Spring Day

Не спеша открыв дверь, будто не в родную Плисецкий прошёл в квартиру. Было не то, что бы страшно. Было ужасно стрёмно от одной только мысли о происходящем. А виною всего этого был вошедший сзади человек, которого сейчас Юра не хотел знать. А именно видеть, потому что смотря на него, по спине проходили мурашки, и волоски дыбились, будто от сильного ветра. Юра сегодня познал новую черту Алтына — сговорчивость. И какие клетки надо было подкупить (и главное чем), что бы он — великий фигурист из разряда юниоров по возрасту, но в группе старших по своим оценкам практически каждой программы, а так же ненавистник гомосексуальных дружков и «весенних котов» — прямо сейчас стоял перед раскладным диваном, на котором сейчас его будут а-та-та. Или в ближайшие пару минут а-та-та. Или на протяжении всей ночи... И это чёт как-то не радовало. — Всё хорошо? — спрашивает Алтын. «Нет, чёрт, — хочет крикнуть в ответ тот, — ничего не хорошо!». А вот почему, отвечать ему будет менее страшнее. И даже дрожь пробегает мимо, по спине, оповещая Юрочку, что тот влип. Серьёзно так влип. — Или нет? И Юра кивает, а после, поднимает глаза вверх, смотря в след уходящему в свет казаху. Из-за этого присутствия, тем более поздно вечером в полной холодрыге, горький запах курива разнёсся по всему подъезду и квартире. В голове мелькнула мысль, что Николай уж точно заметит такое сильное «благоухание» (из-за которого квартира превратилась в гараж). Сам он стоял на полу гостиной, в которой свет был оснащён включёнными лампочками. А из прохода холла на кухню лил палящий свет, будто солнце, растворяющий всю влагу в глазах. И именно поэтому захотелось как можно скорее закрыть их и уткнуться в подушку. Но нельзя. Сейчас в планах (хоть и не по его воле) стоял Отабек, которого нужно оприходовать. С чего начать? С моральной подготовки, конечно же! Одежду Бэк стянет и сам, Юре на это даже плевать. А вот подготовиться к предстоящему его «цирку» нужно. Ещё как нужно. И Плисецкий мило хмурится, твердя себе, что это просто нужно принять как есть. Принять, что он сейчас будет изнасилован, принять, что жизнь нечестна, принять, что его лучший друг теперь его «пере-друг», и многое-многое другое. — Юр? — доносится за спиной родной, но ни коем местом не желанный голос. — Точно всё хорошо? — и Юра кивает. — Тогда, — он тянет последний слог, и, подойдя со спины ближе, от чего на стене напротив виднеется продвигающаяся тень, кладёт руки на плечи юноши, плавно опуская их к талии. — Ты напряжён, — говорил он, и руки его поднимаются к шее. — Ясен хер, — чуть срывается тот, и, получив щелчок по голове, мотает головой. — Слышь, мне страшно. Ты типа опытный баклажан, всё такое, — и повернув голову так, что бы видеть лицо Отабека, так и стоящего за спиной, добавил: — Но я-то ведь нет. — Опытный? — повторяет Алтын, а после проглаживает ключицы, обводя все плавные и резкие изгибы пальцами. — Я практически на том же уровне, что и ты. И Юра вздрагивает, когда холодные кончики пальцев касаются его плеч, а когда тот, безэмоционально к слову, осторожно кинул его на кровать, взвизгнул. Почему время идёт так быстро и почему всё настолько напряжённо? — Всё хорошо? — Да ты зае... — а договорить, кстати ругательство, ему не дали: а прижали к прохладной поверхности дивана, буквально вжимая в этот чёртов синтепон. Руки у казаха были холодные, а шея горячая, будто из ада. А Отабек, не церемонившись, будто всё так и надо, скинул с Плисецкого футболку. — Иди к черту! Каждое прикосновение для Юры казалось каким-то странным, новым. И ладони того в какой-то мере сильные. И когда он водил ими по коже, казалось, будто в мире что-то перестаёт существовать. По одному маленькому кусочку пропадая из вселенной. И на каждое Юрино движение во имя освобождения и независимости, Отабек сжимал его волосы, крепко схватив пальцами. И направлял его, когда целовал. И прижимал к себе, оглаживая. Юра считал, что этого ему мало. А Алтыну этого было достаточно, что бы почувствовать счастье. Казах не приветствовал распускания слюней, не смел тронуть незащищенного, уж тем более пойти насилием. И не приветствовал с этим всем ещё и изнасилование, которое ему считалось зверством. В шестнадцать просыпается «взрослость» — именно из-за этого пацанов на слабый пол так и тянет. И несколько лет ему послужили каким никаким опытом. Девятнадцать — это не три годика. И вот, когда его руки пробрались под кофту, Юра не выдержал, для себя смахнув эту «реакцию» на отвращение. Но это был страх. Просто, как таковая «самка» побоялась смелости самца. И это, если мыслить субъективно, было нормально. — А всё же, иди к чёрту!