Нет, ты не Бог

      Это было лучшее ощущение на свете. В миллионкрат приятнее еды, любимой гавайской пиццы и сочной мраморной телятины на гриле. В тысячекрат неповторимее секса, пусть не с любимым человеком, но как явления самого по себе. Возможно, даже в стократ круче искреннего, на грани истерики, веселья в кругу самых близких друзей. Всё это было важным, значимым и значительным, чтобы чувствовать себя хорошо. Но, чёрт подери, насколько же недооценённым порой считался сон. Здоровый, полноценный, не обременённый мыслями о завтрашнем дне и не прерванный назойливым сигналом будильника.       Хосок любил свою жизнь со всеми её ежедневными недостатками. Пять, если повезёт, часов мирного отдыха, подъём ни свет ни заря, чашка чёрного как рабское существование американо, и бодрость! Дела! Слова! Ощущения! Танцы! Привычный устой жизни, замкнутый тессеракт из углов, граней, четырёх пространств, повторяющихся раз за разом, но временами выводящий на новые точки. В этом мире из людей, целей, мыслей, привычек и стремлений всегда категорически не хватало места для отдыха. Лишний час сна не казался достаточно достойным делом, не ощущалось в нём потребности. Возможно, поэтому Хосок никогда не чувствовал себя в полной мере счастливым?       Он привык просыпаться резко, с посторонней помощью, с мгновенным открытием глаз. И потом лежать минуту-две, всё так же вглядываясь в потолок или в стену, или в окно, и отговаривать себя в мысленном монологе от «ещё пяти минут бесполезной дрёмы».       В этот раз всё было не так. Он проснулся, потому что выспался, со всё так же сомкнутыми плотно веками. Без мыслей о предстоящем дне, без интуитивной необходимости скинуть с себя тяжёлые оковы сонливости. Хотя в этот раз они не были тяжёлыми. Да и оковами это ощущение тоже назвать нельзя. Сон не прервался. Он медленно, мягко развеялся, позволив Хосоку укутаться в безмыслие из безопасных ощущений и первобытных чувств.       Наверное, так легко могли просыпаться только дети.       Органы чувств пробуждались в нём постепенно, одно за другим, точечно и красиво, так, что некоторое время в ещё заглушённом, глупом после сна сознании стояла неясная картина вечернего, но ещё светлого неба, пока голубого, но уже покрытого порозовевшими от тёплого заката пушистыми облаками. На одном из них, на самом удобном и мягком на вид, лежал в своём воображении Хосок. Будто не существовало законов природы, будто был он пещерным человеком или просто ещё совсем малым ребёнком, который верил в облака из ваты.       И верил ведь. Недолго. Минуту. Две. Может, три.       Потом он опустил руку, до этого мирно лежащую на животе, и провёл ладонью по прохладной, приятной на ощупь ткани. Это было ещё одно лучшее ощущение на свете — свежая чистая простыня, пока не впитавшая в себя человеческое тепло. Не торопясь открывать глаза и выводить себя из этого сенсорного транса, Хосок перекатился на живот, туда, где идеально мягкий, идеально твёрдый матрас ещё был холодным, и ткнулся лицом в другую, новую, свежую подушку. Она пахла цветами, самую малость. Не кондиционером для постельного белья с искусственным ароматом, не навязчивым парфюмом с содержанием спирта или без, не чем-то другим, что сделал человек. Запах был лёгким, слабым, едва уловимым, но натуральным и безопасным, и Хосок втягивал его носом громко, жадно и бесстыже, не заботясь об аллергии на пыльцу, которая до сих пор — о чудо — не дала о себе знать.       Он ворочался в постели несколько минут, пока не прорезался новоприобретённый острый слух и не отвлёк его от тактильных ощущений. Молодой мужчина перевернулся на спину, раскинув в стороны руки и ноги, и прислушался к тихому, но легко узнаваемому звуку моря. Спокойное ритмическое покачивание волн, далёкие крики чаек, мягкий перезвон ракушек ловца ветра, всё это казалось таким банальным, стереотипным, прекрасным, будто звуковое сопровождение доброго фильма. Почувствовав себя слишком хорошо, слишком идеально, чтобы это было правдой, Хосок наконец открыл глаза и уставился долгим, неморгающим взглядом в белый потолок.       Комната, в которой он проснулся, оказалась небольшой, но светлой и уютной; она не была ни блеклой, ни слишком яркой, не пустой, но и не захламлённой, простой в своей аккуратности, но не аскетичной. В спальне стояла приятная прохлада, хотя за стеклом откатной прозрачной двери светило яркое летнее солнце. Это напоминало сон, потому что Хосок чувствовал себя слишком хорошо, потому что со стороны улицы на него смотрело бескрайнее синее море, потому что эта комната выглядела так, будто он сделал её для самого себя, и в груди заселилось ощущение, что он находится дома. Но это не был его дом. И не был это больше сон. Потому что, как бы идеально-сюрреалистично не выглядело всё вокруг, Хосок знал разницу.       Он не помнил, как оказался в этом месте, как, впрочем, и не мог расставить в хронологическом порядке вереницу своих воспоминаний. Что он помнил последним? Вечеринку в честь дня рождения Намджуна? Поход с Юнги в бар «просто так»? Вечер после выпуска Чонгука из старшей школы? Или его принятие в университет? Хосок не знал. Казалось логичным вспоминать попойки, пусть он и не чувствовал себя так, будто всего пару часов назад довёл свой организм до состояния «в хлам». Это было странно. Это было непривычно. Неправильно. Но не так страшно, как могло бы показаться.       Потоптавшись немного на месте, Хосок таки решился выйти из своего небольшого убежища и найти хозяина дома, а вместе с ним — и ответы на многочисленные вопросы. Молодой человек приоткрыл дверь, ведущую в коридор, выглянул по пояс и быстро, воровато, покрутил головой из стороны в сторону, осматриваясь, чувствуя неловкость и волнение от предстоящей встречи. Он знал, почти наверняка, что что бы там ни произошло прошлой ночью, это вряд ли шло вразрез с принципом «категорическое „нет“ перепихам на одну ночь». Хосок проснулся в одежде, своей, чистой, без явного (и вообще какого-либо) физического дискомфорта. И если сейчас, в данную минуту, он был накачан по самое не могу неизвестным ранее человечеству наркотиком, вызывающим чистое, абсолютное, не запятнанное грязью счастье, то он хотел узнать его название и вывалить на стол всё содержимое своего банковского счёта.       Чувствительный нос уловил запах кофе, и Хосок позволил ему провести себя через весь небольшой дом ко в меру маленькой, но такой же уютной и вполне достаточной для двоих кухне. Он остановился у порога открытой настежь двери и посмотрел на мужчину, молодого парня, сидящего за круглым обеденным столом и беззвучно перемешивающего в высокой чашке кофе с молоком. Хосок нервно прочистил горло и сказал громко, с напускной уверенностью:       — Привет.       Незнакомец поднял голову, и прежде, чем он улыбнулся, Хосок подумал: «Золотое сечение». Это лицо было красивым во всех своих самых правильных и самых неправильных аспектах, оно собрало в себе все те отдельные черты, которые молодой человек считал эталонными и которые в комбинации оказались лучшим, что он когда-либо видел. Улыбка «Золотого сечения», широкая, глупая даже, испортила впечатление неестественно идеального лица, но сделала его живым, а оттого и ещё более прекрасным. Хосок всегда чувствовал себя глупо рядом с красивыми людьми; рядом с ними его зубы становились ещё больше, лицо — ещё длиннее, глаза — ещё мельче. Но, глядя на «Золотое сечение», Хоби не ощущал на себе весь свой огромный багаж комплексов. Он улыбнулся искренне в ответ на широкую улыбку, демонстрирующую ряд белых ровных зубов, и, без остатка неуверенности, пригласил сам себя за небольшой деревянный стол напротив незнакомца.       — Что снилось? — спросил светловолосый парень и, не сводя с лица Хосока внимательный взгляд, отпил немного своего молочного кофе.       Брови Хоби взлетели и скрылись за красной чёлкой в удивлении. Он обнял ладонями свою собственную чашку с уже приготовленный специально для него американо и задумался на несколько секунд над ответом. Это было странное начало разговора для двух всё ещё незнакомых людей. Хотя, возможно, «Золотому сечению» он, Хосок, уже не приходился незнакомцем, и от осознания данного (возможного) обстоятельства парня кольнуло слабое чувство вины.       — М-м-м… не помню? Кажется, ничего.       — Значит, хорошо спал. Если не помнишь, — незнакомец качнул головой в подтверждение своих слов и снова отпил кофе, уставившись задумчивым взглядом в стену над плечом своего гостя. Хосок улыбнулся и громко выдохнул через нос в сдерживаемом смехе. Этот парень обладал самым красивым лицом из всех, которые когда-либо приходилось видеть Чону, но вместе с тем отдавало от него аурой простого и не обременённого тяжёлыми раздумьями валенка. Хосоку нравилась эта комбинация, она расслабляла и вселяла веру в человечество.       — Я… хм… ты меня извини, — начал Хосок и тихо рассмеялся, встретившись с удивлённым взглядом парня. — Серьёзно, извини. У меня чувство, что мы знакомы. Чёрт, мне кажется, мы уже почти лучшие друзья. Но… я тебя не знаю? В смысле, я не помню даже, как здесь оказался. Честно говоря, такое со мной впервые. Чтобы, вообще, — постучал костяшками пальцев по своей голове, — стерильно. Обычно я хотя бы помню, с кем и когда начал пить…       — А-а-а, — понимающее протянул «Золотое сечение» и глупо хохотнул. — Так ты не пил, чего тебе помнить-то?       — Как это я не пил? — Хосок подхватил весёлый тон и глупый смех, проигнорировав, как нервно засосало под ложечкой. Он ведь шутил про наркотики. Действительно, шутил.       — Ну, вот так это не пил, — резюмировал светловолосый парень. — Ты же уже это… чист как стёклышко два месяца? Был.       Увидев, как улыбка сошла с побледневшего лица Хосока, незнакомец снова рассмеялся и поспешил заверить:       — Не переживай, никаких, — парень понизил голос и подмигнул, — веществ. Серьёзно, чист и непровинен!       Хосок поджал недовольно губы, не зная, что думать и как реагировать. Верить или не верить? Парень напротив него вызывал странное чувство доверия, безопасности, правды. И, чёрт подери, это чувство было очень странным, потому что, со всей своей открытостью, со всей своей бесконечной верой в улыбки и хороший тон других людей, с желанием видеть в новых и старых знакомых лучшее, Хоби был уже изрядно побит своим богатым и не самым приятным опытом. Логичность, пусть слабая, хромая, вбитая в его голову общими усилиями Юнги и Намджуна, кричала неистовым истеричным голосом, что в новом знакомом нет никакого смысла. Интуиция, побитая жизнью, часто наивная, а ещё чаще — лживая, но иногда по воле случая попадающая в цель, заставляла верить. И не зная больше, как реагировать, Хосок просто смотрел перед собой, в красивое лицо с бесстыжей глупой улыбкой, и хмурился, пытаясь прийти к консенсусу с самим собой.       — Так… что?       — Что «что»?       Хосок несколько раз быстро моргнул, попытавшись прогнать ощущение «я — дурак, ты — дурак, и разговор у нас тоже дурак-дурак».       — Что происходит? Как я здесь оказался? Что было вчера? Где мы? Кто… ты? Ты можешь ответить на эти вопросы. Так, к примеру.       — М… это… — лицо «Золотого сечения» разгладилось, вернувшись к своему индифферентному идеальному состоянию. Он откинулся на спинку стула, посмотрел в потолок и вздохнул так тяжело, что Хосоку сразу же захотелось извиниться за все свои глупые вопросы. Но разве они были глупыми? Честно, в данном случае Хоби не был ни в чём больше уверен.       — Это моя самая нелюбимая часть.       — Звучит так, будто сейчас ты меня ошарашишь плохими новостями, — Хосок рассмеялся с собственной шутки. Смех получился натянутым и быстро сошёл на нет.       Хозяин дома опустил голову и вновь посмотрел на своего гостя. Уголки его губ чуть приподнялись в мягкой, едва ли заметной улыбке, и он промычал отрицательное «м-м», прежде чем полноценно ответить.       — Напротив, новости хорошие. Просто вы, люди, воспринимаете их чаще всего плохо.       «Каким образом можно воспринять плохо хорошие новости? В этом нет смысла,» — почему голос разума в голове Хосока звучал в точности как Мин Юнги? Злой гоблин был бы рад узнать об этом. Но нет. Никогда. Нет-нет.       — В этом нет смысла, — озвучил мысли Хосока светловолосый парень. — Ваши реакции. В них нет смысла.       Хосок уставился вопросительно на своего странного собеседника, в немом ожидании, когда тот продолжит мысль. Его тёмные глаза забегали из стороны в сторону, верхние резцы впились в нижнюю губу, а из горла начало доноситься глухое мычание. С тихим шоком Хосок осознал, что «Золотое сечение» ведёт сам с собой внутренний монолог (или диалог? не удивительно, если в нём окажется множество личностей), пока, наконец, парень не вышел из транса сам и не вывел из него своего гостя резким хлопком рук.       — Окей! Я всё обдумал и решил быть с тобой максимально прямолинейным. Я — Бог. Ты умер и попал ко мне. Добро пожаловать?       — Нет, спасибо, — если это была шутка (а это была шутка), то она не вызвала в Чоне ничего, кроме лёгкого, самую малость, раздражения.       — Но ты уже здесь, ты не можешь отказаться?       — Если хочешь избегать отказов, ставь акцент на утверждении, а не на вопросе, — Хосок мысленно поаплодировал своему остроумию, устало потёр средней фалангой указательного пальца закрытое веко и, спустя несколько минут молчания, встал из-за стола и с лёгкой улыбкой, скрывающей слабое разочарование, посмотрел на по-прежнему-незнакомца. — Спасибо за гостеприимство, Бог. Ты странный, но я сказал правду. О том, что мы уже будто лучшие друзья.       — Ты сказал «почти». Почти лучшие друзья. И сейчас от тебя несёт лицемерием, — парень достал из чашки чайную ложку и в обвинительном жесте направил её на Хосока. Чон почувствовал бы себя виноватым, но не мог. Не тогда, когда весь этот день, с самого его начала, казался невероятно странным. И не тогда, когда лицо «Золотого сечения» вновь исказилось в глупой улыбке.       — Извини, — Хосок улыбнулся. — М-м-м… ты не видел мой телефон?       — Видел, — молодой человек подскочил со стула, засунул ложку в рот и вышел из кухни. Хосок пошёл за ним и вернулся в спальню, с которой начались все осознанные за сегодня странности. Блондин подошёл к прикроватной тумбе, открыл ящик и, порывшись в целой куче мелких вещей, достал оттуда хорошо знакомый Чону смартфон. «Золотое сечение» кинул гостю, по-прежнему стоящему у порога комнаты, гаджет, и с глухим «пуф!» плюхнулся всем телом на кровать.       Телефон оказался разряжённым под ноль.       — Можешь дать зарядку? Пожалуйста. Мне хотя бы на десять минут, вдохнуть в него жизнь, а потом я уйду.       Всё так же лёжа на кровати, светловолосый парень постучал раскрытой ладонью с растопыренными пальцами по матрасу, призывая Хосока сесть. Когда тот не сдвинулся с места, так называемый Бог повторил действие и откинул голову назад, чтобы посмотреть на гостя под смешным для самого Хосока углом.       — Сядь, пожалуйста. Давай ещё поговорим. Ты должен мне поверить, ладно? А потом зарядишь свой телефон. В мгновение ока. Я обещаю.       Хоби вздохнул и таки сел, решив не спорить со странным новым недознакомым. Не то что он был раздражён. Не то что разочарован. Не то что ему не было интересно, что скажет «Золотое сечение». Просто… в какой-то момент, всё стало слишком обескураживающим, чтобы он и дальше мог чувствовать себя хорошо.       — Я Бог. Серьёзно, — «Золотое сечение» перевернулся на живот и уставился на Хосока своими большими честными глазами. — Пожалуйста, поверь мне. Это правда я.       — Бог, — нейтральным тоном повторил за этим шутником Хосок, весь свой красноречивый скепсис вложив в приподнятую бровь.       — Да, это я, — так называемый Бог довольно качнул головой, на его аккуратном лице заиграла скромная улыбка. Скромная. Улыбка. Бога.       Возможно, от нервов. Возможно, от бредовости всей ситуации. Но плотину прорвало. Хосок прыснул со смеху и поспешно прикрыл ладонью прыснувший за компанию нос. Не переставая глупо хихикать, в попытке прогнать смущение, он потёр кистью руки над верхней губой и постарался вспомнить всё то, что рассказывал ему о богах и религиях Намджун.       — Итак. Бог. Мужчина корейской национальности, едва достигший совершеннолетнего возраста. Даже не знаю, с чего тут начать… как минимум феминистки будут недовольны, узнав правду о половой принадлежности причины мироздания?       «Золотое сечение» пожал плечами.       — Не моя вина, что таким ты меня хочешь видеть, Соки.       — Я не хочу видеть Бога таким, — резко ответил Хосок, устыдившись мысли, что, да, с таким богом он бы завёл небольшую (или очень большую) интрижку.       — Твоё подсознание здесь имеет большую роль. Посмотри, — блондин ткнул длинным указательным пальцем в свою щеку. — Идеальное, правда? Это лицо.       — Вау, — сухим тоном ответил Хоби. — А тебе самоуверенности не занимать. Хотя, чего ещё стоит ожидать от человека, называющего себя Богом. Ну хорошо, Бог, допустим. И за что мне такая честь?       Теперь Хосок действительно был раздражён. Ему не нравилась уверенность «Золотого сечения» в том, что Хоби считает его внешность идеальной. И пусть это действительно так. Пусть. Любому бушующему эго должен быть предел.       — Ты особенный.       — Оу! Я мальчик, который выжил! И я Люк Скайуокер тоже! А ещё я...       — Но каждый особенный. Я есть у каждого. С каждым. Эй, почему ты смеёшься? — он сказал это с возмущением, но улыбка на лице светловолосого парня нивелировала возможность любой негативной эмоции с его стороны. Хосок завидовал его беззлобному и наивному стилю мышления, честно. Если бы Бог, настоящий Бог, говорил такими простыми, примитивными фразами, этот мир был бы в сто раз лучше.       — Я просто хочу зарядить телефон. Немного. Десять минут. На три процента. Неужели я так много прошу, мой Бог?       — Ты получишь всё, что захочешь, когда поверишь мне.       — Я уже тебе верю, честно! — в подтверждение своих слов Хосок забрался на кровать с ногами, сел на колени и начал кланяться пред своим Господом Богом, аккомпанируемый звуком чужого смеха. — Хочешь, принесу в жертву козла? Хочешь, сына на алтарь принесу? Всё что угодно, лишь бы Бог мой знал, что я не неверный.       Хосок перестал кланяться и замолчал, когда звонкий смех прервался и он почувствовал чужие тёплые пальцы в своих волосах. Они застыли на несколько секунд, как и сам Чон, а потом начали гладить и массировать макушку, и, сам того не заметив, Хоби закрыл глаза и ткнулся лбом в светлую пастельную простынь. Это было странно. Это было тяжело и легко одновременно — не понимать, что происходит, но понимать, что всё это — полный бред. Оно напоминало глупый розыгрыш, чью-то больную шутку, но Хосок не мог разозлиться по-настоящему. Ему просто было грустно, что кто-то мог подумать, будто он настолько тупой, настолько глупый, чтобы поверить в такую смерть после жизни. Чтобы поверить в свой конец, когда всё, что он чувствует — это бесконечную жизнь, бегущую тёплой энергией по его кровеносным сосудам.       — Значит, если я умер и встретил тебя, то это Рай? — спросил Хосок, не отрывая лба от тёплой простыни. В ответ услышав только ленивое «Угум-с», парень тихо рассмеялся и на некоторое время замолчал. Он не верил во всё сказанное «Золотым сечением», не идиот ведь. Но этот разговор навёл на мысли, на размышления, на воспоминания, и одно за другим, Хосок начал чувствовать себя плохо.       — О нет, — встревоженный голос прервал тишину и Чон удивлённо вскрикнул, когда его вздёрнули вверх за волосы, заставили сесть и посмотреть прямо в обеспокоенное красивое лицо. — Не делай этого.       — Не делать чего? — Хосок смотрел на парня напротив большими удивлёнными глазами. Застанный врасплох чужой непредсказуемостью, он забыл про пальцы, сжимающие в кулаке до боли его красные волосы.       — Не делай из себя плохого человека. Не превращай это место в Ад.       — Чт… — Хоби запнулся о вопрос, устав спрашивать и не получать вразумительных ответов. Он взялся обеими руками за ладонь блондина, расцепил с видимым трудом чужие пальцы в своих волосах и немедля слез с кровати, впервые за всё время, проведённое с «Золотым сечением», почувствовав исходящую от него угрозу. Этот парень, он ненормальный. Псих. А психи никогда не бывают безопасными.       Подхватив с кровати свой разряжённый смартфон, Хосок вышел из комнаты и пошёл в направлении, где, как ему казалось, должен был быть выход из дома. «Золотое сечение» вышел следом за ним, он что-то говорил, но Чон его не слушал, перебивая громким «БЛА-БЛА-БЛА» и пытаясь втиснуться в свои бордовые пумовские кроссовки в рекордные сроки. Уже на выходе из дома, с незавязанными шнурками, взлохмаченными волосами и покрасневшим лицом, Хосок заметил кое-что.       На крючке, где осенью, зимой и весной обычно весит верхняя одежда, он увидел бейдж с фотографией и именем. Всё время, проведённое здесь, он хотел перестать мысленно называть нового знакомого «Золотым сечением», но теперь «Ким Тэхён» не имеет никакого значения.       Не оборачиваясь, Хосок сказал негромкое, но злое «Пока», и хлопнул за собой дверью.