Дуэт

      Кагеяме пять, когда он впервые видит игру на фортепиано.       Завороженный порханием пальцев по клавишам, он только и может раскрыть рот в восторге, но не сказать и слова. Он на долгие минуты взглядом прикипает к музыканту и инструменту, что так податливо отзывается на каждое движение. А потом выступление вдруг заканчивается. И тогда Тобио хмурит брови. Мать ласково треплет его по волосам.       — Что случилось? — Склоняется она над ним и осматривает сына с беспокойством.       К ней Кагеяма оборачивается с блестящими глазами и просто указывает пальцем на экран, где происходят последние действа и где закрывается занавес.       — Я тоже так хочу. Можно же?       Мать смеётся, задумывается на мгновение, а потом как-то так же, как и он, воодушевленно кивает.       — Если хочешь, можно попробовать.       И Кагеяма усиленно кивает, да так, что в голове мутится, лишь бы сильнее выразить всё своё согласие. Чуть позже ему нанимают репетитора, к которой он ходит едва ли не каждый день, исключительно по своей инициативе; ещё позже, когда становится понятно, что увлечение не мимолетное и переменчивое — покупают сам инструмент. Тобио светится не менее ярко, чем свечи на его именинном торте. Теперь же и дома играть можно! По вечерам он занимается, отрабатывая задания и разучивая новые мелодии; иногда делает это, чтобы развеять мамину скуку: тогда он проигрывает её любимые мелодии по несколько раз.       У него оказывается острый ум — он запоминает быстро новые композиции и приёмы. И репетитор, что с ним с первого дня, восторженно ахает — его навыки растут не по возрасту молниеносно. Вскоре ей нечему его учить. Кагеяму переводят в музыкальную школу.       Ему нравится в ней потому, что впереди ещё столько неизведанного. Однако друзей от этого у него больше не становится. Кого-то отпугивает его хмурое выражение лица, а кого-то он уже сам. Кагеяма хочет играть ещё лучше, намного лучше, чем сейчас, да вот только не помешают ли ему все эти друзья? Помешают, — хмуро заключает он, мельком услыхав чужие планы. У ребят из его группы много планов на неделю и выходные; они желают встретиться с друзьями, пригласить их домой или целый день провозиться на улице. Вот только тогда занятия с инструментом в список дел не входят. А Кагеяма без фортепиано не может, одна мысль, допускающая такой сюжет, для него страшна. Как это, никаких клавиш под пальцами и звуков забивающих уши?       Тобио мотает головой. Жизнь ребят вокруг не для него — такое простое заключение его успокаивает, и он дожидается родителей. Не нужны ему никакие друзья, если это значит жизнь без фортепиано. Это становится простым фактом, который позже перерастает в принцип — страшный и, как потом оказывается, обрекающий его на провал и одиночество.

***

      — Давай ещё раз, снова, Кагеяма-кун. — Преподавательница улыбается мягко, совсем не упрекая его в очередном провале, а вот у него самого зубы скрипят от того, как сильно он в злости сжимает челюсти. Очень хочется сжать ладони в кулаки, чтобы ногтями разодрать их до крови или, и того хуже, перевернуть всё в комнате, где всё, до малейших деталей, его раздражает. На самом деле с первого ещё посещения комната кажется ему милой и уютной, идеально подходящей для занятий, но вот после сегодняшнего ряда неудач это всё кажется сном, далеким и нереальным. И свет в комнате слишком резкий и бьющий по глазам, и душно здесь, и изоляция плохая: он отлично слышит все веселые разговоры мимо проходящих по коридору ребят. Они тоже раздражают его. Нет бы, заниматься или проявить уважение к другим, ходят и мешают!       Несмотря на внутреннее нарастающее кипение, Тобио кивает. Послушно разворачивается лицом к фортепиано и, глядя в нотную тетрадь, касается клавиш — мягко, не смея давить с той силой, которую в нём вызывает злость. Инструмент такого обращения не любит.       Мелодия льётся плавно: нет в ней резких звуков и неудачно нажатых клавиш, когда нечто резкое бьёт по ушам и игра безнадежно испорчена. У Тобио вообще в игре ни одной малейшей ошибки. У него техника, идеально отточенная и признанная всеми преподавателями, что у него только были. К его технике ни один судья конкурса придраться не смог, потому что не к чему. У него и наград то слишком уж много, как для его небольшой комнаты, только если начать усеивать ими комнату с фортепиано места и хватит. И он как бы знает все свои сильные стороны, которые год за годом укреплял и точил, делая их неуязвимыми, но и слабую, одну, но на деле самую страшную и неопределимую, тоже знает. Потому что ни один преподаватель за последнее время не обошел её стороной, сообщив ему о ней. Даже улыбка у матери при прослушивание как-то неестественно дрожит.       Просто при всей его идеальной технике в игре минимум чувств или даже полное их отсутствие. Просто его игра вся из себя правильная техническая, ни на шаг не отступает от нот, ни одного индивидуального дополнения. Ни одного виртуозного исполнения, никогда больше своего, чем кого-либо.       В музыке его всё чужое, старое и приевшееся; в игру он никогда не вкладывает себя, зачем, если и до него всё уже было писано? Играли же и играют, так почему при всём этом именно его игра безлика и бесчувственна?       Отвлекается он всего на мгновение, до смеха краткое, но ставшее точкой в градусе кипения. Ошибка, неправильно нажатая клавиша, бьёт, словно бы пощечиной от самого дорогого человека — он ведёт в смазанном движении по всем клавишам, извлекая не самые худшие звуки, но перечеркивая сыгранное ранее. И захлопывает крышку — не громко, не сильно, но в пустующем помещении это слышно слишком хорошо. Преподавательница вздрагивает за его спиной.       — Кагеяма-кун, что ты…       Но он быстрее неё, в нём запала больше. Разворачивается к ней лицом и черты его искаженны от горечи неудач, от злости.       — Почему вы не можете мне точнее сказать, в чём моя ошибка?! — И голос повышает, и, кажется выше неё, пусть и не встаёт на ноги. — Почему повторяете одно и то же? Откуда я знаю, как вкладывать эти эмоции? Может, вы просто сами ни черта в этом не понимаете и говорите мне какую-то чушь?!       Он не хочет останавливаться на этом, ему есть ещё много, что сказать. Ему хочется сделать больнее всем вокруг, потому что непонимание загоняет его в тупик, выхода из которого не видно даже в планах. Его никто не может научить новому: он и так все основы знает, осталось только вложить эти чувства, а в этом Тобио не понимает ровным счетом ничего. Это же абстрактное понятие, как нечто такое он должен вложить в игру? Кто-то отвечал ему, что алгоритмов для этого нет, нужно дойти до этого самому, дорасти. Но разве есть у него для этого время? Скоро и школу заканчивать, а с такими только техническими навыками он вряд ли сможет продолжить карьеру в музыке. А без неё ему жизни не надо.       Монолог из сплошных обвинений ему продолжить не дают. Стоит затихнуть, чтобы перевести дыхание, как мысли утихают под строгий голос, сорвавшийся почти на крик.       — Кагеяма-кун! Можешь уходить, занятия на сегодня закончены.       Она больше на него не смотрит. Это конец их разговора. И пусть Тобио это не нравится, пусть внутри всё ещё бурлит, требуя высказаться до конца — он подхватывает со скамьи сумку, наспех запихивая туда нотные тетради и почти выскакивает из помещения, лишь цедя сквозь зубы:       — До свидания.       Он знает, что завтра у него будет новый преподаватель. Потому что предыдущие уже отказывались вести у него занятия, и не раз, ведь каким бы гением он ни был, терпеть его скверный характер мало кто мог. Он также знал, что сейчас эта женщина могла плакать. Не навзрыд и истерично, а тихо и едва. Только слёзы катились бы или бы даже чуть-чуть, но заслезись бы глаза — такое он наблюдал не раз, как после его слов люди расстраивались. Особенно сверстники. Однако, зная так много, он не мог ничего сделать с собой. Слова были быстрее его разумных мыслей; первыми всегда вырывались обвинения в чужой адрес, пусть доводили его и собственные ошибки.       Задерживаться у дверей класса он не стал, просто-таки слетев со ступенек на первый этаж. Сумка билась о бедро при быстром шаге, и это начинало вновь его заводить; он вновь вот-вот обещал взорваться. В таком состоянии буквально каждая мелочь его раздражала. Завернув к выходу, который находился после поворота дальше по коридору, он с кем-то столкнулся. Мысленно даже успев пожелать человеку «удачного» дня. Оставалось только высказать это, и он даже открыл рот, поднимая голову, чтобы увидеть этого счастливчика, как замер, осознавая, кого едва не сбил с ног.       — Куда ты так спешишь, Кагеяма-кун? — Сугавара Коуши одарил его мягкой улыбкой, совсем не злясь за произошедшее. Он был слишком милым для этого человеком. И единственным, кто быстро нашел с ним общий язык, при этом ни разу не сорвавшись.       — Простите, Суга-сан! Не заметил вас.       — Да ладно тебе, обычное дело. — Коуши махнул на его слова рукой. — Лучше скажи-ка мне, куда спешишь. Если не ошибаюсь, твои занятия не заканчиваются так рано.       Пристальный, но совсем не суровый взгляд, казалось, видел его насквозь. Под ним Кагеяма почувствовал себя неловко и даже устыдился своих действий, что и привели к тому, что он так рано освободился. Не выдержав, он отвёл взгляд.       — Я… повздорил с Юри-сенсей.       Не имея сил взглянуть на Сугавару, Кагеяма смог услышать лишь его тяжелый шумный вздох. Коуши знал очень многое о его жизни, поэтому такая реакция не стала для Тобио неожиданной, но внезапно для него, как-то особо сильно затронула его самого. Меньше всего хотелось расстраивать родителей и Сугавару, который являлся и старшим товарищем, и наставником, и отличным советчиком. Друзей ближе у него не было. Только хорошие знакомые, которых он повстречал благодаря же Коуши и пара прилипчивых семпаев с музыкальной школы, которые вдруг посчитали своим долгом помочь ему. Причин Тобио не знал и подозревал, что не захочет узнавать. Но в этот момент ничего такого и не хотелось.        Сердце гулко отбивало неровный, быстрый ритм, создавая шум в ушах, и Тобио медленно сгорал со стыда, пусть с виду щеки и были едва затронуты румянцем — высшее проявление его стыдливости.       В оцепенении он ожидал последующих слов Сугавары. Даже легкий упрек, казалось, способен его сейчас добить и обезвредить на ещё долгое время, выбив из равновесия. Однако всё же его наставник был очень неконфликтным человеком, редко, когда повышающим голос и принимающим строгие меры по наказанию учеников.       — Пойдём, — он похлопал его по плечу, проходя дальше, направляясь в изначальном пути. А на удивленный взгляд, легко улыбнулся. — Нам есть о чем поговорить, да и у тебя всё ещё есть время. Будет странно, если ты придёшь домой раньше.       Это предложение избавляло Кагеяму от мелкой кучи проблем. У него прямо отлегло от сердца и что-то тугое внутри ослабило свою хватку, позволяя свободно дышать. Наверное, именно за такие качества Коуши многие и любили, быстро попадая под его очарование, и, несмотря на характер, Кагеяма не стал исключением. Он спокойно направился за ним. Ранее бушующая злость ушла, не оставив и следа. Только острое чувство неловкости и стыда скреблось где-то под ребрами.       У Коуши был свой кабинет. Небольшой, но с виду достаточно просторный, возможно, из-за освещения или преобладания светлых красок. Кагеяма бывал в нём и до этого, поэтому, переступая порог, чувствовал умиротворение — здесь с ним, никогда не происходило ничего плохого, ни одной негативной эмоции не было связано с этим местом. Здесь практически всегда пахло зеленым чаем и чем-то сладким — не редко можно обнаружить свежею сладкую выпечку.       Пройдя в кабинет, Тобио осмотрелся, убеждаясь, что всё оставалось неизменным. За его спинной мягко захлопнулась дверь, и Коуши подтолкнул его в сторону кресел.       — Садись. Сейчас заварю чай.       Сумка оказалась сброшена рядом с ним, надёжно упираясь в бок, чтобы точно не забыть. Наконец, можно было расслабиться, не переживая, что допускаешь ошибки или изначально не можешь хорошо сыграть. На время — достаточно короткое на деле — можно было даже не думать об обиженной им Юри-сенсей и последствиях этого. Они к этому вернутся, несомненно, но потом, через долгие мгновения, пока будут распускаться в горячей воде чайные листья, и даже после того, как запотеют стенки чашек и насыщенный аромат потревожит обоняние.       На момент Кагеяма даже, казалось, выпал из реальности. Перед глазами вдруг появились сладкие картинки из мечтаний, слишком идеальные, чтобы быть правдой, и заторможенная реакция помешала ему сразу отреагировать на оклик наставника. Только на второй, а то и третий раз он отозвался, слегка недоуменно хмуря брови.       — Да?       Коуши понятливо улыбнулся.       — Тебе как обычно, без сахара?       Он кивнул, не изменяя своим предпочтениям, что вообще делал крайне редко, особенно хорошо это просматривалось в его страсти к игре на фортепиано. И вдруг подумал, что Сугавара очень сильно переживал за комфорт других, временами, намного больше, чем за свой. В такие моменты Тобио знал, что был бессилен перед более старшим человеком и не мог ничего втолковать ему или приказывать — ему, в общем, не хотелось быть грубым по отношению к Сугаваре. Но отчаянные времена требовали решительных действий. Он не мог — многое мешало, начиная от разницы в возрасте, заканчивая собственными чувствами. Но это не означало, что не могли другие. Люди ещё более близкие Коуши, чем он, стоящие с ним на одной социальной и возрастной ступеньке. Было бы проблемно обращаться за помощью к незнакомым людям, но Кагеяма, так и быть, смог бы преодолеть эту свою слабую сторону, что включала в себе общение, в общем. Но всё было иначе. И он неплохо знал друзей и товарищей Коуши. Достаточно хорошо, чтобы поговорить с ними об этой проблеме. И получить нужную помощь, включающую в себя приведение Сугавары в хорошее расположение духа.       При мыслях об этом он улыбнулся. На самом деле не все люди были неподходящими для общения. А некоторые старшие могли быть хорошей опорой.       — Подумал о чем-то хорошем? — спросил Коуши, ставя перед ним чашку.       Кагеяма кивнул, мычащим звуком лишь подтверждая согласие. Его подобие улыбки редко, когда распознавали как признак радости. Но в этой неумелой попытке Сугавара смог это рассмотреть.       Коуши, наконец, уселся напротив него, поднося чашку к губам, осторожно делая первый глоток. Пар всё ещё не теряя сил, вился вверх, впрочем, исчезая в первых сантиметрах над чашкой. Кагеяма тоже отхлебнул. Было вкусно. Терпкость медленно оседала на языке, сладости почти не было, только чистый вкус зеленого чая. Тобио не особо жаловал сладкое, поэтому такое сочетание вкусов было ему по душе. Они немного распробовали напиток, позволяя себе наслаждаться им, а после приступили к делу: тому самому разговору, ради которого и пришли сюда.       — Так что случилось? Расскажешь подробнее?       Тишина обосновалась между ними ненадолго. Замешательство Тобио пусть и не прошло, но не было таким сильным как вначале.       — Да… нечего собственно рассказывать, — буркнул он, держа чашку у рта. — Просто… у меня до сих пор ничего не получается, и сдвигов тоже не видно, поэтому я сорвался и наговорил много лишнего. Как обычно.       Захотелось спрятаться как можно дальше от всего мира. Отнюдь не под одеяло — это не смогло бы защитить его от всего, особенно от чужих слов, к которым он, на самом деле, не глядя на внешнее спокойствие, был очень уязвим. Они мучили его во снах; прокрадывались в голову, стоило отчаянию взять вверх; они окружали его подобно коршунам, ждущим кончины своей жертвы.       Сугавара понимающе хмыкнул и осторожно, словно проверяя лёд на озере зимой, поинтересовался:       — Так… почему ты не можешь сыграть, как хочешь? В чем проблема?       Кагеяма помедлил, прежде чем ответить, потому что точных слов для описания этого у него не было. Да и никто никогда не давал этому определения. Просто говорили, что он играл не так. От этого недоверие и росло, вылившись в новый всплеск злости.       — Я не знаю. Все только говорят, что моей игре не хватает чувств. Но никто не сказал, как это исправить. Я запутался.       С надеждой в глазах и в сердце, он взглянул на человека, что был ему хорошим советчиком всё это время. Он не знал, к кому, кроме него, обратиться за помощью, ведь если он не поймёт, то уже никто не сможет. Поэтому было немного страшно получить в ответ недоумение или незнание. Однако Коуши в ответ едва заметно улыбнулся. Не радостно и не успокаивающе, скорее, просительно. Это заставило Тобио задаваться вопросами и сразу же сбило его с толку. Подобного он ещё не видел.       Но когда Сугавара закончил, Кагеяма всё понял.       — А как ты сам относишься к игре? Нравится ли это тебе?..       И не нужно было пояснять дальше. Кагеяма понял и точно знал, что хочет ответить.       — Конечно! — горячо перебил он потому, что важнее игры в своей жизни мало, что видел. — Это же так!.. Так!.. — и не придумав подходящего слова, тише пробормотал: — Без этого сложно представить свою жизнь.       Это было правдой. Кагеяма не то чтобы много занятий перепробовал в жизни, но игра на фортепиано однозначно была лучшим из них — она мгновенно завлекала к себе, а позже не утрачивала для него интереса, лишь больше закрепляя его уверенность, что это дело подходящее именно для него, что другого такого уже не найдет. Поэтому он, каким бы уставшим ни был, как бы сильно не расстраивался, он всегда находил время для игры — это помогало легче справляться с проблемами. Поэтому вопрос, поставленный так, не имел более честного ответа, чем тот, который он уже озвучил.       Он любил это занятие всем сердцем, а потому и не бросил после череды неудач. Даже если бы не стал мастером этого дела, то оставил бы его для себя, своей души.       Казалось, это в чем-то убедило Сугавару. Он подпер голову рукой и так смотрел на него, легко улыбаясь, теперь улыбка была полна тепла и некой хитринки, причина которой не была известна Тобио. Он мог бы заподозрить неладное, если бы с ним был любой другой человек, но Сугавару он уважал и любил, почему и не мог и мысли такой допустить в его сторону. И этот момент был им упущен.       — Думаю, я знаю, как тебе помочь. В любом случае, следует попробовать.       — О чем вы?       — Так о своём. Не переживай, завтра тебе всё покажу, ну а соглашаться или нет, дело твоё. Хорошо?       — Угу.       Несмотря на то, что он вновь не понимал происходящего, скорее запутавшись в нём, Кагеяма достаточно верил Коуши, чтобы согласиться на некую авантюру. Пусть даже и близко не знал, что его будет ожидать.       Время истекло за разговором быстро, и Тобио нужно было собираться домой, чтобы прийти в обычное время. Поблагодарив наставника, в ответ он получил неловкую улыбку и смущенные уверения в том, что для этого ещё слишком рано.       — Тогда, до завтра, Кагеяма-кун. Надеюсь, что действительно смогу тебе помочь.       — Да. До свидания.       В хороших чувствах он покинул это место. Больше не хотелось как можно скорее мчаться от него и не видеть ещё десятки лет. Внутри зарождалось предвкушение следующего дня. Осознав это, Кагеяма спрятал улыбку за воротником куртки: на дворе уже была поздняя осень.