Прикосновения

      Эсмеральда сжалась в углу этой сырой, промозглой темницы. Она сидела на прелом сене, заменявшем ей постель, обхватив себя за колени, и пыталась согреться, но ничего не получалось. Ее бил озноб. Кроме того, у нее очень болели руки. На Эсмеральду надели кандалы, которые стерли ее нежную кожу на кистях до крови, и она никак не могла пристроить руки так, чтобы железо поменьше касалось больных мест.       Эсмеральда горько усмехнулась и подумала, что скоро ее мучения закончатся. Она даже почти желала этого. Тогда она обретет, наконец, покой, потому что ее перестанет преследовать этот проклятый судья. На том свете он ее точно не достанет.       Ее размышления оборвал скрип двери, впускающей кого-то в камеру. Эсмеральда подняла глаза и почувствовала, как в ней мгновенно вспыхнула злоба — это был ненавистный судья Клод Фролло. Старый стервятник! Она бы с удовольствием воткнула свои ногти в его худое лицо и располосовала бы его! Судья окинул ее взглядом, нахмурился и, слегка повернув голову, спросил у стражника, маячившего у него за спиной:       — Почему она в кандалах?       — Но ваша честь, мы всегда заковываем преступников в цепи… — пробормотал тот.       — Ключ, — судья, не оборачиваясь, протянул руку, и стражник поспешно вложил в нее ключ. — Оставь нас.       Когда стражник закрыл дверь, судья окинул Эсмеральду взглядом, от которого она поежилась. Она не понимала, что за чувства отражаются в глазах судьи, но он все равно повергал ее в трепет.       Судья смотрел на сжавшуюся в углу цыганку, в ее глаза, полные ненависти, на ее истерзанные руки. Фролло одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел сжечь ее, как язычницу, она была цыганкой, чумой этого мира, ведьмой, не дающей ему покоя. С другой стороны, если он сожжет ее, то его собственная жизнь будет закончена. Он не сможет без нее жить.       Судья отчетливо понимал это с той минуты, как она поцеловала его в нос на Пиру Дураков, чтобы поддразнить, а он в ответ воспылал к ней, ненавидя и ее, и себя за эту страсть. И сейчас он боролся между двумя желаниями — грубо взять ее прямо здесь и сейчас, просто подхватить за бедра, вжать в стену и вонзиться в нее со всем неистовством желания, которое его сейчас пожирало, или повалиться перед ней на колени и униженно умолять ее позволить ему целовать ее маленькие ножки, кричать о своей любви к ней, расползтись тряпкой перед ней, чтобы она попирала его, ибо даже от такого прикосновения он был бы счастлив.       Первый вариант судья отмел сразу же. Ему вполне хватало той злобы, которую Эсмеральда излучала по отношению к нему сейчас. Нет, насилие над ней — это очень плохая идея, она никогда ему этого не забудет и не простит. Кроме того, он видел, на что похожи изнасилованные женщины — зрелище это было весьма печальным. Они были потерянными, закрывшимися в себе, подобно устрице в раковине, боящимися любых прикосновений, шарахающимися от мужчин.       Второй вариант… Ничем не лучше. Нет, он не может так унизиться, это просто недостойно, позорно и недопустимо, тогда она будет презирать его, плевать ему в лицо с полным на то правом. Здесь нужен другой подход.       А для выбора подхода надо определить, что ему от нее надо. Ну, это просто, она нужна ему вся — ее прекрасное тело, ее душа, все это должно принадлежать только ему, на меньшее он не согласен. Но как этого достигнуть, если она ненавидит его так яростно?       Попробовать приручить? Для этого он должен быть рядом с ней, она должна к нему привыкнуть, быстро такие вещи не делаются, и дай боже, чтобы он не сорвался… А чтобы она была рядом с ним, надо выдвинуть ей определенные условия, на которые она бы согласилась. Какие же? «Ко мне, или в огонь?» — сразу же пришла ему в голову мысль. Нет, такая девушка откажется. Сильная, смелая, она не предаст этого солдата, к которому имеет склонность, предпочтет огонь ласкам судьи. Проклятье!       Судья почувствовал, как в нем бурлит и клокочет всепоглощающая ревность. Проклятый Фебюс, черт бы его побрал совсем! Она откажется, потому что ее собственная жизнь мало для нее значит, она лучше умрет, чем будет принадлежать судье.       Значит, вопрос должен быть поставлен по-другому. «Ко мне, или я сожгу всех!» — да, это оно, то самое! Потому что отвечать за свою собственную жизнь довольно просто, ты сам решаешь умереть тебе или жить. Но вот отвечать за жизнь других людей, решать, умрут они или будут жить… Она просто не сможет послать их на смерть. Судья понял, что нашел хорошее решение и улыбнулся.       Эсмеральда с ненавистью смотрела на судью. Вот он, стоит тут перед ней, с этой мерзкой улыбочкой на тонких губах. И его вид такой торжествующий… Радуется, что поймал, наконец, ненавистную цыганку? Или это еще что-то? Что он задумал?!       И тут Фролло подошел к ней. Эсмеральда отшатнулась от него, но судья только фыркнул.       — И как далеко ты от меня здесь убежишь? — усмехнулся он.       Эсмеральда молчала, прожигая его взглядом. О, какой ненавистью светились ее глаза! Это причиняло ему почти ощутимую боль. Но он не подал вида.       — Дай мне свои руки, — велел он.       Эсмеральда упрямо стояла, не шевелясь. Судья приблизил свое лицо к ней и прошипел:       — Дай мне свои руки!       Он схватил ее за руку и отомкнул на ней замок кандалов. Со второй ее рукой он проделал то же самое. После этого он отошел от нее, боясь себя, того, что он сейчас может натворить, потому что она была так близко и так желанна…       — Что вы делаете? — прохрипела Эсмеральда, потирая израненные кисти. Она не понимала, зачем ему это нужно. Не он ли засадил ее в эту клетку?       — Всего лишь хочу с тобой договориться, — ответил он.       — Договориться? Со мной?! Я вам не верю! Я знаю, вы ненавидите меня и хотите моей смерти! — прошептала она.       Судья сглотнул комок, застрявший у него в горле. Господи, подумал он, знала бы ты, как ты ошибаешься, дитя! И даже если я скажу тебе правду, ты мне не поверишь. Но я все-таки ее скажу!       — Все обстоит вовсе не так, как ты себе вообразила, — стараясь сохранять невозмутимый вид, заявил он.       — Да что вы? Я сижу в этом отвратительном месте, а вы говорите, что я что-то не так себе вообразила? — возмутилась она.       — Ты сидишь в этом отвратительном месте потому, что ты нарушила закон, оскорбив его в лице меня, — любезно объяснил ей судья. — Еще ты сидишь тут потому, что я считаю тебя ведьмой.       — Но я… — она не договорила, судья прервал ее жестом.       — Не перебивай меня, девчонка! — строго сказал он. — Я знаю, ты сейчас скажешь, что ты не ведьма, что ты ни в чем не виновата, но это не так! — рявкнул он, и его карие глаза потемнели так, что стали почти черными. Судья прикрыл их, постарался взять себя в руки и продолжал спокойным тоном. — Ты ведьма потому, что околдовала. Меня.       — Что?! — Эсмеральда не поверила своим ушам.       — О чем ты думала, когда целовала меня на том празднике, дитя? — выдохнул судья. — Когда ты это сделала, мой мир перевернулся. Я полюбил тебя так, как еще никого и никогда не любил, а для тебя это была всего лишь веселая игра, забава, — он нахмурился. — Но неужели ты думала, что я позволю играть с собой в подобные игры?!       Его глаза горели таким огнем, а лицо так исказилось, что Эсмеральда попятилась, уткнувшись спиной в стену.       — И что вы теперь будете со мной делать? — спросила она, чувствуя, как ледяные мурашки бегут по ее телу.       — Это зависит от того, договоримся мы с тобой кое о чем или нет, — лицо судьи приняло свое обычное выражение, лишь небольшой румянец, покрывший его всегда такие бледные щеки, выдавал его чувства.       — Чего вы хотите? — Эсмеральда не сомневалась, что он сейчас потребует, чтобы она отдалась ему.       — Я хочу, чтобы ты жила в моем доме. Ты должна слушаться меня беспрекословно и позволять дотрагиваться до твоего тела так, как я хочу, не сопротивляясь. В свою очередь, я могу пообещать тебе, что отпущу твоих соплеменников и не буду их преследовать, если только они не нарушат закон, что не буду запирать тебя в четырех стенах, ты будешь всегда одета и сыта. И я клянусь, что не обесчещу тебя, — торжественно сказал судья.       — А если я не соглашусь? — условия были очень странными, это было не то, что жаждущий женского тела мужчина обычно требовал от женщины.       — Тогда я сожгу всех, кого мне удалось захватить во Дворе Чудес! — глаза судьи полыхнули безумием.       В Эсмеральде поднялась новая волна ненависти к этому чудовищу. Какое-то время они молча сверлили друг друга взглядом, задыхаясь: он — от желания, она — от ярости.       Судья пришел в себя первым.       — Хорошенько подумай над тем, что я тебе предлагаю, Эсмеральда, — промолвил он. — В конце концов, целомудрие твое останется при тебе, я ведь сказал, что не обесчещу тебя. И ты спасешь своих людей, если согласишься на мои условия. Завтра на эшафоте я еще раз задам тебе свой вопрос. А сейчас я оставлю тебя.       Он уже пошел к выходу, но вернулся, сняв с себя плащ.       — Я заметил, что ты замерзла. Это поможет тебе согреться, — судья кинул плащ на солому и вышел из камеры.       Эсмеральда сначала не хотела даже притрагиваться к его плащу. Но холод пересилил гордость, и она завернулась в него. Плащ еще хранил тепло тела судьи и его запах. Как ни странно, ни запаха серы, ни еще какого адского запаха этот чудовищный Фролло не издавал. Наоборот, это был запах эфирных масел сосны, бергамота и пачулей. И немного лаванды. Теплый летний запах, приятный.       Эсмеральда задумалась. Быть все время с судьей или обречь людей на сожжение? Очевидный выбор. А как же Фебюс? Он не может не понять, что я всего лишь хочу всех спасти, подумала она, конечно, он все поймет, он так добр, так великодушен. С этими мыслями она заснула.