Spring Day

— Стоять, — Алтын с каменным лицом уронил вставшего на ноги Юру обратно, на кровать, и уткнулся ему в волосы. А они у него пропахли пылью и хлебом. И улицей, чему, может, послужило открытое настежь окно. И они действительно тёплые, как солнышко, согревающее лишь при упоминании о нём. Отабек ещё раз громко вдохнул. А после выдохнул уже опускаясь к шее и изгибу плеча. — Отпусти, скотобаза, — тот, задыхаясь от страха, виной которого послужило бешеное сердцебиение, разбивающее всё внутри и бьющее по рёбрам, лишь шептал, неразборчиво вскрикивая ругательства, скорее самому себе, чем казаху. А тот и не думал отпускать. Вцепился в плечи ногтями и просто наслаждался — Отпусти, мать твою. Тот же поднимает голову и смотрит на него карими глазами. Тот смотрит на него. Иска. Буря. Пенок между ног, который закончился провалом. Отабек просто перехватил его ногу рукой и сжал. — Сделка, — вдруг не с того не с сего выдаёт он. Юра же поднимает бровь и морщится. — Я к тебе не докапываюсь, — он говорит первое условие, а Плесецкий уже готов согласиться, ибо умирить грохотание внутри можно лишь таким образом. Тот задумывается, оглядывается вокруг и поднимает плечи, — а ты, взамен, — поднимает кулак, отгибает указательный палец, — кормишь, — второй, не задумываясь: — Разрешаешь тут остаться пока я не уеду, — и, подумав, третий: — И разрешаешь... — Согласен. Отабек удивлённо на него смотрит и, в одно мгновение поменяв выражение лица, смеётся. А Юре кажется, что он раньше не видел его смеющимся. Это было чертовски правильно, но с контекстом о самом казахе подобное поведение — сверх невозможное. А тот был уж слишком похож на подростка своего возраста. Именно такие сейчас под окнами у Плисецкого и разгуливают: ржущие, орущие, смеющиеся и, иногда, пьющие. Некоторые уже на пьяную голову пруться. — Ты серьёзно? — он успокаивается и поднимает глаза, — ...и разрешаешь поставить себе засосы. Я не уверен, что ты бы согласился. — Хер с ним, — гордо поднимает тот в лежачем положении указательный палец. — Ставь что хочешь, мне лишь бы зад свой спасти. Алтын снова срывается и утыкается тому в ключицы. Качает головой, мол, да, Плисецкий, Агапэ то ещё. А после поднимается и садится на край кровати. Поправляет одной рукой выпавшие из зачёса непозволительно чёрные и гладкие волосы и выдыхает. — Голова болит, — и улыбается. — Всё равно бы я тебе ничего не сделал. Тот жмурится: — Козёл. Сам же поднимается на локте и переворачивается, плюхается и раскидывает руки в форме звезды. — Ещё какой, — поднимает плечи, — а ещё баран, петух, — останавливается, — тут список огромный, — и зевает. Плисецкий сжимает кулак и бьёт в плечо. Боль проходит по руке и тот невольно кладёт на место так называемого ушиба ладонь. И смеётся. Глупо, будто просто сплюнув. А после валит на спину и заваливается сверху. Закидывает руки вперёд и ударяется головой о чужой лоб, и заливается диким смехом, когда слышит приглушённо под собой голос Отабека: — У меня реально голова болит...