Жизнь по магловским законам

Драко громко хлопнул дверью ведущей в его спальню, не обращая внимание на крики матери, и камнем рухнул на не заправленную кровать. Нарядный костюм точно помнется, но не плевать ли? Нарцисса была приглашена вместе с сыном на какой-то там балл, причиной для которого послужили обстоятельства, которыми Драко совершенно не заинтересовался. Юноша весь вечер игнорировал абсолютно всех, что и стало причиной негодования матери, однако Малфой совершенно не понимал к чему вся эта показная оптимистичность в голосе Нарциссы при разговоре с министром магии и другими напыщенными тупыми индюками. Она никогда себя так не вела… Весь вечер принимать соболезнования от друзей отца, и терпеть презрительные взгляды остальных в планы на вечер совершенно не входило. Ему все более омерзительными казались эти занудные педанты, мешки с деньгами, которые ничего не понимают не только в политике, а и в жизни, им все дается слишком легко, как же они смогут ее понять? А их жены и дочери, дочери в особенности, бесили своим бессмысленными пафосными рассуждениями о справедливости и недавно окончившейся войне. Что они вообще могут о ней знать, если их там не было, если в то время как происходил этот ужас, когда умирали люди, они прятались в своих норах подобно крысам? Драко не видел своими глазами, но Люциус как-то рассказывал о том, как они, эти трусливые слабаки, строящие из себя невесть что, дрожали перед Сивым и Петегрю, перед этими жалкими не-совсем-людьми. Большинство из них злорадствовали за спиной Драко и Нарциссы, ведь Малфой старший жизни им не давал, настолько умен, хитер, силен и изворотлив был отец. Драко всегда им восхищался, вся жизнь Люциуса была похожа на чертовую партию шахмат: думай на семь шагов вперед, жертвуй пешками, что бы победить, и при этом защити семью. Он хотел быть похожим на отца, однако у него не было и одной сотой той природной смекалки, той уверенности, и силы. Судья выносит приговор, безразлично, словно это не в его руках сейчас находится чья-то жизнь. Поцелуй дементора. Звучит ужасно, выглядит и ощущается еще хуже, если честно. Судебный процесс был сразу после битвы за Хогвардс, дабы никто из Пожирателей не успел исчезнуть, для всех сразу, ведь что толку тратить время на предателей. Себя они, к слову, предателями не считали, хотя по скромному мнению Драко более честно принять неправильную сторону, нежели сидеть и ждать, кто же выйдет победителем и потом примкнуть к сильнейшим. Он видел, как одного за другим Пожирателей приговаривали к смерти через поцелуй дементора - каторга бесполезна, Азкабан их тоже не удержит. Драко наблюдал за отчаянными попытками Пожирателей оправдаться, избежать смерти. Сам он давал показания настолько отстраненно, что после всего был весьма удивлен своей способности, что-либо говорить в таком состоянии. Лейстренджи, Керроу, Эйвери, Сивий… Малфой. Блять. В этот раз Люциус не сможет избежать наказания, точно не сможет. Поцелуй дементора. А его оправдывали. Оправдывала Макгонагалл, другие преподаватели Хогвартса, Пэнси Паркисон… Она-то там какого черта оказалась? Она-то в войне не участвовала, она ведь метку не принимала. Зачем ей это видеть? Услышав этот с детства знакомый голос, Драко вздрогнул, поднял голову и стал лихорадочно шарить глазами по залу суда. Пэнси едва не рыдала и смотрела прямо на него, при этом продолжая свидетельствовать. Малфой слышал дрожащий, испуганный, срывающийся голос, но не мог разобрать ни слова. Мама не плакала, ничего не говорила, молча смотря перед собой уверенная, спокойная. Как? Их с Нарциссой вывели из зала, отпустили. И Драко точно уверен что слышал, как какие-то придурки перешептывались, о недостаточной строгости приговора. Он собирался закричать, рассказать им какие же они твари, даже обернулся уже, но почувствовал прикосновение к своей руке. Нарцисса смотрела на него устало, грустно улыбаясь, и Драко не смог выдавить ни слова. Резко вскочив с кровати, Малфой приблизился к календарю, дни на котором он уже давно не отсчитывал. Мысленно прикинув как давно и за какую дату он читал выпуск “Ежедневного Пророка” Малфой обвел пальцем тридцатое августа. Рука потянулась к недавно полученному письму из школы. Стоит собрать вещи, этот год вряд ли сулит для него хоть что-то хорошее. По привычке аккуратно складывая вещи в чемодан, это всегда было особым ритуалом, Малфой присел около прикроватной тумбы, перебирая брошенные под кровать большие листы бумаги. Абсолютно разные изображения появлялись перед глазами. Акварельные розы из маминого розария, монохромные вазы с разнообразием цветов, приносимых Нарциссой каждое утро, языки пламени, в камине тянущиеся к мягкому ворсу дорогого цветастого ковра. И портреты, множество разнообразных портретов всего двух людей - Нарциссы и Гермионы. Он рисовал, когда то, до всей этой херни в его жизни, но портреты начали появляться в папке только этой весной. Портреты матери. Исключительно её. Каждую свободную минуту он пытался запечатлеть редко появляющуюся после начала войны улыбку матери, её спокойное лицо, не испорченные постоянной насторожённостью черты. Однако в начале июня, идя по Косому переулку, Драко заметил девушку, что всегда портила ему жизнь, не подозревая об этом, за стеклом окон небольшого магазина одежды. Малфой не переносил Гермиону с момента первого общего урока слизеринцев и грифиндорцев. А с годами его, одностороннее, соперничество с Грейнджер только возрастало. Чертова грязнокровка всегда была лучше него, лучше во всем, у нее были настоящие друзья, она никогда не притворялась, говорила и делала то, что считала правильным. А он завидовал, и все больше злился. К черту Поттера - он избранный. К черту Уизли - он туп, как валенок. Но она - грязнокровка, маглорожденая, и при этом свободная, сильная, умная. Вот только не смотря на ненависть к девушке, Драко восхищался ею, её силой, уверенностью, умом. Каждый урок незаметно следил за ней, пытаясь превзойти. После войны ненависть к Грейнджер исчезла, но восхищаться девушкой Малфой не перестал. И вот наблюдая за девушкой под вывеской нового магазина, он не мог поверить - она улыбается, продолжает жить после всего. В тот день, быстрым шагом возвращаясь домой, Драко не мог выбросить из головы вроде как ненавистную Грейнджер. Вернувшись в свою комнату, он схватив карандаш выводил на бумаг черты Гермионы. Он продолжал ею восхищаться…