Совершенство

Дазай, в принципе, никогда не был против подвалов. Грязных, неубранных, покрытых плесенью подвалов. Да что там, он имел очень близкие с ними отношения. Во время эпидемии чёрной чумы, которая случилась в Йокогаме полтора года назад, именно подвал и спас его. Осаму пробыл там не меньше месяца, питаясь едва хватавшими не предусмотренными припасами и запивая прогнившей, вонявшей сероводородом водой. Когда эпидемия официально была закрыта, его долго искали. Куникида излазил все самые затхлые дыры этого города, да нет, что там, он на всякий случай заглядывал и в морги — кто знает, может, у этого суицыдального фрика всё же получилось исполнить свою мечту? И всё же Доппо нашёл Дазая, едва ли живого, едва ли соображающего, но по общим признакам всё же Дазая, в подвале его собственного дома. На вопрос «Какого чёрта ты делал там всё это время?!» шатен лишь загадочно улыбался. А его реакция на то, что на самом деле все сотрудники Детективного Агенства «зимуют» в особом помещении была совсем невероятной. -Как здорово, Куникидушка, если бы ты сказал мне это раньше, возможно, мне бы не пришлось лезть в эту дыру. Доппо лишь тяжело вздыхал. Смысла напоминать его напарнику, что ему раз десять говорили про специализированное помещение Агенства, не было. Всё равно дурак. Во времена, когда Дазай всё ещё находился в Мафии, подвалы представляли возможность выплеснуть всё накопившееся. Людям, прикованным к холодным сырым стенам грязного болотно-бордового оттенка было, в принципе, далеко не плевать, в каком настроении их палач. Но гораздо страшнее было именно тогда, когда Осаму приходил в самом великолепном расположении духа с улыбкообразной кривой на лице и особенно ярким блеском глаз. Поднимается настроение-поднимается изобретательность. Поднимается изобретательность-поднимается покупаемость берушей и вообщем вещей, которые бы прекратили поток громких, полных боли криков в ушную раковину. Поднимается покупаемость берушей-поднимается поток полезной информации из разорванных и окровавленных губ пленных. Часто Дазай сам задумывался-что было бы, если бы Куникида узнал о его особой специализации в Портовой Мафии? Наверное, он разбил бы ему нос. * * * -У тебя очень странное чувство юмора, Чуечка. Я думал, ты будешь рад встрече со своей предначертанной судьбой. Накахара судорожно сжимает правую ладонь в кулак, так, что если бы не перчатки, ногти бы впились в нежную кожу рук и оставили бы маленькие красные рубцы по всему периметру ладони. Выцветшая надпись на надплечье опасно и непривычно пульсирует. Кожа тянется, старательно тянется, пытается оторваться от тела и соединиться с другой, покрытой миллионами тонких, точно нарисованных шрамов, прозрачной, как намокшая бумага, кожей. Глаза невольно опускаются на пульсирующий тонкий серый шрифт. Надпись всё на том же месте. -Разве, Дазай? Не льсти себе. Думаешь, что если эта блядская полоска на твоей шкуре определяет мою судьбу? Всё можно переиграть. Накахара недобро усмехается, доставая из-за пазухи нож. Рывком он хватает Дазая за запястье и, рискуя вывихнуть его,тянет на себя. Его не заботит тихий вскик Осаму, когда нож сливается с кожей воедино, вырезая пару серых прописных слов под звук трескающейся ткани. Кусок кожи с залитой кровью надписью отброшен в сторону, а голубые глаза безумно сверкают. Стоял бы кто рядом, то заметил бы-глаза Чуи отдают безвыходной грустью, слепой безнадёжностью, которую так просто спутать с чистым безумием. Тихий смех потрясает рыжего, и тот резко оборачивается назад, глядя на прислонившегося к грязной стене с низко опущенной головой Дазая. Плечи сострясаются от почти беззвучного смеха. Левая рука безвольно висит. Рукав безнадёжно разодран, мышцы оголены в форме квадрата в окружении свисающих , переплетённых с кровью нитей кожной ткани. Осаму растягивает губы в кривой улыбке. Рана затягивается на глазах. На регенерирующей коже постепенно пропечатывается чёрная нить слов. «Не убежишь». -Блядь... Накахара хватает Дазая за шкирку и с силой трясёт. Тот болтается, как дешёвая тряпичная кукла с застывшей на бледных обветренных губах улыбкой. -От судьбы не убежишь, моя любовь,-шатен кривит губы в ещё более противной, в ещё более невыносимой всезнающей блядской улыбке, -Сколько раз ты делал это с собой? -Одиннадцать,-Чуя зло проговаривает сквозь плотно сжатые зубы, а затем резко и с силой отпускает Дазая. Тот покачивается и, чтобы не потерять равновесие, делает непроизвольный лёгкий шаг назад. -Не везёт тебе, думаешь, повезёт мне? Смирись. Ты рождён, чтобы быть моей судьбой, как я твоей,-Осаму улыбается ещё шире, щуря по-лисьему глаза. Накахара злится. Постоянно злится. Почему-то Дазай получает от этого тёплое, разливающееся к кончикам пальцев чувство пополняющей его энергии.. Будто только что он залпом выпил чашку обжигающе-горячего кофе с горчичным привкусом. В висок врезается крепкий кулак в кожаной перчатке, нет, не Чуиной элегантной перчатки с нежным покрытием, приятным на ощупь,-жёсткой шершавой перчатки, с грубыми нериятными чешуйками, царапающими кожу. Дазай падает в нокауте в объятья чьих-то рук. Накахара летит следом. Дазай идёт по мосту, чувствуя сильное натяжение в запястье. Связь натягивается, трещит по швам, заставляя внутренности скручиваться от боли и невыносимой смертельной тоски. Чёрт, это неприятно. Плащ с лёгким шелестом падает на мостовую, и Осаму чиркает спичкой о коричневую полосочку серы на грани спичечного коробка. Зажигалка валяется под ногами где-то недалеко. Нерабочая. Бесполезная. Маленький костёр горит минут с пять. За это время Дазай успел выкурить сигарету, сильно морщась от разъедающего глаза дыма и время от времени кашляя. Тугой узел в районе сердца не думал развязываться. Запястье разрывалось на части. Клетки кожи с выгравированной ярко-красной надписью рвались из тела вон. Сделать пару шагов на юг, в глубь города, где в какой-то дешёвой дыре Накахара валится с барного стула, опрокидывая стеклянный стакан с непонятным пойлом на пол,и болезненный узел в грудной клетке постепенно развяжется. Однако Дазай продолжает нервно курить, стоя на морозном ветру в одной мятой отбеленной рубашке, заправленной в чёрные строгие брюки. Костёр постепенно догорает, пепел летит по ветру, путаясь в густых каштановых прядях парня вперемешку с огромными хлопьями снега. Тлеющий окурок валится к ногам Дазая в снежную пыль, покрытую чёрными пятнами сажи , на каменную мостовую. Осаму поворачивается на север, прочь от места, где находится его рыжая судьба. Ещё пять шагов, десять, пятнадцать...Судорогой сводятся мышцы. Руку выворачивает наизнанку. Он неожиданно валится на колени, хватаясь руками за заледеневшие перила. Маленькие облачки пара вырываются из перекосившегося рта. Ещё пару метров, и связь разорвётся. Надпись на запястье плавно переходит с ярко-красного на огненный золотой. Вспышка. Осаму без чувств рухнул на мостовую в снежную грязь. Белая рубашка окрашивается в некоторых местах в мутный серый. Белоснежная кожа сливается со снегопадом, рухнувшим на Йокогаму из серых туч. Накахара падает на грязный пол в небольшом баре на окраине минутой позже. Кровь тонкой алой струйкой стекает из уголков глаз вперемешку с прозрачными слезами. Тонкие пальцы рук, обтянутые чёрной кожей перчаток, сведены в судороге. Длинные полоски алых слов на мгновение,не больше, загораются золотом, прожигая кожу, а затем резко теряют цвет, становясь серыми. Связь разорвалась. Дазай не был против подвалов, нет, в какой-то степени они даже ему нравились. Но не сегодня. Тусклый свет резал глаза. Старая больничная койка. Грязные простыни, «перьевая подушка», по ощущениям начинкой которой были не перья, а пара бордовых кирпичей мяла шею. Совсем немного места. Его квартирка была даже побольше. Слева стоит аналогичная койка, на которой в позе лотоса сидит слегка помятый Накахара и внимательно разглядывает потолок. На скуле огроменный фиолетовый синяк цвета баклажана. -Поздравляю,-рыжий неожиданно резко переводит взгляд на шатена, впервые за всё время злорадно усмехаясь,-Мы блядь в ёбанной заднице, Осаму. Ты неожиданно много стоишь среди этого сброда. Какого чёрта тебе вообще нужно было задолжать этой грязи столько денег? Осаму нездорово смеётся, звонко хлопая себя руками по коленям и запрокидывая голову назад. Грешки прошлых лет всегда всплывают в то время и в том месте.