Осколки

Часть 1. Побег

      Жуткий страх кипит внутри детского тела, которое крепко сжимает кулачки. Грязь на перемазанной коже лица, руках и босых ногах искусственно блестит, отражая бушующий вокруг огонь. Ребёнка вражески обступает пламя, обжигает, щедро облизывая тело, но он не роняет ни звука и героически шмыгает носом, отступая назад, где тоже восстаёт огненная стена. Нари дёргано оглядывается в его сторону, игнорируя дурно стучащее от беготни сердце.       Его душа кричит. Ребёнок смотрит стеклянными глазами так, что не может скрыть ужас, и заглядывает прямо в душу, дотрагиваясь до остатков сердца. Смотрит так, словно готов ревностно драться за жизнь: кусаться, царапаться, махаться, пусть против него выступает сама стихия.       Нари, на самом деле, жаль его. Несмотря на то, что нужно спешить, она вдруг думает, что скрыться в пламени огня — неплохая идея, и берёт дрожащие руки под контроль, опускаясь на корточки прямо перед ребёнком и выглядывая из-под тёмного капюшона. Теперь огонь не касается их обоих.       — Не реви.       Губы с трудом складываются в улыбку. Она представляет, что чувствует мальчишка, она помнит, как это больно — почти гореть заживо, и лучше бы не вспоминать. Наверное, поэтому она повиновалась предчувствию и замедлила ход?..       — Мама с папой… — расквасившись, дрожащим голосом выдавливает ребёнок, закрывает маленькой ладошкой рот и нос, едва ли держась на ногах, и другой рукой жмёт деревянную игрушку, единственное, что у него осталось, к груди. — Они остались дома…       — Они уже ушли, — Нари хмурится, понимая, что соврать ребёнку даже про «всё хорошо» не сможет. — Просили передать, чтобы ты не ревел.       Заплаканный ребёнок недоверчиво глядит, шмыгая носом. Вероятно, чувствует, что сознание проясняется, а воздух рядом с незнакомой, подсевшей совсем близко, становится намного чище.       — Ты… Смерть?       В тишине слышится лишь частый треск древесины. Нари не понимает, что на это ответить, и в уме перебирает наилучшие варианты. Ребёнок не отрывает взгляд и терпеливо ждёт.       — Да, но тебя мне забрать не удастся, так что просто шуруй подальше от этого места.       Теперь он хмурится, отчего Нари чувствует, как с плеч слетает гора тяжести, которую тащила за собой все эти дни побега. Если бы не почуяла чужие эмоции, не нашла его прежде, чем пламя поглотило хрупкое тело, он бы уже, наверное, не смог выбраться. Самый настоящий мужчина из всех мужчин, заключённый в детском обличии. Вероятно, он даже бесстрашнее, чем сама Нари, будучи в его возрасте. Слёзы тогда застилали глаза водопадом, и дышалось от подступившей истерики с трудом. Да уж, Нари выглядела на фоне этого ребёнка очень и очень жалко… Но лучше опустить этот постыдный факт биографии.       Мальчик остался один из выживших в деревне, вокруг него горящие трупы и доски, теперь ему некуда пойти, ведь дома больше нет. Это чувство Нари понимала, как никто другой. Только семья и род этого мальчика погибли за просто так, не совершив ничего противоестественного. Мальчишка остался, хоть и не должен был. Посчитается ли за ослушание императорского приказа, если кто-то из деревни выживет? Подобная мысль приносит мстительное удовольствие. Император заслуживает то, что с ним происходит.       — Давай руку.       Вдумчивое выражение лица удивляет. Такое не часто увидишь у взрослых. Мальчик знает, что произошло, он не будет бездумно проситься к родителям, потому что понимает: теперь никогда с ними не встретится. Это видно по глазам, высматривающим опасность. Теперь ему предстоит насильно и бесповоротно повзрослеть.       Как же всё это мерзко: его семью съел огонь, а несколько недель ранее — непомерный страх императора за свою жизнь.       Ребёнок тянется к ней, и у Нари возникает смутная догадка — просится на руки. Это что, придётся его тащить? Нет уж. Ноги есть, а это уже причина двигаться самостоятельно. Нари разворачивается, чтобы пойти прочь из пламени, но раздражённо оборачивается, когда мальчишка тянет её за плащ, и тут же сдаётся, дёргано подхватывая маленькое тельце на руки. Бесстыдный мальчишка сморщил обливающееся слезами лицо так, что даже совесть ведьмы дрогнула.       Ребёнок тут же обнимает её за шею, боясь упасть. Она прижимает тощее тельце к себе и идёт прямо в огонь, слыша, как маленькое сердце колотится словно бешеное, когда пламя послушно расступается прямо перед ними и совершенно не ранит, будто слушается немых приказов.       Чувство погони заметно притихает у разведённого костра. Тихий треск горящих сучьев слегка покалывает чуткий слух, а от запаха жаренного мяса ощутимо посасывает желудок.       — Тётя Смерть, это есть невозможно! — мальчишка кривляется и морщится, видимо, отойдя от недавнего страха. — Язык жжётся.       Нари натянуто улыбается. Вот уж не думала, что в ответ услышит такую благодарность. Она отмыла его от сажи и копоти в ручье, напоила, укрыла от дождя, а ребёнок только и делает, что критикует её стряпню, хотя она ни капли не хуже блюд Соён-онни.       — Во-первых, я тебе никакая не тётя, и уж тем более не смерть, — раздражённо принимается разъяснять Нари, — а во-вторых, дуть на еду надо. Сопли распускаешь — одной водой довольствуйся.       Ребёнок ерошится, как птенец, дует щёки, но послушно и старательно несколько раз подряд дует на кусок мяса, который потом тяжело разжёвывает и, молча терпя неудобства, проглатывает. Возможно, для детей это тяжёлая пища? Нари ведь не знает об этом практически ничего, поэтому несмотря на суровый вид каждый раз внимательно следит за реакцией мальца, чтобы запомнить, что ему легче есть.       Она сама смутно помнит своё детство, кроме того самого, приводящего в оцепенение пожара, истошных, звонких криков, доводящих до истерики, и неожиданных тёплых рук кицунэ.       С ней так не нянчились. Чего стоили ослушание, одно лишь дерзкое слово или недовольный взгляд, за которые кицунэ отнюдь не гладила по голове. В ответ на воспоминание в груди, там, где должно быть сердце, искрит удушающей болью. Нари пытается держать лицо и будто бы невзначай поправляет плащ, хотя ощущение не из приятных. Это очень неудобно и проблематично.       — Тётя, а у тебя есть имя?       На подобное обращение к себе Нари скрипит зубами — сказала ведь: никакая не тётя, ещё бы старухой назвал, — но большие любопытные глаза, пытающиеся заглянуть в самую суть, заставляют проглотить язвительную реплику вместе с куском жёсткого мяса.       — Как и у всех на свете, — резко бросает она, недовольная своей реакцией на смазливую детскую уловку. — Нари, зови меня Нари.       — Меня Джисон, — прерывая паузу, представляется мальчишка, хотя Нари знать не желала, как его там зовут, всё равно после этой ночи больше никогда не увидятся. Она твёрдо это решила ещё когда в первый раз его увидела.       За прошедшие часы выясняется, что Джисон много чего умеет: самостоятельно собирает сухие ветки, разжигает костёр, стирает, расставляет ловушки для будущего пропитания, ищет мягкое место для сна. В его поведении ясно прослеживается воспитание отца, о котором он ни разу не упомянул. Да он вообще мало говорит. Идеальные условия для самостоятельного выживания. Однако ночью, когда спит на холодной, ароматной траве, Джисон хмурит брови и зовёт маму, сжимая в кулачке подол плаща, и Нари, вопреки прошлым намерениям, не может никуда деться. Может и ничего, если удостоверится, что с ним всё будет в порядке после её ухода?..       Следующими ночами на его лице часто появляется гримаса боли, которую всегда прячет при посторонних, и один раз Нари не выдерживает — слегка, чтобы не спугнуть чужое размеренное дыхание, прикасается рукой к вспотевшему лбу и сосредотачивает магию на кончиках пальцев. Одна из способностей кицунэ — управление чужими снами. Лисы обычно пользуются ею, чтобы насылать кошмары, но Нари научилась делать наоборот. Всего лишь нужно представить что-то светлое и умиротворяющее, например, тёплые объятия, которых в жизни бывает совсем мало.       Ребёнок перестаёт хмурится, впервые за несколько дней выглядит расслабленным. Нари тихо усмехается и прячет руку обратно под плащ. Опасность больше не ощущается, зато едва уловимая тоска пробирается под одежду. Она поднимает голову к рассыпанным по ночному небу звёздам. Их так много, что нельзя сосчитать. Шухуа наверняка от скуки пытается уловить цепким взглядом каждую блестящую искру…       Как они там?       Об их с Соён безопасности беспокоиться Нари не собиралась, так как кицунэ — народ сильный, а император смертельно боится подобных существ. И по праву. Один укоризненный взгляд Соён-онни, и опасно сжатые в бледную полоску губы способны довести до крайнего ужаса. Мало ли, нашлёт проклятье, от которого не избавишься веками.       Однако тягучее чувство грусти по тем временам, когда они были рядом, не отпускает. Между ними большое расстояние, которое сократится только благодаря упорной и долгой ходьбе, ведь ведьмы, в отличие от кицунэ, не могут перемещаться в пространстве со скоростью света.       Вдыхая полной грудью ночную свежесть, Нари слабо улыбается. Одобрила бы Соён её решение?.. Крайне сложно сказать. Сбежать из заточения и спасти ребёнка… Наверняка кицунэ заявила бы, что мальчишка в опасности рядом с ней, и его судьба — смерть, но… Сама несколько сотен лет назад протянула руку ей, окутанной пламенем Нари, дала ей имя и стала заботиться и воспитывать как обычную кицунэ.       Конечно, Нари не может полностью взять Джисона под свою опеку, но дать ему шанс жить она в силах. Тем более, мальчишка всё быстро схватывает на лету и умеет даже больше, чем сама Нари. Он справится. Он настырный и непреклонный, он сохранит свою жизнь несмотря ни на что, не пропадёт, даже если когда-нибудь придётся остаться одному. От его крохотного тела волнами исходит энергия — у Нари на такое нюх.       Она порядком выматывается. По сравнению с прошлым силы восстанавливаются медленнее, а растрачиваются быстрее, но усталость — ничто, если лица жителей светятся радостью. Расправляя плечи, Нари протягивает руки к лежащему на спине мужчине, в то место, где небрежно перевязана рваная рана, концентрируется, чувствуя, как тёплая энергия поднимается из груди вверх, перетекает в плечи и дальше мягко спиралью окутывает руки, собираясь в ладонях.       Даже с закрытыми глазами она чувствует людей, сидящих рядом: две женщины, молодая и пожилая. Явно жена и мать. Только они способны к такому чистому переживанию. Их дыхание замирает, когда от её рук исходит мягкий ветер, касающийся открытой кожи и треплющий одежду и волосы, — демонстрация того, что магия работает. Они напряжены и обессилены, изранены и измотаны после того, как войско императора разгромило деревню, чтобы показать силу власти.       Мужчина корчит лицо, но затем черты разглаживаются, и наступает спокойствие. Ещё не убирая рук, Нари внимательно следит за состоянием подопечного. Его сердцебиение планомерно приходит в норму, становится отчётливее.       — Госпожа, будьте здоровы!       Люди толпятся, женщины рыдают и прижимаются к земле лбами, когда магия перестаёт действовать и Нари говорит, что теперь с мужчиной всё в порядке. Она слегка улыбается (зрение чуть мутнеет от усталости), но тут же просит их встать с колен. Она не императорской крови, не божество, и уж тем более не кицунэ, чтобы принимать такие почести. Так душа спокойна.       — Дайте ему немного отдохнуть, и всё будет в порядке.       Из-за неправильного ухода у мужчины загноилась рана. Ещё чуть-чуть, и его бы пришлось оплакивать, а Нари не любит подобной мороки, а ещё сильнее ненавидит быть наблюдателем подобных историй. «Не уподобляйся идиотам, которые только и делают, что рушат, — как-то раздражённо учила Соён-онни, перебинтовывая руку пожилому мужчине; кончик бинта был зажат между острых зубов, и говорила она с нажимом, отчего слова казались ещё более угрожающими. — Если узнаю, что портишь невинным людям жизнь, — горло перегрызу».       Чувствуя спиной долгий взгляд, Нари поворачивается. Джисон, несущий в руках постиранные вещи старушки, которая едва передвигается к нему навстречу, чтобы показать, куда поставить корзину, тут же боязливо отворачивается. Несмотря на потерянное выражение лица и обрывистые фразы, он тут же всегда берётся за помощь, даже такую, о которой его не просили.       Он добрый ребёнок.       Они скитаются вместе уже несколько месяцев, перебираясь из одной деревни в другую. Движутся на юг. Джисон, на взгляд Нари, немного вытянулся и стал ещё серьёзнее, чем прежде. За всё время им удалось посетить пять небольших поселений. И везде странники, не покладая рук, помогали, чем могли. По началу Джисон чурался магии в каком-либо виде, но прошло время, — и привык.       — Сегодня ты ни разу не ела, — за спиной слышится неуверенное предположение, когда Нари, чтобы прийти в себя, ненадолго прикрывает глаза и упирается лбом в перебинтованную ладонь.       Джисон ставит тарелку с похлебкой рядом с ней, кладёт около ломоть хлеба, а потом неуклюже обнимает сам себя и опускает взгляд к земле, будто уже стыдно за то, что хочет сказать.       — Хватит на сегодня этих твоих фокусов.       Всегда он так. Нари хмыкает. Джисон чем-то напоминает Соён-онни, которая скорее отдаст всю свою силу какому-нибудь проходимцу, нежели хоть на секунду покажет, что обеспокоена. За таких существ прежде всего говорят действия, нежели слова и поведение.       — Спасибо, — позволяя себе уставший оскал, Нари принимает принесённую пищу.       Мальчишка вздрагивает, будто рядом молния ударила. Да ладно, не драматизируй, не так уж редко Нари благодарит!       — Ты уже ел? — Нари чувствует, как от одной ложки похлёбки, прокатывающейся вниз к желудку, телу необычайно тепло — потраченные в лечении силы будто бы возвращаются. В поселениях после разгрома не находится еды даже на своих, но их двоих всегда чем-то кормят. Отказаться — проявить неуважение. Помнится, пришлось отвесить Джисону подзатыльник, когда он отказался от прямого предложения одной хозяйки. Вмиг запомнил.       Джисон поджимает губы и коротко кивает, а затем они молчат. Мальчишка усаживается на землю рядом и смотрит на снующих из стороны в сторону людей. Они приходят в себя и пытаются восстановить деревню.       — Нари, — слабо зовёт Джисон, будто надеется, что его не услышат, — почему ты лечишь на улице?       От голоса Джисона сквозит грустью. По крайней мере, так кажется. Она слабая, практически незаметная, но чувство, что это она. Скучает по семье? Та старуха кого-то напомнила или задела глубокие раны? Сколько не гадай, а правильный ответ знает только Джисон.       — На свежем воздухе легче справиться с магией, — пожимает плечами Нари.       А что тут ответишь? Не говорить же, что за ней устроили погоню и лишние остатки магии или запаха в чужих домах принесут поселенцам ещё большие беды, нежели одно простое нападение. Если задуматься, Джисон никогда не задавал вопросы, когда Нари просто вела его куда глаза глядят, чувствуя хоть намёк на преследование. Беспрекословно следовал за ней, даже выбиваясь из сил, чем и облегчал ведьме жизнь. Но он не переставал думать. Если человек ничего не говорит, это не означает, что он не складывает своё мнение о происходящем. Возможно даже что-то подозревает, но остаётся удивительно спокойным.       — Как… твоя рука?       Нари удивлённо оборачивается на него и чуть склоняет голову. Рука? А, этот ребёнок всё ещё помнит об этом? Поняв, в чём дело, она украдкой осматривает свою руку, в которой держит уже полупустую тарелку, и расплывается в лисьей улыбке, гаже которой, наверное, и не придумаешь.       — Уже давно прошла. Только вот если на неё ещё раз выльется кипяток, то непонятно, смогу ли лечить…       На самом деле, такие ранения — пущие пустяки, уже давно не имеющие значение, но её забавляет наблюдать, как Джисон напрягается всем телом и старательно отворачивается, будто его внимание привлекает что-то гораздо интереснее, чем сложившийся разговор. Кончики его ушей мгновенно вспыхивают. Что же, чувствовать вину похвально, но никто и не собирался его ругать. Вышло же случайно. Это Нари заснула у костра, а Джисон не настолько сильный, чтобы удержать полный кипятка котелок.       Нари фыркает и, повинуясь интуиции, похлопывает Джисона по всклоченным волосам, на что тот вжимает голову в плечи, но не ускользает.       — Отцепись, сколько раз повторять! — грозно рявкает Нари, отдирая маленькие ручонки от себя.       Мальчишка заходится рёвом ещё сильнее, чем прежде. Листья на деревьях с шумом тянутся за ветром. Детский плач разносится по всему лесу, вгрызаясь в голову. И так долго и громко, что душа наружу выворачивается. Неужели Нари раньше ревела так же?       — Всё, тише ты. — Она приседает, бесцеремонно дотрагиваясь до мокрых щёк и стирая слёзы с маленького лица. — Это был сероу, никакой не монстр. И никого он есть не собирался.       Джисон захлёбывается и громко шмыгает носом. Его плечи подрагивают, а сам он так и не разжимает кулак, в котором зажимает кусок ткани.       — Сопли сам подтирай, — бросает Нари, смиряя пристальным взглядом — вдруг не убедила ни капли. — И вообще: мужчины должны защищать женщин, а не наоборот.       — Но он волосатый… и страшный, — недоверчиво всхлипывает Джисон.       — Ты тоже не сказать, чтобы симпатичный: грязный и лохматый. Ещё кто кого испугался.       Сероу только выпрыгнула из-за кусов, а Джисон уже разразился истерикой. До этого Нари и не догадывалась, что обычная коза сможет напугать его до такого состояния. Мальчишка теперь недовольно дует щёки — не нравится, что страшным назвали. Дышит глубоко, собираясь с силами. Такой странный…       — Пошли. — Нари решительно дёргает за хрупкое запястье, потащив за собой. Джисон едва поспевает перебирать ноги, чтобы не упасть. Слёзы мигом встают в горле, и из глаз перестаёт течь. За собой Нари уже не слышит всхлипов.       Они прячутся за кустами, и она с хитрым прищуром указывает, куда смотреть. Впереди — гуляют сероу, пожёвывая свежую траву. При виде них Джисон смешно морщится и высовывает язык, и Нари деловито прочищает горло:       — Слушай сюда: мужчина может бояться и плакать, но не может стоять столбом в минуту опасности.       Губы движутся, но заклинание Нари не проговаривает вслух. В руках переливает мягким свечением, формируя лук с длинными, острыми стрелами. Гордо выпрямившись, она натягивает тетиву, прицеливается и выпускает стрелу, попавшую прямо в цель. В глазах Джисона блестит восторгом. Он болтает головой то в одну, то в другую сторону, от возбуждения сжав кулачки.       — Нари, Нари, а меня, меня научи!       Лук оказывается не по размеру, но Джисон настырно тянет тетиву, даже не обращая внимание на всё время выпадающую из рук стрелу. Чтобы облегчить страдания, Нари создаёт ещё один лук, но меткий стрелок, сильно обрадовавшись собственному оружию, промазывает пробные разы, распугав всех сероу.       Под неугомонные детские возмущения она впервые за долгое время звонко смеётся.       Звёздное небо ярко блестит. Однако у Нари всё равно дурное предчувствие, и в этот раз она должна уйти, не разбудив мальчишку. Тёплый ветер тревожит и нагоняет запах чужой крови.       Она смотрит на Джисона долго, будто бы и правда отдирая от сердца желание забрать его с собой. Горло душат сомнения, но Нари твёрдо сжимает кулак и, собрав вещи, не даёт себе передышки — запускает руку сквозь собственную грудь и сжимает то, что когда-то называлось сердцем. Прокусанная до крови губа не заглушает острой боли. На лбу проступает испарина. Нари хмурится, выдёргивает руку и на секунду не ощущает дыхания. Обессилив, она валится набок, но удерживается на ногах. Глубокий вдох помогает ожить. В сжатой ладони чувствуются последние гулкие удары. Тёплый каменный осколок Нари цепляет к крепкой нити, созданной магией, и представляет подвеску на шее у Джисона. Большее, на что способны ведьмы, если это касается телепортации. Ребёнок ничего не ощущает. А Нари даже не оборачивается, когда, натянув пониже капюшон, твёрдой походкой направляется на юг.       «Не реви», — слышит Джисон сквозь сон. И снятся ему чёрный плащ и тёмные волнистые волосы по лопатки, никогда не собирающиеся в хвост. И этот плащ уходит всё дальше и дальше. Яркий свет пробивается под закрытые веки.       Он сонно открывает глаза и трёт их сжатыми кулаками. Сон дурной. Почему-то рядом кажется пусто, Джисон осматривается — Нари не здесь. Ожидание затягивается. Нари не оказывается у ручья, в деревне никто её не видел. Тревога нарастает постепенно, будто сжалившись: оглядывается, ищет, но безрезультатно. В глазах — испуг.       — Нари?.. Нари!