*
Юнхо забрался на прогретую солнцем крышу, усаживаясь на край и свешивая ноги вниз. Впереди простиралось ласковое, спокойное море шепотом волн переговаривающееся с парящими над ним чайками. И впервые Юнхо не мог сказать, что море- это просто вода. Мертвое, бездушное пространство, чья жизнь- чужая, заимствованная у тех, кто считал его домом, будь это простейшая водоросль. Море словно доверчивый пес, ластящийся к руке хозяина, и так беззаветно бросающийся на его защиту. Море страдало и кричало с Шимом, оно кидалось и взвивалось к небесам вслед за ним вчера, оно тихо пело колыбельную, пока он спал сегодня. На ресницах Шима застыла соль, а его глаза неподвижно смотрели в высь. Он не щурился на ярком утреннем солнце, его дыхание было ровное и глубокое, и мука не пряталась в изломе бровей. Юнхо тихо выдохнул, побоявшись коснуться его темных волос, что беззастенчиво трепал ветер. И говорить побоялся. Будто Шима здесь и не было вовсе и что ни говори- он не услышит. Шим, как никогда до этого, походил на того странного незнакомца с темной аллеи, что всегда уходил не прощаясь. Будто они вернулись на сто шагов назад, и Юнхо уже слабо помнил, как обращаться с таким Чанмином. И это даже не было самым жутким. - Не говори ничего, - тихий голос Шима слегка хриплый он узнал с трудом. Будто нечто выкрало любую даже малейшую интонацию, оставив бесцветный фон. - Я покажу тебе это. Он оказался сидящим за спиной так внезапно, что Юнхо лишь успел пораженно вздохнуть, когда прохладные ладони скользнули по его шее вверх. Тонкими иголочками холода мазнули по щекам, по крыльям носа и накрыли пологом темноты глаза. В груди резко сжалось сердце, насильно выдавило весь воздух до капли из легких, и от онемевших пальцев, сжавшихся на кромке крыше, скользнуло невнятное чувство до самых глаз. Юнхо будто закрутили на карусели и в то же мгновение оставили недвижимым соляным столбом на этой крыше, а следом ладони исчезли. Чон едва устоял на ногах дезориентированный и оглушенный, когда жесткая рука вцепилась в его плечо. И не зря, если бы не она он бы рухнул вперед на пути метрополитена. Перрон Сеульского метро огласил шум приближающегося поезда, и толпа, в которой застрял Чон, дружно ринулась вперед. Чанмин под локоть впихнул его в переполненный вагон, что не мудрено, учитывая время. Юнхо мазнул ногой по боку собаки, втиснутой между полноватой дамой в розовом костюме, с темными отвратительными пятнами на подмышках и спине, и коляской, где болтал ножками малыш, оставляя смачные грязные разводы на щиколотках девушки, упакованных в капрон. Вагон плавно тронулся с места, и следом качнулись пассажиры. - Смерти нет, - все также тихо продолжил Шим, и взгляд его прошелся по лицам людей, набивших вагон, а голос звучал четко и ясно, будто у самого уха человека, - Не для вас, людей, конечно. Оболочка - это ничто, всегда есть нечто большее и вечное. Бледная ладонь медленно скользнула по душному воздуху салона, словно оглаживая его исстрадавшиеся по прохладе волны, и следом ворвался порыв ветра. Мягкий и теплый он прошелся по телу Юнхо, и полетел вперёд. Взметнулись к крыше вагончика вырванные из рук газеты и книжки, полыхнули подолы, взметнулись локоны волос и следом будто трухой облетали тела. Черные лоскутки медленно опадали с костей, а те, словно не в силах с ними расстаться, осыпались пыльцой и следом - просочились прочь сквозь закрытые окна. Остался лишь свет, плотные сгустки теплого и родного, они шумели приглушенными голосами, но понять, что они шептали невозможно. И острая тоска по чему-то давно потерянному накатила на Чона, пусть он и не чувствовал себя одиноким. - Мир, каким его вижу я, - голос Чанмина не тот, что он мог уловить своим скудным слухом до этого момента. Но сейчас все его воспоминания телесные, чувственные истерлись перед тем великолепием, что открылось. Связанное, плавное течение жизни, всепоглощающей энергии неразрывно - миллиарды оттенков, пульсирующими линиями сплетались, перетекали в формы, искрящиеся чистой энергией. Тягучее золото, всполохи на его поверхности, щедро омывающие пространство. Плавный переход в легкую сталь металла и краски вагончика - сотни оттенков синего, голубого, серебряного - Юнхо различал каждый вникающий в темную плотную твердь. Смотрел на пол под ногами, на стены и поручни, лишь условно так названные - сияние их было темным, жидким с переливами цветных всполохов малейших живых существ, несущих в себе части окружающего мира. Частицы солнца и воздуха. Как легкие радужные круги на масляной поверхности. Юнхо поднял руки, разглядывая с восхищением - крупные сосуды ярко красные ныряли в его плоти, словно выточенной из стекла, с мощным ореолом свечения. Оно было ровным белым пламенем - в нем не было оттенков так легко распадающихся вокруг. Он был словно аксиомой, единственным кто мог похвастаться единственным цветом - белым. И если весь мир стал лишь оттенками, то как же выглядел Чанмин? Юнхо хотел обернуться, увидеть своими глазами божество, чье тепло теперь ощущалось не просто поверхностным - оно проникало в него, становясь его неотъемлемой частью. Оно было похоже на радугу, посыпанную цветными блестками. Извечно меняющее форму, расплывчатое свечение, ослепляющее и пленяющее своей многогранностью. Его рваные края вплетались в мир, и подобно гибким лентам оплетали самого Юнхо. И он был уверен, то как сплетались в легкое мерцание его собственный свет с пульсирующим светом Чанмина, было самым красивым, самым правильным, что он видел в своей короткой жизни. То как легко они становились одним целым, не пугало, это завораживало, требовало обернуться. Увидеть его глаза. - Нет,- голос волной прокатился по невесомому, словно бесплотному телу, и свечение до того ровно охватывавшее Юнхо, взметнулось волнами за спину,- рано. Упрямство Юнхо взыграло, и он обернулся, чтобы в следующую секунду ослепнуть от вспышки, и потеряться на миг. - Я сказал рано,- и этот голос показался блеклым. Ощущение гармонии ушло внезапно, оставив невыносимое чувство пустоты в груди. Он резко вдыхал удушливый потный запах метро, девушка в капроновых колготках, скривила тонкие губы, брезгливо оглядывая ребенка в коляске и следы ног его, собака приглушенно скулила сквозь намордник. Секунда и это исчезло. Он сидел на крыше и пульс с его запястий бешено колотил в подушечки пальцев Шима. - Потерпи, сейчас привыкнешь,- обещал, и мир, резко ставший серым, четко разделенным границами, постепенно приобретал краски, проступающие подобно легким размытиям акварели на изнанке мира. - Что…это было?- говорить было не трудно, только тело казалось ужасно тяжелым, непоправимо грузным и блеклым. - Мир, как я его вижу. И ты Юнхо в нем ярче солнца, теперь понимаешь?- Чанмин улыбался и его рука легко вела по предплечью, а человека кусала тоска от того, что того взаимного смешения тепла уже нет. Точнее, он его не ощущал так остро, как мгновение назад. Чон кивнул медленно, только сейчас обретая былую чувствительность ветра на коже. И резкого шума прибоя, уже не столь мелодичного. - Это жестоко,- прошептал он, говоря вовсе не о смерти. - Ни капли,- жестко усмехнулись за спиной, и холод прокатился по спине человека, отрезвляя, - Боги умирают по-другому. Внутри нас есть лишь то, чем вы так великодушно поделились, и, умирая, мы возвращаем долги. Юнхо снова закрутило в бешеный водоворот. Эту комнату, этот мрак, окутавший её, он узнал бы даже с закрытыми глазами. Но он видел, видел эту изломанную сгорбившуюся фигуру в центре, как корчилось потекшее лицо, сбегавшее на влажную черную грудь густыми каплями. И как, резко выгнувшись в немыслимую дугу, оно исчезло, оставив после себя лишь ослепительную разноцветную вспышку, так похожую на свет Чанмина, но было в ней нечто неправильное. Искореженное, неустойчивое, марающее мир своими уродствами. Обреченное на смерть. И оно рассеялось в дым, просочилось в никуда и Юнхо откуда то знал, что это и есть «смерть». - Что же ты наделал? – с ужасом спросил он. Он почувствовал, как отстранился от него Шим. - Я убил его, - невесомо выдохнул бог. Улыбка у него сумасшедшая, вокруг глаз лучики морщинки. Чего Чанмин ждал от него к концу своей речи? Юнхо боялся отвечать, потому что знал. Перед глазами кино из прошлой жизни - семья, работа, На Ын, разрушенная квартира, холодный Сеул, и дикое одиночество, и Юнхо физически больно начать говорить, потому что «….для них приемлемо, так что прошу вас быть предельно осторожным. Вам может казаться вполне обычным проявление их эмоций, их слова, но вы должны понимать то, что хлопает вас по плечу и улыбается, на самом деле никогда человеком и не было». - Ты не понял, да? Видел, что угодно, кроме того, что я пытался показать,- после долгого молчания человека, горько проговорил бог. - Я понял, что ты не имел права!!!- захлебнулся криком человек, резко оборачиваясь к Шиму,- Ты не имел никакого права…- уже тише, но не менее потрясенно. Он словно впервые видел существо перед собой. Эту жалкую пародию на человека. Подделка. Все в нём кричало, что он лишь слепок чужих желаний. И эти темные волосы, и глаза полные черноты, и черты лица, и все его слова и помыслы лишь чья-то блажь- цветной слепок своих создателей. И он, зная, что дальше для таких, как он лишь пустота, вот так легко!!! Не укладывалось в голове, Юнхо почти рвало на части. Он смотрел и смотрел на него, но по итогу видел лишь яркую вспышку, что осветив темноту всего раз, исчезала навсегда. Он соскочил с крыши, и, вцепившись намертво в холодное запястье, что есть сил дернул за собой. - Идём,- прорычал он сквозь зубы. Им нужно было домой. Убраться подальше с проклятого пляжа. Им нужно было придумать, что делать дальше. Юнхо нужно было не знать ничего из всего этого, но он знал и с этим придется жить как-то дальше. Чанмин отпустил его руку через сто шагов, нелепо увязнув в песке. - В чем дело? - спросил Юнхо, кивнув на железное ограждение вдалеке, за которым начиналась дорога, и где они бы могли поймать машину до города, - Больше никаких штучек с перемещениями. - Я останусь здесь, до суда, - словно о погоде известил, и, вытянув руку, коснулся этого. Уже знакомого Юнхо масличного марева, отделяющего их миры пополам. - Это… - Джеджун. Иди домой, Чон Юнхо, все закончилось,- и махнул на прощание рукой.***
Чон пришел в себя на улице. Первое, что он увидел это свои руки - трясущиеся, как при лихорадке. Потом пришел озноб и осознание. Он медленно огляделся, отметив погруженную в предрассветные сумерки улицу - относительно чистую от машин дорогу, и короткие вихри снежинок. У витрины круглосуточного стояли двое парней бурно что-то обсуждавшие, и не обращавшие ровным счетом никакого внимания на самого Юнхо. Он с трудом узнал эту дорогу и дальние окна высотки. Там на высоте темными окнами на него смотрела его собственная квартира. Его дом, в котором он уже никогда бы не почувствовал себя в безопасности. Сжав зубы, мужчина побрел вперед. Проклятые боги. Он и забыл насколько холодна зима. Он и забыл, какой бедлам был в квартире. Перешагнув обломки в прихожей, мужчина, тяжело оперевшись на стену рукой, добрался до гостиной. Вся мебель исчезла, обнаженные стены, избавленные от подранных когтями обоев, и пол без паркета. Видимо - назвать имя язык бы не повернулся - все пытался прибрать. Глаза равнодушно зацепили новое окно, и замерли на пятне въевшейся гари перед ним. «- Я его убил ». Юнхо смотрел на черную печать смерти, которую не отмоешь, не закроешь ковром. Он теперь всегда будет её видеть, как и знать, что на этом месте кто-то был лишен жизни. Тупая боль прошила руку, и Юнхо зажмурился от накативших воспоминаний. А ведь он поверил этим глазам, пусть и точил червячок сомнения. Но Мину хотелось верить, ведь он не мог, боже Юнхо почти выворачивало от…что это? Разочарование? Ужас? Все вставало на места, и словно к месту вспоминались все предупреждения от СеХо, что у богов свой мир и свои правила. Имуги смотрел на него с какой-то брезгливой жалостью, раскладывая по полочкам то, что должен был рассказать Мин. Еще в тот вечер. Что токкэби был в своем праве, сожри он человека, Юнхо, никто бы и слова против не сказал, но Чанмин влез не в свое дело, нарушил правила и Джеджун пришел. Пришел за убийцей. Громко закричав от бессилия, мужчина ударил ногой по печати, надеясь проломить ненавистные перекрытия. Еще и еще, пока не заломило лодыжку, но и этого слишком мало. Выцарапывал черноту, сломав ногти, словно так можно бы было очистить имя Мина. Лишь бы понять его хоть немного. Ведь он знал, не мог не знать, что за ним придут. И не сказал ни слова, не предупредил. И что теперь было делать? Что теперь было делать, когда он знал, что не может вот так просто позволить исчезнуть тому, кто бездумно пошел на убийство ради него. Пошёл на смерть и ни о чём не жалел?