Попробовать всё (прежде чем отлететь)

Суини не знал, что принесло его в Ньй-Йорк снова. Его тошнило от людей. Пятидесятые только начинались, а это десятилетие раздражало больше, чем предыдущее, даже несмотря на Вторую мировую. Бешеный Суини чувствовал смердящий запах перемен, который грозил ему концом существования. Люди стали создавать себе новых героев, новых богов. Прошел слух, что современное общество породило богиню, чего давненько не было. Люди были слишком заняты разработкой техники, чтобы убивать друг друга. Сияющая, великолепная Медиа — молодая и растерянная. Остальные могут обманываться, но Суини тупым не был. Он уже тогда осознал, чем могло это грозить в будущем. История состояла из повторений одних и тех же ошибок. Если приходили новые боги, о старых начинали забывать. Почему выбор пал на «Белого коня» в тот пятничный вечер, Суини знал точно — почувствовал близких его земле людей. Пахло ирландцами, валлийцами и американцами, успевшими потерять свои корни. Пахло отличной дракой и смертью. Суини прокрутил между пальцев прямо в кармане свою счастливую монету, и пинком открыл дверь «Белого коня». У барной стойки что-то происходило — пьяный Дилан Томас во всем своём алкогольном безумии читал стихи о смерти, выдумываемые им на ходу и в ту же секунду забываемые. Рядом толпилась публика подвыпивших слушателей. Бешеный Суини, скорее, вначале учуял, а лишь потом увидел в этой разношерстной толпе вампира. Хотя Кэссиди всегда выделялся: в любое время суток и при любом освещении таскал на себе солнцезащитные очки, будто боялся, что кто-то углядел бы в его взгляде что-то лишнее. Грёбаную пустоту и необходимость пить кровь. Может, кровососы себя в зеркало видели не так, какими их видели окружающие? До Кэссиди Суини с вампирами предпочитал вовсе не иметь никаких дел, поэтому сказать точно не мог. Одно было очевидно — за последние пятнадцать лет пьянок Кэссиди заметно сдал. От него несло не только вампирской вонью, но и отчаянием, глупостью совершенных ошибок, чувством вины. Кэссиди начал терять себя, растворяясь в алкоголе. Его душа — или во что верили теперь современные люди? личность? — стала темнее. А, может, эта чернота была неизбежна для любого вампира. Таким Кэссиди нравился Суини больше. С таким можно было быть на равных. Ещё немного постояв у входа, Суини наблюдал за появившимся у Кэссиди красноречием. Тот забалтывал Томаса какой-то псевдофилософской чушью, а тот продолжал сочинять, но никто не записывал сказанного им. Песнь, которую пел пьяный поэт, навсегда была потеряна для истории. Удача зазвенела над правым ухом. Суини хотел было отмахнуться, но потом посмотрел на Кэссиди ещё раз. Худощавый, озлобившийся сукин сын, который не понял, куда вела его дорожка Фортуны. Такие не любят влезать в драку, не любят боли, именно поэтому пьют — заливая глаза, веселясь до упаду. В этом была их разница — Суини искал боль, чтобы не думать о самом важном. Но всё же, они подходили друг другу. Он дождался того момента, когда бар начал пустеть. «Белый конь» к двум часам стал «Старой клячей» — совершенно волшебное превращение, олицетворяющее в ускоренной съемке течение жизни. Вот и Дилан Томас, поблевав в туалете, отрубился за барной стойкой. Кэссиди, расплатившись с барменом, кряхтя тащил пьяного поэта к выходу. — Помочь? — Суини, кинув золотую монету бармену в стакан. — Зачем ты с ним возишься? — А ты, как я погляжу, такой же здоровенный и такой же тупой ирландский тролль, как и был, — Кэссиди перехватил за талию Томаса и волок его по безлюдным улицам в одном Одину известном направлении. — Я лепрекон, — Суини зло посмотрел на Кэссиди. — Не вампиру называть меня… — Твою мать, — Кэссиди поудобнее подхватил Томаса. — Заткнись ты уже. Мне надо дотащить Дилана до квартиры. — Вы же даже не друзья, — Суини достал сигарету и прикурил её. — Какого чёрта он тебе сдался? Кэссиди остановился. Его ноша непонятно булькнула, а сам он внимательно посмотрел на Суини. То ли в вампире оставались крохи человеческого, то ли он просто был долбанутым. — Это грёбаный Дилан Томас! Редкий талант, чтобы ты понимал, тупой ты рыжий елдак, — Кэссиди говорил с убеждённостью, которая, скорее, была присуща религиозным фанатикам. — Второго такого не будет. Может, завтра он встанет и напишет что-то великое. Сотворит что-то, а не просто проживёт день, не оставив и следа. Тебе-то, конечно, наплевать, ты уже не замечаешь важного. — Мне кажется, что у тебя превратное понимание о значимости обычных людей, — Суини сказал это, лишь бы позлить Кэссиди, но в глубине души понимал, о чём тот говорил. Они прошли несколько домов молча, пока наконец-то не остановились у одной из лестниц многоэтажного, будто с войны не убираемого, дома. Неуклюже свалив Томаса на грязные ступеньки, Кэссиди быстро обыскал карманы Томаса. Выудив ключи и прикарманив себе пару баксов, он открыл дверь. — Не знаю, какого хрена ты за мной ходишь, здоровяк, но если уж взялся помогать — помогай. Нам на третий. Суини выкинул окурок от второй сигареты прямо в помятую клумбу и, подхватив Томаса поперёк живота, внёс его в дом. На третьем этаже быстро закинув этого незадачливого алкаша в квартиру, они выбрались на улицу. Сидя на крыльце в тишине и темноте, они курили и распивали третьесортное виски, которое в качестве платы за доставку спёрли из квартиры Томаса. Пили они медленно и молча. Каждый обдумывал то, что произойдёт дальше. Кэссиди выглядел недостаточно умным, чтобы проанализировать ситуацию наперед. Чаще всего так и было, это было видно по его напряжённой шее. — И что теперь? — спросил он, когда его сигарета догорела. Суини пожал плечами. Кровь внутри кипела, просила найти выход злости. Но Суини терпел это жгучие чувство, потому что знал — всё должно быть не так. В правом ухе звенела удача, переливалась тихим шелестом монет. — Давай поспорим, — Суини улыбнулся. — Если я выиграю бой, ты выполнишь три моих желания. Если выиграешь ты, я дам тебе доступ к таким богатствам, о которых ты и подумать не можешь. — Нет, нет, нет, — Кэссиди тряхнул бутылкой. — Ты выиграешь в любом случае. Мне от этого выгоды никакой. Ты даже хуже чем мошенники с Первой. Это как сделка с Дьяволом. К тому же, на кой чёрт мне сдались богатства? Я буду только привлекать внимание. Я не умею останавливаться вовремя. — Ты трус, Кэсси, — Суини перехватил у него бутылку и сделал глоток. — Просто сыкливый трусишка. — Кто ещё из нас трус, Суини? — Кэссиди взбесился, вскочил со ступеней; алкоголь снова дал по мозгам. — Что ты можешь без своего везения? Оставь ты его на мгновение и станешь обычным неудачником, каких не видел свет. Суини знал, что Кэссиди прав. А правда всегда жгла обидой и злобой. Его удача обиженно молчала, не давая даже намёка, что делать дальше. Поэтому Суини не придумал ничего лучше, чем заехать Кэссиди со всей силой в ухо. История всегда повторяется. Для тех кто живёт непозволительно долго — она становиться лишь сменой декораций, бессмысленной подменой лиц. События же всё те же. Они дрались так, будто от этого зависела их жизнь. В этот раз Кэссиди смог сломать Суини пару пальцев, выбить один коренной зуб, а также вспороть щёку, приложив того лицом об острый край перил. Но на этом везение Кэссиди кончилось, и под конец этой драки он снова валялся в отключке. Суини потянулся, смотря на труп у своих ног. Драка была хорошей, но не такой, которую он ожидал. В ней не хватало злобы. Того огня, что бывал в порыве настоящей ярости. Это же была какая-то приятельская возня. Подхватив Кэссиди, забросив его себе на плечо, он брёл по улице. С лица вампира капала кровь, оставляя за ним, как дорогу из хлебных крошек, следы преступления. Суини прислушивался к своей удаче. Она продолжала молчать. Свободной от ноши в виде упыря рукой он проверил монету в кармане. Нежно поглаживая её ребро, он продолжал идти. Минут через пятнадцать он с удовольствием услышал то, чего так ждал — далёкий, но слышимый звон монет. Это было пятиэтажное здание. Адрес в темноте было не разобрать. Удача привела его к пустующей квартирке на втором этаже. Дверь оказалась открытой, а в шкафчиках на кухне было полным полно водки, будто тут побывал Чернобог с его чокнутыми сёстрами. Или кто они там друг другу? В квартире была двухместная кровать, старый обшарпанный диван и стол с печатной машинкой. Прибежище очередного творца. Суини скинул Кэссиди на кровать и вздохнул. Тот выглядел, как ему и подобает с пробитой грудной клеткой, абсолютно дохлым. Если бы он знал заранее, что жизнь будет подкидывать ему дохлых попутчиков, он бы бросил Кэссиди в этой квартире и свалил из этого дома, с этой улицы и этого города. Но удача непредсказуема и капризна, поэтому она никак не прокомментировала происходящее. Найдя на кухне единственный острый нож, Суини вскрыл себе вены на левой руке, подставляя запястье к приоткрытому рту Кэссиди. Оставалось только ждать, когда в нём проснётся упырская сущность. Суини надеялся, что тот не оттяпает ему половину руки, как только придёт в сознание. Пальцы на правой руке уже заживали, но отращивать целую руку — на это требуется слишком много времени и везения. Кэссиди очнулся внезапно. Хмельной, с подбитым глазом он пил кровь, облизывая запястье, залезая своим грязным языком прямо в рану, и смотрел своими покрасневшими глазами прямо в глаза Суини. Может, от потери крови, а, может, что-то ещё привело к такому состоянию, но Суини начал возбуждаться. Кэссиди улыбнулся. Почувствовал, засранец, как изменился привкус крови. Суини наблюдал, как лицо Кэссиди менялось — исчезали ссадины, синяки под глазами, светлел белок вокруг радужки. Он не был красавцем. Не был во вкусе Суини. Но в ушах звенело, а перед глазами плыло. К тому же он помнил правило: «Проигнорируешь зов везения, и удача обидится, не придёт к тебе в следующий раз». Чёрт его знает, почему удача решила, что Кэссиди и он — это отличный вариант. Дохлый подонок и везучий безумный трус — так себе парочка. — Я не делал ничего подобного раньше, — Кэссиди уже выглядел похожим на живого человека, сидя на кровати и выпивая прямо из горла бутылки водки. — У меня была девушка. Есть сын, представляешь? И я свалил. Суини прижимал к руке полотенце и ждал, пока остановится кровь. Он засмеялся от слов Кэссиди. Неожиданно наивные для такого заправского посетителя баров Нью-Йорка. Сколько ещё в будущем будет детей у такого придурка? — А я когда-то был королём, — задумчиво протянул Суини. — И тоже свалил. В леса. — Пиздец, — Кэссиди протянул ему бутылку. — Королём, да? Обалдеть. Если я бы был королём, я бы никуда не свалил. Но я вампир, укушенный какой-то полоумной ветошью из болота Ирландии... Мне кажется, что уже не так важно, кем мы были. Поставив бутылку на пол и откинув окровавленное полотенце, Суини стянул с себя майку и залез на кровать к Кэссиди. Это сложно было назвать трахом, но отрицать, что они вступили на скользкую дорожку очередной зависимости, лёжа на постели (в постели — это всегда значило нечто большее, чем хотелось бы) и отдрачивая друг другу голышом, было сложно. Они не говорили в кровати, если только за разговоры нельзя было считать укусы Кэссиди, от которых будто огнём жгло плечи. Как ни странно, боль была тягучей, давящей и приятной. Такая бывала после долгого дня, когда ты наконец прилёг и чувствовал, как отдыхало твоё тело. Суини отрубился, как только кончил. В голове было так приятно пусто, что даже страшно. Ему снилась мёртвая женщина, которая била его по лицу. Это был странный сон, который на утро он не мог вспомнить, но неприятный осадок остался. С утра болела голова. Укусы на плечах почему-то заживали медленно, и Суини нажимал на них пальцами, чтобы почувствовать боль и быстрее проснуться окончательно. Кэссиди, предсказуемо, уже не было. На маленькой кухоньке стояла бутылка водки, под которой лежала записка — название бара, в котором, судя по корявому почерку Кэссиди, тот в срочном порядке опохмелялся. Суини улыбнулся. Пятидесятые были новой эпохой. Страшной для него, но они дарили кучу возможностей, чтобы затеряться. Кэссиди писал, что после бара вечером пойдёт на повтор «Увольнения в город» — тупого мюзикла, получившего Оскар. Интересно, этот золотой лысый мужик станет когда-нибудь очередным созданным людьми Божком? Судя по всему, ему уже поклоняются. На просмотрах мюзиклов для романтиков всегда можно было подцепить мечтательных барышень. А после, если не выгорит, отправиться в «Белого коня», чтобы посмотреть на финты, которые выкидывает Дилан, мать его поэт, Томас. Отпив из бутылки с остатками вчерашней водки, Суини захохотал. Он решил задержаться в Нью-Йорке на неделю. Возможно, даже на две.