Совершенство

Месяц назад.       За сколько времени можно понять, что ты мёртв? Чуе хватило мгновения. Слишком долгого, по его мнению, мгновения. В последствие он вспоминал тот момент с искривлённым в усмешке ртом и тут же залпом тушил постепенно загоравшиеся воспоминания бокалом вина. Коё прикрывала рот белой маленькой ладошкой, скрывая смешок и вежливо отводила взгляд. Мори откровенно пренебрежительно хмыкал и покачивал бокалом в руке, так, чтобы багряные лучи закатного солнца попали на прозрачное стекло и блики солнечными зайчиками прыгали по стенам.       Чуя переводил взгляд с одного лица на другое и прекрасно понимал, что всех присутствующих до ужаса смешит его положение и выцветшая, некогда ярко-алая полоска слов на надплечье.        Половинка Озаки была убита ещё в детстве. Она никогда не говорила об этой теме, как о больной язве на теле, напротив, часто, когда Накахара ещё был не выше кухонного стола, Коё часто рассказывала о своём соулмейте. По её словам он был очень нежным, с каштановыми кудрявыми прядями и зелёными, как бутылочное стекло, глазами. И только когда Чуя подрос, он обратил внимание на тот факт, что метка на запястье его наставницы не серая, нет, она даже не чёрная, какая должна быть у проводивших в мир иной свою половинку. Она была ярко-красной, как пафосная губная помада у одной из работниц её борделя. Вызывающей. Страстной.       Однажды он видел игривые зелёные глаза этой куртизанки, наполненные печалью, когда Озаки летящим невесомым шагом проходила мимо. Накахара видел её каштановые вьющиеся, словно гороховые побеги, волосы и прекрасное гибкое тело. Он видел её метку под немного приподнявшемся подолом пышного платья, выжженную на полупрозрачной коже щиколотки ярко-красным пламенем. И видел тщательно скрывающую боль могущественнейшей женщины Портовой Мафии, Озаки Коё, за широким, сделанным из тончайшей бумаги веером, которым та часто-часто обмахивалась, проходя мимо своей зеленоглазой работницы.       И тогда Чуя подумал, что законы этого мира неправильные. Зачем связывать себя невидимой нитью и оказываться полностью зависимым от другого человека? Это ведь всего лишь иллюзия надёжности, иллюзия того, что одиночество недосягаемо.       Но чувство юмора судьбы по отношению к нему Накахара не понимал. Зачем эта издевательски яркая метка на надплечье? Зачем точно такая же на исполосованном запястье Дазая?       Наверно он просто сделал что-то не так в прошлой ,менее удачной, жизни. Хотя что там, куда уже удачнее.       -Ты ведь не забыл, Накахара, что именно тебе нужно сделать?,-Босс игриво улыбается, по-змеиному щурясь и делая акцент на слове "именно" . Не хватает только матово-болотной склизкой кожи, иначе спутать Огая со змеёй было бы проще простого. Даже его голос, шипяще-скользящий, как плотное упругое змеиное тело, заставлял почувствовать себя беззащитной жертвой.       Чуя невольно поморщился, с громким стуком ставя пустой бокал на низкий зеркально-прозрачный столик и откинулся на мягкую пружинистую спинку стула. Босс выжидающе глядел на него, склонив голову на пару градусов в бок и ни разу, ни единого разу (Чуя мог поклясться), не моргнув.       -Всё в процессе,-сквозь сжатые зубы проговорил Накахара, закрывая глаза, в которые били последние солнечные лучи этого дня. Интересно, когда вообще в последний раз в Йокогаме была такая погода, от которой не хотелось спрыгнуть со стула с узлом на шее?

***

Сейчас.       -Чёрт,-Накахара вскочил с некого подобия постели и быстрым шагом приблизился к двери,-Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт...       -Сейчас ты похож на него больше всего. Сядь, Чуя. Замки слишком крепки для твоих рук.       -Заткнись, урод! Мы здесь по твоей вине, и я не собираюсь раздавать всего себя по кусочкам на чёрном рынке из-за твоих же долгов!       Дазай безучастно пожал плечами, откинувшись на твёрдую кирпичнообразную подушку и рассматривая далеко не белоснежный потолок, покрытый смесью разводов всех самых мрачных оттенков радуги. В некоторых местах влага собиралась в огромные круги, и крупные прозрачные капли поочерёдно отрывались от потолка, падая в пространство подвала.       Кап.       -Ай блядь,- Чуя отскакивает от двери под тихий смешок Осаму и тыльной стороной ладони стирает у себя со лба прохладную воду,-Что за херня...       -Вот и помылся, Чуечка, -Дазай на всякий случай закрывает лицо "подушкой", улыбаясь шире Чеширского кота из его любимой, Чуиной , книжки. Хотя Дазай и так по своей природе напоминает Чешира. Исчезает когда заблагорассудится и (не дай Бог!) появляется так же. По крайней мере так было тогда, когда его всё ещё можно было называть самым страшным Исполнителем в истории Портовой мафии.       Накахара Чуя борется с очень сильным желанием подойди и придушить этого человека.       -Завались,-рыжий со злостью пинает металлическую, покрытую в уголках плесенью и мхом дверь, и тут же шипит от боли. Затем с силой плюхается на жёсткую кровать и вперивается голубыми глазами в развалившегося на соседней койке шатена.       -Что?,-Дазай спрашивает, не глядя и даже не отнимая подушку от лица. Спрашивает навязчиво, раздражающе, громко.       -Да вот думаю, что же ты за урод такой.       -И?       - Сколько ты им задолжал?       Осаму вдруг отбрасывает подушку в сторону и садится на матрас. Тот громко- прегромко скрипит, но даже эта кровать немногим хуже, чем та, на которой он спал все эти годы после ухода из Мафии.       -Два миллиона йен,-рот кривится в усмешке, а сам Осаму выжидающе смотрит вперёд, ожидая реакции - что ему сломают первым, правую руку, левую ногу, а может быть даже и нос...но всё же он был против поломанного носа. Нехорошо, некрасиво, непривлекательно.       Чуя раскрывает рот и тут же захлопывает его, закрывая маленькими белыми ладонями лицо. "Когда он успел снять перчатки?",-неожиданно проносится в голове у Дазая, и он машинально принимается искать глазами блестящую чёрную кожу маленьких изящных, скорее дамских, чем мужских, пары перчаток.       -Нам конец,-тихо проговорил Накахара, сквозь сжатые ладони,-нам ёбанный конец. "Ах, вот же они",- Дазай поднимается с постели и наклоняется, поднимая с сырого каменного пола ту самую пару кожаных Чуиных перчаток.       -Ты потерял,-шатен протягивает перчатки, нет, он даже просто суёт их под нос рыжему, тыкая в сжатые, бледнее молока, пальцы,-Эй, Чуя, смотри - ты потерял перчатки.       Тот немного медлит, а затем отнимает от лица руки. На щеках остались красные следы с силой вдавливаемых ладоней.       -Возьми,- Осаму вкладывает в протянутую руку перчатки и неожиданно для самого себя касается подушечками пальцев короткой "линии жизни" на ямке ладони Накахары . Он вдруг чувствует огромный прилив тепла и приятной дрожи, волнами идущей из рук в худые , с торчащими костяшками, плечи, оттуда в тощую грудную клетку, забирающееся под рёбра и обхватывающее бешено колотящееся, как птица в сжатых грубых руках, сердце.       Чуя вздрагивает, задерживает дыхание и невесомо , может даже робко, переплетает свои пальцы с его пальцами.       Нежное прикосновение одной бледной мягкой кожи рук тыльной стороной ладони к другой, розоватой коже подушечек пальцев. Бинты натираю кожу, мешают этому воздушному соединению родственных душ, и Дазаю хочется содрать их и выбросить на свалку в грязном забытом всеми районе. Он опускает взгляд на своё запястье и замечает, что его метка на мгновение загорается алым.       Накахара отпрянул, вжавшись в стену и хватаясь за надплечье. Его метка нещадно горит огнём, зудит, тело невыносимо больно пронзает острыми иглами.       "Потерянную связь не восстановить."       Дазай тихо шипит. Он тоже чувствует это. Метка сереет, обесцвечивается, тухнет как забытый в костре уголёк.       -Ублюдок...,-тихо шепчет Чуя, торопливо натягивая перчатки на дрожащие руки,-Не смей больше так делать.       -Никогда более,-тихо отвечает Осаму, возвращаясь на свою койку и постоянно морщась от частого покалывания в запястье. "Никогда не говори "никогда", тем более себе самому",-думает он, затягивая потуже бинты и расправляя складки ткани на рукавах плаща, пытаясь натянуть их как можно дальше, так, чтобы они прикрывали торчащие острые локти.       -Чуя,-он вдруг неожиданно поднял голову, с горькой искоркой в глазах смотря на рыжего и деля лицо улыбкообразной кривой,-ты знаешь, что произошло с соулмейтом Огая?       Накахара вопросительно выгибает бровь. Эту тайну не знал никто, кроме, как оказывается, самого Дазая Осаму.       Любопытство берёт вверх над разумом. Рот открывает в немом полувопросе.       -Он его убил,-шатен усмехается и закрывает глаза. Ночь будет невероятно долгой.