Ольга

      — В МОНАСТЫРЬ УЙДУ!       Ольга поморщилась. Наталья, её старшая сестра, пронеслась мимо, нарочно смахнув рукою блюдце с бисером. Радужные бусинки рассыпались по узорному ковру, спрятались в щелях деревянного пола. Теперь Ульяна, старая нянюшка, приставленная к дочерям семейства Головиных, будет укоризненно молчать весь вечер. И смотреть своими большими глазами. Печально так, чуть не со слезами. От этого взгляда у девушки внутри всё сжималось. Кто ж виноват, что они — боярские дочери, а старая нянька — нет? Ни поругать их толком не может, ни наказать. А иной раз и надо бы!              Девочка обернулась на отца. Строгий, даже грозный, царев казначей, стоял в сенцах, растерянно утирая лоб рукавом домашней рубахи. Сколько бы средняя дочь ни раздумывала над этим, она не могла взять в толк. Неужто батюшка не видит, что Наталья если и собирается в монастырь, то едва ли в женский. Вон, как набелилась! А косу убрала золотом чуть ни до затылка. Кто на постриг решился, тот в мире пребывает, в покое. И глазами в церкви на пригожих молодцев не сверкает. Год назад у боярина Морозова дочь в монастырь уходила. Единственная, любимая. Плач стоял во всём их огромном тереме. Зато сама Евдокия ходила счастливая! Ольга помнила хорошо, потому что перед отъездом подружка девушек у себя собирала, прощалась. И глаза у неё были, так сразу и не скажешь, какие. Как у юродивой, что ли. Просветлённые. Она и вещи свои раздала. Ольге — кольцо. На счастье.              Хотя, какое там «счастье»? Это только батюшка говорит: «Замуж выйти не напасть». Но ведь даже и Наталья до сих пор не была просватана. А ей уже было восемнадцать. Старшая сестра упрямилась, по третьему разу перекладывая тонкие привозные английские, итальянские и чинийские* ткани в огромном сундуке. Приданое. Возилась она со своим тряпьем самозабвенно. До истерики отстаивая право каждого узорного отреза переехать с нею в чужой терем. Билась за каждый кусок кружева, как будто больше за нею ничего не дадут. Как за крестьянкой. Со старшею сестрой у Ольги чуть не каждый день случались тихие ссоры. Наталья, хоть и любила сестру до беспамятства, всё же не могла удержаться, чтобы не поддеть её чем-нибудь. Недавно она, скептически осмотрев сестру в бане, обронила:       — Рано тебе, Ольга, свет Андреевна, замуж, — и рассмеялась, — чем ребеночка-то кормить будешь?              Чем-чем. Чем Бог послал, тем и будет! Ольга обиделась до слез. Не всем же в одно время расцвести! Вольно Наташке смеяться. Вон она какая! Белая, гладкая. Как нянюшка говорит, «где надо — кругленька». А про себя Ольга знала. Всё знала. Не мила, не пригожа. Когда она с Натальей возвращалась из церкви или семенила за нею в базарный день вдоль торговых рядов, то постоянно видела завистливые взгляды других женщин. Замужних, с уже давно покрытыми бабьими уборами головами. Вдов в черных платках. И даже девиц на выданье, в своих самых лучших нарядах прогуливающихся рядом. А как на сестру смотрели мужчины! Осанка у Натальи была, как у царицы. И ходила она так мягко, что казалась плывущей и даже парящей над землей. На Ольгу не глядел никто.              Ольга в умненьких ходила. По крайней мере, так утверждал приглашенный учитель Фома. Говорил — и улыбался какой-то отрешённой доброй улыбкой. Глаза у него при этом становились зелёные и какие-то странные. Как у кота. А когда он хмурился, то серые, как грозовое небо. Где уж его батюшка откопал, одному Богу было известно. Фома знал математику, географию и немного богословие. Свободно говорил и писал на трех языках. А то и песни пел. Вообще-то, петь нельзя. Грех! Но Фома говорил, что через стихотворное слово язык учится быстрее.              — Что тебе надобно, — слышится из соседней горницы отеческий рык, — то и бери! Сваты не сегодня-завтра приедут! Ох, грехи мои тяжкие!       Значит, Наталья победила. И снова придут коробейники да купцы. Принесут шелка заморские. Будет Натка выбирать, что получше.       — И дался ей этот сундук, — сетует брат, высокий, чернобровый, Борис, — за ней три деревни дают, а она за сундук ухватилась. Дура!              Борис Андреевич Головин числился завидным женихом. Батюшка уже пристроил его ко двору, обучил счётному делу. Три языка знать — казначею вовсе не лишне. Купцы английские по-русски почти не говорят. Брат пошел в отца. Тоже был высокий, плечистый. А своими черными бровями да соколиными очами он вскружил голову не одной боярской дочке. Но отец не спешил его женить. Делу — время, потехе час, как говорится. Вот станет Борька сам дела вести, тогда пусть и женится на здоровье. Да и в голове у него к тому времени прояснится.              — Ты чего сидишь, — он толкнул сестру в бок, — Фома пришел. Давай, двигай.       Ольгу не приходилось уговаривать. И даже дважды просить. Она чуть подобрала подол и тихо, как было принято у женщин, проскользнула за братом на мужскую половину дома. Сидеть ей предстояло не рядом с ним, разумеется. Для неё была поставлена скамеечка за специальной перегородкой с узорным оконцем. Но, хоть и сидела девочка за стенкой, а на двух языках худо-бедно изъясняться научилась. Английский да шведский она быстро освоила. А вот татарский не давался. Как ни бился Фома, не пошла Ольге его наука впрок. Он уж и петь пытался, и сказки рассказывать. Нет — и все тут!              А ещё батюшка настойчиво приказывал ей играть в шахматы с Борисом. Тот не возражал. Даже любил посидеть в тишине, поразмыслить над хитроумным ходом. Правда, проигрывать не умел совершенно. Мог со злости раскидать фигуры или вовсе опрокинуть стол. Ольге было интересно: вот, царь, большой любитель шахмат, тоже так бушует, когда проигрывает? Отец на эти приступы ярости у старшего сына особенно сердился. В шахматах, как и на войне. Уж если начал играть, то изволь доиграть до конца и честно. Не велика честь выиграть у девицы, когда ей четырнадцать, а тебе двадцать.              С Борисом у Ольги была искренняя сердечная дружба. Она знала все его тайны. Даже самые странные. Ну, вот любил он цветы собирать да венки плести. Ну что в этом такого? А только делал он это тайно. Чуть свет, брат уезжал на коне далеко в поле, чтобы вернуться под вечер. Вся рубаха его была тогда в траве и зеленых пятнах. Он был весел, много шутил и миловался с сестрой. Иногда он привозил ей полную сумку кислых лесных ягод. Ещё он писал красивые стихи. И прятал под кроватью в небольшой ларец. Кроме Ольги, вообще никто о том не знал.              В отличие от брата, Ольга хорошо понимала, отчего Наталья по третьему разу перебирает сундук с приданым. Волнуется. Шутка ли, замуж выйти! Ведь на всю жизнь! Жениха, Бог даст, один раз увидит на смотринах — и всё. И не то чтобы дали рассмотреть, поговорить. Выведут в комнату, один раз дадут пройтись — и отошлют. А невеста потом волнуйся, да под дверью слушай. А то вдруг ещё не глянулась. Позору-то не оберёшься.              Вообще-то, батюшка добрый. С Борисом строгий, а с дочерьми как восковой. Обещал хороших женихов. Но он же на свой вкус выбирать будет. Кто его знает, какие ему нравятся? Знает Ольга, что с лица воды не пить. Нянюшка все уши прожужжала. И всё же не хочется ей толстого да рыхлого. Хочется высокого, ясноглазого. И чтобы голос был приятный. Да нрав покладистый. Только выбирать-то Ольге не из кого. Род их древний, знатный. Столбовых дворян на Москве семей двадцать. Это к царю со всей страны невест на смотрины привозили. А для неё, тощей да неказистой, может, и не найдется никого. Даже с приданым её.              — Ольга! — тихий голос Фомы вырвал её из раздумий, — грин ор рэд? «Красное или зеленое?»       Это у них с Фомой игра такая. Он приносил яблоки. А ученице своей предлагал выбрать, красное или зеленое принес. И всегда она угадывала. Как будто знала. Ольга тихонько шепнула: «Red». И тут же на колени ей упало спелое красное яблоко. И это в декабре! Вот и где он эти яблоки берет? А учитель уже ходит вокруг Бориса. И заставляет его на все лады глаголы спрягать. А Ольга за ним тихонько повторяет. Сегодня у них англицкий язык. Завтра будет шведский, а потом татарский. Англицкий — потому как Англия с Москвой торговлю ведет. Многие купцы в стольный город переехали, лавки открыли. Шведский нужен, потому что война хоть и закончилась официально, назвать отношения со Швецией мирными язык не поворачивался. Затем же и татарскому языку обучается Борис. Татары не сегодня-завтра придут. А Ольга просто так сидит, пусть и не даётся ей он. Фома сказал, чтобы хоть слушала да запоминала, что сможет.