймс знал, что вряд ли в ближайшие годы сумеет влюбиться снова. Любовь делает тебя неполноценным и всегда оставляет ни с чем. — Вам вряд ли это интересно, но с тех пор у меня большие проблемы с психикой, и я, наверное, никогда не сумею справиться с этим один. Фассбендер стряхнул пепел на стол. — А я, Джеймс? Я работу потерял. Да что ты мне душу травишь, скотина. — Это я скотина? — Ты скотина. Да и я тоже скотина. Мы с тобой оба животные, стоим друг друга. Хочешь выпить? Фассбендер принес две жестянки с пивом. — Ну что ты лез ко мне, сволочь, для чего? Какой школьник в своем уме начинает обхаживать священника? Ты сдурел? — Так ведь и без этого вас обвинили бы, — тихо сказал Джеймс. — Вы у директора костью в горле стояли. Он только повод искал. — Так ты же этот повод и дал! — Да откуда кто знал? — Мальчишка тот откуда-то знал. Приятель твой? — Дрисколл? — Джеймс от абсурда рассмеялся. — Нет. В комнате со мной жил. — Ну вот и увидел значит. — И что теперь, один я виноват, а вы типа чистенький? — А что, я первым вытащил член? — Вы вытащили его вторым. — Ты издеваешься надо мной? — Это вы издеваетесь над здравым смыслом. Фассбендер ткнул в него банкой с пивом. — Давай тут без твоего красноречия, Макэвой. Мне было не до него, когда меня по всем коврам протащили, допрашивали с пристрастием, как давно я соблазняю подростков, спрашивали, сколько лет было самому младшему, а потом назвали меня — просто диву даться — содомитом. Это я содомит, Макэвой? Растлитель малолетних? А кто тогда ты? — Я просто несчастный человек. Простите. — Не извиняйся. — Да что там, мне не жалко. Простите. Фассбендер промолчал. — Понимаете, сэр, я, конечно, по-ублюдски себя вел, но ведь мне всего лишь семнадцать было. Сейчас я уже поумнее стал. Да поздно. Джеймс невесело усмехнулся. Хотелось бы и весело — да неловко было при Фассбендере показывать, что себя ни во грош не ставишь. — Вы же мне нравились, сэр. Нездешний такой, презентабельный, поговорить есть о чем. И с характером, в отличие от епархиальных подстилок. Ну как таким не увлечься? И что мне оставалось делать? — Да понимаю я тебя, понимаю. Перестань. В чем у тебя проблемы-то? — Слегка повернулся на БДСМ. “Ну, и постарше люблю”, — мысленно добавил Джеймс. — Так а проблема в чем? — Мне кажется, меня это разрушает. — Жизнь вообще разрушительна, Макэвой, — философски заметил Фассбендер. — Сходи к психологу. Ладно, можешь как-нибудь заглянуть на чай, если хочешь. Он поднялся со стула, Джеймс понял, что пора уходить. — Спасибо, что уделили время, сэр. — Спасибо, что навестил, Макэвой. Джеймс надел пальто и вышел в накрапывающий дождь. Ему хотелось испытать много эмоций, но он не мог. Он спрашивал себя, сумел ли он поставить точку в конце этой главы. И, прислушиваясь к себе, наконец отметил: да, история с Фассбендером завершилась.