Курортный роман

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Минсок сел на заднее сиденье, рядом примостился Сехун, опуская голову ему на плечо, для чего рослому омеге пришлось съехать по сиденью, вызывая улыбку у Минсока. Сехун оплёл длинными руками его руку и вздохнул, прикрывая глаза. Минсок сжал его длинные пальцы и тихо спросил: — Что такое? — Всё так хорошо, что мне страшно, — прошептал Сехун. — Кажется, что что-то произойдёт, ломая планы и жизни. Скажи, что всё будет хорошо. — Всё будет не просто хорошо, всё будет просто отлично, — заверил его Минсок, но в душе согласился с Сехуном. Было странное предчувствие, которое заставило его научиться пользоваться телефоном для чтения новостей. Но ничего ни во внешней, ни во внутренней политике страны не намекало на перевороты или же прочие крупные политические перепетии. Значит, либо перед зимой у всех настроение улетучивается, подменяясь тревогой, либо…        Минсок качнул головой. Никаких «либо», всё будет отлично, и каждый из них сделает всё, что от них зависит. Он смотрел вперёд, но то и дело пробегал взглядом по широким плечам сидящего на пассажирском сиденье Чанмина, изредка улавливая лукавый взгляд Ифаня в зеркале заднего вида.        Мысли наплывали одна на другую, а то и сменялись так быстро, что не успев додумать одну, он перепрыгивал на вторую, тщетно пытаясь разобраться в предчувствии и неком трепете в груди, что никак не желал покидать его сердце, то и дело тревожа громким перестуком.        Дорога была ровной, и монотонное покачивание, тихий разговор альф и сопящий с самого отъезда Сехун на плече всё же сыграли свою роль, и Минсок поддался дрёме, которая манила теплом, зыбкими образами сбывшихся мечтаний и сладким ощущением полного покоя.        Минсок открыл глаза от остановки и сонно прищурился, пытаясь понять, где он и что происходит вокруг. Сехун на нём практически лежал, и Минсок потрепал его волосы в тщетной попытке разбудить. Лишь открывший заднюю дверь Ифань смог разбудить заспавшегося омегу.        Чанмин подал руку Минсоку, и он, смутившись, принял предложение, выбираясь из машины на прохладный воздух. После тепла машины перепад ощущался значительно сильнее, и Минсок зябко передёрнул плечами, щурясь на по-летнему ярком солнце. И благодарно кивнул, когда на плечи опустился плед.        Тёплый и пушистый, мягкий-мягкий, словно то одеяльце, которое лежало в любовно подобранной пока ещё пустой колыбельке. Минсок поднял глаза, встречаясь с блеском карих с золотыми искорками глаз, и тут же закусил губы, сдерживая рвущуюся наружу улыбку. Шум моря слышался отсюда, но за холмом его ещё не было видно, зато чайки блеклыми росчерками кружили в небе.        Сердце Минсока уже билось так заполошно, что его замутило. Казалось, что непослушное, непокорное сердце вот-вот через глотку прыгнет на жухлую траву и ускачет вслед за улетевшими к воде чайками, и никогда-никогда не вернётся, навеки обретя покой среди шелеста волн.        Минсок осторожно принюхался, надеясь не уловить запаха кипарисов, и спокойно выдохнул — пока ими не пахло, и искренне хотелось, чтобы именно там, где они решат остановиться для пикника кипарисов не будет. Он подхватил две корзинки, пока альфы не успели отобрать у него и эти мелочи, и двинулся вслед за недовольно сопящим Чунмёном. — Сколько можно?! — пыхтел омега, зло сверкая глазами и размахивая руками, как дирижёр. — Юнхо, ей-богу, я тебя однажды покусаю, как злая собака. Я хотел всего лишь нести корзину. — Лучше меня покусай и не раз, чем я позволю тебе напрягаться. Я не хочу повторения всего того ужаса, что нам пришлось пережить, пойми, — Юнхо поцеловал Чунмёна в висок и взял за руку, глядя в глаза. Чунмён насупился, но медленно кивнул, смахнув слёзы, а Минсок так и застыл посреди тропинки. — Он малыша потерял, — прошептал Хань Минсоку и качнул головой. Он повернулся к мужу и прокричал: — Бэкхён, захвати мне плед. Нет, два! — Я взял, — крикнул Бэкхён, размахивая тёплым пледом в воздухе, как знаменем полка. — Хотя там, в палатках, и так куча пледов, но я захватил тебе лучший. — И конфетки! — крикнул Хань, а Минсок хихикнул. По фигуре Ханя никогда не сказал бы, что тот сладкоежка, хотя последнее время на конфеты налегал всё сильнее. — Тоже взял, — тут же последовал ответ. — И… — И леденцы на палочке, которые ты обожаешь, тоже не забыл, — крикнул Бэкхён, закрывая машину и проверяя сигнализацию. — Ну не муж, а золото, рельки-гантельки.        Минсок засмеялся в открытую, но замер, заметив, как на него смотрит Чанмин, стоящий поодаль на вершине холма. Минсок смутился, подхватил поставленные на землю корзинки и двинулся по убегающей вниз тропинке. Какая-то неловкость и смущение одолевали его всегда, когда он ловил взгляд альфы на себе.        То ли потому что не мог понять, почему альфы на него смотрят, то ли потому, что слишком была свежа память о летнем курортном романе, который был похож на сказку, и закончился так же резко, как и многие легенды, оставив Минсока ни с чем. Море шумело всё громче, показались деревья и яркие пятна палаток под ними.        Его надежды на отсутствие хмельного хвойного запаха не оправдались — высокие палатки небольшого оборудованного кемпинга стояли под сенью роскошных кипарисов. Минсок сглотнул и сделал глубокий вдох-выдох, и лишь потом двинулся к суетящемуся у жаровни Юнхо, стараясь не подавать виду, насколько сильно растревожил его этот запах. — Ты как? — спросил догнавший его Бэкхён, тащивший на плечах плед, а в руках три корзины. — Всё нормально? — Минсок кивнул, и он с сомнением прищурился, останавливаясь и вглядываясь в его лицо. — Точно? Если что не так, сразу говори, ладно? — Ага, — ответил Минсок, стараясь не делать глубоких вдохов. Запах кипариса кружил голову, туманил взор и мешал трезво мыслить.        Он помог разложить продукты, но от стола его и остальных быстро оттеснили альфы, занявшиеся разведением огня в стационарных жаровнях. Чунмён попробовал фырчать, но Хань подхватил его под руку и провёл в одну из палаток, отвлекая разговором. Минсок с Сехуном двинулись следом.        Следом за старшими упали на лежаки с мягкими матрасами, блаженно вытягиваясь во весь рост. Было в этом простом действии нечто такое успокаивающее и расслабляющее, что хотелось валяться так целый день и смотреть на едва колеблющуюся от ветра ткань шатра.        Хань сосал леденец, заедая очередной конфетой, кутался в личный плед и о чём-то шептался с Чунмёном, предварительно зафиксировав его одной рукой и ногой, чтобы не делал даже малейших попыток сбежать и заняться каким-нибудь делом. — Ты и так много чего успел, вон сколько заготовок, уймись, наконец, — Хань безапелляционно махал в воздухе леденцом, засосывая в рот ещё одну шоколадную конфетку с орехом внутри. — Мужчины всё сделают. Ну хочешь, побродим по побережью? — Не хочу, — недовольно буркнул Чунмён, и всем своим видом показал, как недоволен таким положением дел, — делаете из меня инвалида.        Они пролежали так достаточно долго, Сехун вновь начал дремать, словно уставшая панда. Минсоку надоело пролёживать бока, учитывая, что сегодня он ничуть не напрягался, если, конечно, не считать нервного напряжения, связанного с нахлынувшими разом воспоминаниями.        Минсок откровенно заскучал от тихих разговоров неожиданно тихого Ханя и успокоившегося Чунмёна, обычно активный Сехун сначала пытался бороться с сонливостью, но опять клевал носом, а альфы сказали, что костёр — дело настоящих мужчин и отправили его любоваться на море.        Минсок вздохнул и побрёл в сторону воды, но так и замер на траве, не доходя до песка. Сердце колотилось так сильно, словно готовилось уплыть за горизонт, а запах кипариса кружил голову, переворачивая всё внутри. Минсоку вновь хотелось плакать, чтобы выпустить скопившуюся боль наружу, но глаза лишь жгло, и ни одна слезинка не скатилась.        Будто где-то глубоко внутри стоял ограничитель на выплаканные слёзы, и ни одна не желала пролиться свыше дозволенного. А Минсок многое отдал бы, чтобы слёзы помогли унять боль, смыли её и помогли справиться с накатившими яркими образами, которые прогнать никак не удавалось.        Чонин был первым во многих смыслах, и вероятнее всего, забыть полностью его не удастся. Да и раны свежи, будто прошло не несколько месяцев, а всего лишь дни. Он со многим справлялся, но с любовью пока ничего не выходило. А чувствовать себя беспомощным претило.        Но пока как бы он ни пытался, как не гнал от себя образ Чонина, он видел его во снах. Мысли всё равно возвращались к нему, напоминая о прикосновениях, поцелуях и жарких объятиях. В моменты слабости Минсоку просто хотелось никогда не знать Чонина и никогда не любить.        Он вновь вздохнул и пошёл в сторону яркого шатра, в котором спал подозрительно тихий Сехун, который всего несколько дней назад прыгал вокруг него, а теперь дрых без задних ног при любой возможности. Как Чунмён, который всё-таки задремал в объятиях уснувшего Ханя.        Улёгшись возле тёплого Сехуна и глядя в подрагивающий купол палатки, Минсок думал о том, как ему повезло, как всё сложилось почти идеально в его жизни. Может, любовь была платой за всё это? И ему просто было не суждено любить и быть любимым долго. За всё нужно платить.        Если это и впрямь было так, следовало смириться с тем, что всё случилось именно так. Но какое-то маленькое, противоречивое чувство не давало ему до конца принять то, что любовь его едва не сломала. Пусть это было и не первое предательство в его жизни.        И вряд ли последнее. Ещё будут новые ошибки, новая боль и новые люди. И наверняка — любовь. Просто нужно отпустить и смириться. А именно это почему-то категорически не получалось. Будто он — не он, а какой-то повёрнутый на любви омега из приюта.        Полог палатки трепетал, по куполу шла рябь, шум волн мерно бился о скалы и песок. Минсок слышал в этих звуках колыбельную своей любви, даже скорее, прощальную песню, под которую становилось очень грустно и тянуло в сон. В конце концов, закутавшись поплотнее, он задремал на плече Сехуна. — Заколдованное место, — фыркнул Минсок, протирая глаза. Омеги всё так же крепко спали, а ярких свет солнца приутих и померк.        Минсок усмехнулся и решил проверить, как там альфы, которые галдели ничуть не хуже сборища омег и обсуждали соусы для мяса, нужную степень прожарки, медицинские вопросы и ладные фигуры омег. Во многих вопросах они не сходились, и Минсок откровенно развеселился, глядя на спорщиков.        Альфы его не заметили, он потоптался немного в отдалении и вновь пошёл к воде. Спать не хотелось, говорить тоже, потому он молчаливо шёл по самой кромке линии прибоя, наблюдая за тем, как волны лизали песчаный берег, оставляя новые следы.        Подобрав несколько ракушек, Минсок долго рассматривал их и часто-часто моргал, пытаясь избавиться от сухости в глазах. Отряхнув руку от песка и сбросив подобранные ракушки в воду, он тронул украшение, висящее на шее, и закрыл глаза. Так отчаянно хотелось в объятия, и чтобы всё оказалось сном. Страшным, но наконец-то закончившимся.        Ветер трепал волосы, сыпал в лицо микробрызгами, сверкающими в свете рано клонящегося к закату солнца. Чайки кричали в вышине, и волны вызывали тот самый трепет, который, он уверен, чувствовали эльфы из книг Толкиена. День куда-то провалился, но оставил после себя тень лёгкой тоски по прошлому.        Тепло расползалось по спине, а солнце золотило закрытые веки, ставя отпечатки своего пребывания на тонкой коже. Было легко-легко, хотя и грустно. И совсем немножечко жаль, что такой чудесный день они нагло продрыхли. Минсок чуть запрокинул голову и понял, что тепло не взялось ниоткуда.        Его обнимали со спины, молчаливо и спокойно. Не делая никаких попыток обратить на себя внимание. Минсок медленно сглотнул и раскрыл глаза — закатное солнце начало погружаться за горизонт, растекаясь по воде жидкой лавой, что стремительной рекой спешила к стоящим у воды.        Минсок собрался с духом и осторожно провернулся в кольце рук, хотя и понял по одежде, кто решил нарушить его покой. Сердце вылетало из груди, когда он встретился с карими с золотыми искрами глазами. Они впервые были так близко после того, как Минсок на время потерял зрение.        Тогда всё было иначе и боль от потери любви ослепляла не хуже полученной травмы. Сейчас же Минсок смотрел в чужие глаза и стремительно краснел, когда Чанмин, удерживая взгляд, чуть нагнулся, обдал тёплым дыханием губы и опустил глаза, глядя на приоткрытые губы Минсока. Не встретив сопротивления, альфа осторожно коснулся его губ своими.        Минсок не стал отталкивать, он сейчас в этом нуждался так сильно, хотя всего несколько секунд назад даже подумать не мог об этом. Но сейчас он чувствовал тепло и ласку и, прикрыв глаза, отдался этим ощущениям сполна, чуть размыкая губы и позволяя себя целовать. По сжатым пальцам Минсока пробежала судорога, но отступила, так и не расползшись дальше. — Прости, — прошептал Чанмин и отстранился, глядя на Минсока, но так и не выпуская его из объятий. — Я поспешил? — Не знаю, — честно сказал Минсок и поджал задрожавшие губы.        Он стиснул пальцы на одежде Чанмина и посмотрел в глаза с отражением закатного солнца. Ощущение было странным и необычным, одновременно хотелось ещё и в то же время где-то в глубине души отчётливо ударило набатом «изменщик». Уголки губ дрогнули, и Минсок опустил глаза, рассматривая пуговицы чужого пальто.        Они с Чонином не были вместе, он никому не изменял, но стыдом затопило в одно мгновение. Словно он урвал чужое счастье, которое ему не предназначалось. И пусть Чанмин целовал иначе, пусть чувства к нему он испытывал другие, но на короткий миг, забываясь в поцелуе, он почувствовал себя снова счастливым.        Без оглядки на прошлое. Просто маленький клочок счастья и тепла, в котором он так нуждался. И пусть прежде об этом он не думал, но познав альфу, он хотел быть любимым, хотел тёплых и успокаивающих объятий, хотел быть частью чего-то.        Чанмин ничего не сказал, не спешил и не поднимал его пальцами за подбородок, чтобы вновь поцеловать. Он просто прижал его к себе и положил подбородок на макушку, тихо выдыхая. Так они и стояли на побережье, пока спускались сумерки. У Минсока так громко бухало сердце, что перебивало шум прибоя. — Эй вы там, на берегу, айда есть! — крикнул Юнхо, и Минсок с Чанмином будто очнулись.        Чанмин протянул Минсоку руку, и он, поколебавшись, вложил свою ладонь в руку альфы. Простое движение оказалось таким интимным, что Минсок на мгновение растерялся, но Чанмин обернулся и улыбнулся ему, как всегда солнечно. И так они неспешно побрели вверх по тропинке, чтобы спустя пару минут оказаться в вихре проснувшихся омег и хохочущих альф.        Вечер Минсок почти не запомнил. Он много смеялся, отнекивался, но сдавался и пробовал очередное блюдо, улыбался, глядя на старших, и терялся, когда ловил взгляд Чанмина, краснея до ушей. Изредка он прикладывал пальцы к губам и незаметно для себя расплывался в улыбке.        Когда старшие разбрелись по палаткам, он ненадолго остался у огня, глядя на языки пламени и пытаясь разобраться в себе. Но подошедший к нему Чанмин оторвал от созерцания и раздумий. Он вновь взял Минсока за руку и посмотрел в глаза, молчаливо, совершенно непривычно для него, говорливого и улыбчивого, спрашивая разрешения. Он коснулся губами тыльной стороны руки Минсока и вновь заключил его в объятия.        Не настаивал, не пробовал вновь поцеловать, просто согревал своим теплом и молчал. И за это Минсок был ему благодарен. Выглянувший из палатки Хань прервал уединение, и Минсок почти отскочил от Чанмина, но скрываемый спиной альфы замер, когда не смог выбраться из объятий. — Рельки-гантельки, зови Минсока, идём в настолки играть. Где он? — Отлучился в уборную, — обернувшись, соврал Чанмин, увидев огромные глаза Минсока и движение губ с покачиванием головой. Он был ещё не готов к тому, чтобы знал или догадывался хоть кто-то. — А-а-а, — протянул Хань. — Давай, хватай нашего красавца и айда к нам.        Хань скрылся в палатке, из которой доносился хохот и громкие комментарии альф, а Чанмин тихо рассмеялся, всё-таки беря лицо Минсока в ладони и заглядывая в глаза. Минсок нерешительно поднял их и улыбнулся, пытаясь за улыбкой скрыть неловкость. — Идём? — Давай ещё чуть-чуть постоим, — попросил Минсок и прикрыл глаза, когда Чанмин вновь его поцеловал.