Назови мне свое имя

      Не хочу открывать глаза. Почему-то совсем не хочется отпускать этот красивый сон. Учитель говорит, что через сны Скверное селится в наши сердца. А если снится лето? Разве есть что-то дурное в этих двух знойных месяцах, когда можно запросто, не стесняясь, подставлять лицо щекочущему ветерку, чувствовать палящие солнечные лучи, проникающие под самую кожу и обжигающие даже мысли.       Совсем не хочу просыпаться. Проснуться, чтобы попасть в серую промозглую осень, в уже наступивший год и пришедший с ним обиход: школа, общественные работы, дом. Как бы ни был правилен неизменный распорядок жизни Государства, как бы ни естественно было каждое утро начинать безмятежный быт, но теперь оттолкнуть нежные остатки теплого воспоминания о летнем отдыхе — значит столкнуться с противным, а оттого так до конца и не принятым мной по-настоящему, братом.       Будильник. Хоть бы в этот раз попасть.       Из всех вещей, принадлежавших людям Прошлой эпохи и найденных Исследователями в Заброшенных кварталах у Стены, Лейлу раздражал именно этот предмет. За семнадцать лет своей жизни она видела много занятного: у соседки из ячейки «восемьсот два», служившей на фабрике вместе с ее отцом, на правом запястье неизменно красовалась змейка сцепленных друг с другом блестящих зеленых камушков; девочка из параллельного класса прятала в нагрудном кармашке сорочки маленький металлический диск, на котором с одной из сторон виднелась цифра пять, и эта девочка искренне уверяла всех, что он принесет удачу в будущем году при распределении в новую ячейку; даже директор школы, непременно вежливый мужчина, бережно хранил старую картонную папку дочери, покинувшей Общество полгода назад.       У Лейлы или ее родителей не было ни одной подобной вещицы, пока на пороге их дома не возник этот мальчик. Его предыдущая ячейка была ликвидирована в конце весны, и по велению Высших, согласно закону о детях, он был направлен в «восемьсот первую». Девушка прекрасно помнила тот день, точнее следующее за ним утро, когда стало очевидным, что привычный тихий уклад ее жизни превратится в настоящую пытку, и Мартин, показавшийся сперва спокойным и воспитанным мальчиком, станет язвительной и дерзкой занозой в ее мирном монотонном существовании.       Небольшой шарик дребезжал у изголовья кровати, неторопливо раскачиваясь из стороны в сторону. Стоило только Лейле поднести к нему свою руку, он сорвался с места, уклоняясь от касания, на мгновение замер и покатился в обратную сторону.       Тяжелая пуховая подушка хлопнулась о деревянный настил, прижав будильник к полу и не давая ему возможности сдвинуться больше ни на йоту, спустя несколько секунд щелкнул фиксатор металлической пружинки, и стало тихо. Девушка проворно отдернула руку и вперилась в полосатое реечное днище верхнего яруса кровати. Между едва прогнувшимися деревянными дощечками виднелся обтянутый цветастой тканью матрац. Когда-то на нем спал ее брат. Настоящий брат, а не сыночек отступивших, появившийся здесь с этим злосчастным экспонатом древности.  — Может, ты выключишь его насовсем? — спросила Лейла, откинув колючее клетчатое одеяло.       Она была уже слишком рослой, чтобы, выпрямившись, сесть на кровати и не стукнуться о рейки верхнего яруса. А потому девушка, чуть пригнувшись, оправила подол ночной сорочки и опустила ноги на холодный пол. Еще одно напоминание о том, что лето завершилось окончательно. Последние теплые деньки сменялись утренними морозцами и моросящим дождиком к вечеру. Лейла встала и, не оборачиваясь, шагнула вперед к платяному шкафу. Половица скрипнула, в ответ ей хрипло простонала деревянная дверца.  — И лишить себя последней радости? — пробормотал Мартин, грубо потер руками заспанное лицо и покосился на девушку.       Яркая полоса света пробивалась из коридора через открытую дверь, рассеивалась в окутанной сумраком детской комнате, и юноша вполне отчетливо мог разглядеть сухую, почти костлявую фигурку, прикрытую легкой тканью, спадающие по спине темным пятном длинные волосы и худенькие лодыжки. Он поймал себя на неловкой мысли о том, что Лейла, хоть и была ему ровесницей и казалась весьма неприметной на фоне таких же тощих девочек-старшеклассниц, вовсе не походила на девушку, которая уже через год будет женской половиной какой-нибудь ячейки. На вид он дал бы ей не больше пятнадцати лет, и при всей угловатой нескладности ее выделяло хрупкое, почти кукольное, личико с едва выраженными высокими скулами, маленькими пухлыми, вечно искусанными губами и совсем не детскими казавшимися просто огромными глубоко посаженными глазами, которые сейчас недоуменно вытаращились на него.       Мартин вздрогнул и прищурился.  — Ты собралась переодеваться прямо здесь? — с издевкой спросил он, и в тот же миг замешательство во взгляде девушки сменилось гневом.  — Мартин! — сердито прошипела его сестра, сжимая в руках выглаженную с вечера школьную форму.       В ее голове крутилась масса других слов, характеризующих нового жильца ячейки, но сказать их — все равно, что подвергнуться влиянию Скверны. Нет-нет. Она должна быть терпеливой и сдержанной. Она не должна уподобляться. Сыночек Падали никогда не сможет быть нормальным. Настоящим. Законопослушным. Но не она. Нет. Только тепло и радость. Только светлые и добрые мысли. Так правильно. Именно так и никак иначе. — Так ты идешь в душевую, или нарушишь Закон?       Лейла лишь тяжело выдохнула и опустила взгляд. Закон. Им был установлен утренний распорядок внутри ячейки, так же как и дневное расписание для любого члена Общества. Одинаковое. Незыблемое. Привычное и верное.  — У тебя осталось пять минут, — вкрадчиво прошептал внезапно возникший перед ней Мартин, возвращая девушку в реальность.       Та вздрогнула от неожиданности, скорым шагом вышла из комнаты в коридор и хлопнула белой пластиковой дверью душевой. Парень тяжело выдохнул. Сводная сестра казалась ему забавной в своем нелепом состоянии задумчивости, и тем приятнее было ему смущать ее, доводя до тщательно скрываемой, как она думала, злости, и видеть в этой девочке зачатки такого естественного для обычного человека, а не жителя Государства, поведения. Нельзя быть вечно счастливым, когда любой твой шаг прописан в Своде Законов. Нельзя оставаться спокойным, если рядом возникает что-то неожиданное, и уж тем более настолько неприятное, каковым он старался быть для нее.       Мартин закинул свою подушку на кровать, взял в руки ненавистный Лейле будильник и осторожно потер пальцем место стыка гладкого черного корпуса и прозрачного синтетического стекла, защищающего циферблат. Хронометр размеренно щелкал, отмеряя секунды до нового столкновения подростка со своей сестрой. Всего через пару минут парень опустил будильник обратно на пол, на прежнее место, выудил из шкафа свою форму и направился к душевой.       Дверь распахнулась перед его носом, едва не задев и заставив отпрянуть назад. Лейла ненатурально улыбнулась и пропустила его внутрь. — Мама, — Девушка робко подошла к стоящей у кухонного стола женщине. — Я, конечно, не имею никакого права спорить с законами, но… мне кажется… — Да, милая, — мать беззаботно вскинула брови, и вопрошающий взгляд устремился на подростка. — Мама, мне кажется, что этот… Мартин… — Мартин — очень хороший мальчик, милая моя, — приторно сладко улыбнулась она дочери, — никогда не сомневайся в решении Совета Высших. Каждое их слово снисходит на нас благодатно, каждое желание их — назидание нам. — Да, мама, — девушка кротко села на металлическую скамью рядом с обеденным столом и, одернув подол синей форменной юбки, положила ладони на колени и скромно склонила голову.       Как родители умудряются оставаться настолько спокойными, когда рядом находится этот… Нельзя сомневаться в решении Высших, но и нельзя не замечать его выходки. Отчего я не могу побороть в себе дурацкое желание поспать подольше и встать хоть раз без нелепой подушки перед лицом? Просто проснуться и выключить будильник. Или хотя бы попасть по нему. И научиться не обращать внимание на это Отребье. Мне надо потерпеть его совсем чуть-чуть, до окончания учебного года, и потом я больше никогда не увижу эти мерзкие ухмылочки.       Мартин вышел из душевой, ступил по коридору к родительской комнате, но тут же развернулся и направился в кухню. Следом за ним привычно прошаркал по полу отец. Приемник, словно метроном, застучал, извещая о начале Клятвы. Мать Лейлы мгновенно встрепенулась, оправила фартук за лямки на плечах, чуть пригладила волосы и, выпрямившись, уставилась на радио.       В этот момент, казалось, весь мир замер. Перестали петь птицы, деревья уже не шелестели своей листвой, и даже часы, отсчитывающие каждую секунду нового дня будто бы замерли в ожидании торжественного ежедневного ритуала. Девушка спешно вскочила на ноги и вытянулась по струнке. Она облизнула губы, приготовившись вслух произнести короткий текст Клятвы, заученный ею еще с тех времен, как она только начинала говорить. — Обязуюсь при вступлении в новый день каждую секунду этого дня уважать и чтить заветы Высших Сил, соблюдать Конституцию Демократического Государства, внимать слову Жрецов, сообщать о Скверне и всяком ее проявлении, в единстве с народом быть и не выделять ни себя, ни кого-либо еще, как человека, стоящего выше норм морали и права, ибо ничто не смеет сравниться с народным величием в силе его, уверить меня в своей безнаказанности даже по малейшей провинности, обязуюсь уважать святое право Высших Сил отторгать недостойных за неповиновение и прегрешения против демократического строя, оказывать всякое содействие в наказании провинившихся во имя соблюдения мира и справедливости в соответствии с законами, принятыми Новым Обществом и соблюдаемыми Высшими силами, коим верными быть обязуемся вовеки и впредь.       Монотонный голос из динамиков синхронно с тысячами голосов звонко дребезжал по ячейкам и улицам, извещая о начале нового дня. Каждый стоял, важно подняв голову и чеканил заученные с детства слова, переполняясь гордостью за то самое Новое Государство. Государство, лишенное войн и разрухи, со счастливыми семьями, не ведающими нужды, с настоящей демократией, построенной на любви к ближнему, на понимании интересов каждого из этого уцелевшего кусочка планеты, собравшего на себе остатки разумных существ.