Ольга

      Андрей Севастьянович Головин вдовел шестой год. Жена его умерла, оставив ему четверых детей. Первенец, Борис, сейчас был уже совсем взрослым. Царь благосклонно воспринял его в хоромах и на охоте. Впрочем, охотиться Иоанн Васильевич прекратил ещё год назад. Бориса только в палаты царские привели. Теперь царь всё больше молился, всё чаще уезжал в монастыри. Это нравилось Андрею. Не нравилось отцу лишь то, как смотрит на Бориса Федор Басманов, молодой заносчивый царский фаворит.              Наталья, старшая из сестер, была летом объявлена невестой, и сватов ждали со дня на день. К замужеству её готовили основательно. Нянюшка даже исхитрилась: научила боярышню блины печь. Правда, зачем, не сказала. Едва ли Наталье Андреевне придётся самой у печи стоять. Но уж шить да вязать она большая мастерица была. Вся девичья краса также досталась Наталье Андреевне. Густые чёрные брови, как у брата и отца, делали её взгляд каким-то строгим, оценивающим. Когда ей случалось глянуть на кого-то нечаянно в церкви, тот старался потом вновь попасться девушке на глаза за каким-нибудь благим делом. Её любили нищие (при ней молодые люди лучше подавали).              Ольга, средняя сестра, была умненькая и шустрая девочка. Задумчивая и мечтательная. Из желательных для девицы умений за нею числилось лишь кружевоплетение. Ни шить, ни вязать Ольга так и не выучилась. Немного вышивала бисером, но не усердствовала. Стряпать ей казалось делом бесполезным. Но ей одной давались науки. Из всех детей боярина только она да Борис выучились читать из удовольствия.              Младшая, пятилетняя Мария, была крикливой, избалованной до последней крайности сироткой. Матери она своей уже не увидела. Из предпочитаемых ею занятий первым было бегать да шалить. И чуть что — валиться наземь, бить ногами об пол и кричать что есть мочи. Отец, старавшийся быть с детьми строгим, на её проделки смотрел благосклонно. Марьюшка любила сладкое, и пока её ещё можно было утихомирить медовым леденцом.              Служил Андрей Севастьянович при дворе казначеем. Честнее него у царя человека не было. Опричники — и те признавали его. Часто звали Андрея судьёй в спорах и сложных делах. Ему на хранение отдавали деньги и важные бумаги. Случись царю уехать из Москвы, казначей единолично отвечал за государеву казну. Жениться вторично боярин не спешил. Когда Наталья говорила, что батюшка уходит по ночам, то густо краснела. Ольга ещё не понимала, отчего.              У Натальи была своя взрослая жизнь. Ольге и Марьюшке нянька всё ещё рассказывала сказки. Младшей про царевичей, а средней про оборотней да леших. Про войну и про упырей разных. Ольга морщилась и пряталась под одеялом после таких повествований. Но отец относился к Ульяне более чем хорошо. Он её почитал, едва ли не как ровню, и в её воспитательные навыки верил слепо. Ольга видела, что Борис и даже Наталья нет-нет, а почитывали жития. Про страшные смерти, которым подвергались великие мученики Палестины. Ей же отец ничего такого не читал сам и не приказывал брату или Фоме. А сама она от страшных сказок и так плохо спала, и без сожженных на костре людей из книги. Наталье же нянька рассказывала совсем другие истории.              — Ну, — шёпот сестры хорошо слышался за дверью, где Ольга притаилась, чтобы подслушать разговор, — что потом-то?       — Потом свекровь-матушка с тебя девичий венец снимет, — ворковала Ульяна, — и две косы заплетет. А уж потом и бабий убор оденет. И станешь ты жена.       — Я не об этом, — многозначительно прошипела Наталья.       — Отведут вас с женихом в спальню, — продолжила нянька после долгого молчания, — на постель посадят. Может, еды какой с собой дадут. На свадьбе-то ни есть, ни пить нельзя.       — И что? — испугалась сестра, — всё время там дружка будет стоять?       — Нет, — рассмеялась старуха, — он вас снаружи запрет, а сам караулить будет. Чтоб непотребства какого не было. Охальник какой или случайный гость не набедокурил. Свадьба как-никак.       — А жених-то что будет делать? — не унималась «невеста».       — Ой, Натальюшка, — прошептала нянька, — помнишь, я тебе в Библии два листа заложила, чтобы ты не читала? Так вот, теперь можно!       Ольга рысью кинулась по холодному полу в девичью. Там пылилась заветная книга, к которой Наталья проявляла столько же интереса, сколько к чёрным работам. Притащив к себе изукрашенный рукописный том, она осторожно разлепила две свернутые страницы и принялась за чтение.       «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его…»*              Уже давно она заметила, что воспитанию её не уделяется столько же внимания, сколько получала его старшая сестра. Ольгу не учили стряпать, шить или вязать. Вернее, Ульяна ткнула ей в руки спицы и показала, как надо начинать. Но, не получив от ученицы тут же ровного ряда, нянька махнула рукой без сожаления. И не возвращалась более к этому вопросу. То же было и с шитьем. Зато знания Ольги в области всяческой сказочной нечисти были обширны. Ещё нянька то и дело «забывала» свою подопечную то в лесу, то на реке. И девочке с ранних лет приходилось самой возвращаться в терем. Благо, было недалеко. Родители будто и не замечали её отсутствия.              И сундук. Сейчас, когда старшая сестра то и дело требовала снабдить её лучшим приданым на Москве, Ольга задумалась, а не стоит ли и ей начать собирать своё. Да, это должна была делать матушка, но придётся самой.       Проходя мимо горницы Натальи, она глянула внутрь. Как сестра планирует выносить огромный сундук через эту узкую дверь, было непонятно. Как и то, каким чудом это дубовое чудище вообще внесли в дом. Марьюшка, глядя на сестру, тоже истребовала себе сундучок. И теперь сидела на нём сверху, грызя леденец, и размазывая по щекам сладкие слюни. Придя к себе, Ольга глянула по углам. Сундука не было. И поставить его тут было бы негде.              Отца она нашла тут же, в светлой прибранной горнице с высоким потолком, за большим столом. Отец читал.       — Батюшка, — тихо спросила Ольга, — а где мой сундук?       Андрей замер. Рано или поздно этот разговор нужно было начать, но как на такое решиться? Дочь как будто прочла его мысли, потупилась.       — Ты меня на постриг готовишь? — прошептала она. — Это оттого, что я некрасивая?       — Что ты такое говоришь, доченька, — нервно рассмеялся Андрей Севастьянович, — где ж некрасивая? На матушку похожа. Вон, и волосы её, с рыжиной. И глаза…       — У Натальи сундук уже полный, — сообщила девушка спокойно, — для Марьюшки уже хотя бы куплен. А мне приданое не сбирают.       — Да что там у Машки лежит-то! — отмахнулся отец, — две куклы да платок.       — И подушка! — завопила откуда-то из соседней горницы младшая дочь.       — Это ради жизни вечной? — допытывалась Ольга, — в царствии Отца Небесного?       Он молчал. Слов не было. Девочка смотрела на него сухими глазами.       — Я всё понимаю, — вздохнула она, — в монастырь так в монастырь. Дозволь с подругами проститься.       — Ты что мелешь?! — в горницу ворвалась Наталья, — Какой монастырь?! Батюшка?!       — ААААА!!!! Оленька в монахини уйдё-ё-от!!!!!!!!!!!!!! — ревела прибежавшая Марья, ухватив сестру за колени липкими ручонками.       — Да вы ума лишились, что ли?! — на женские крики и Машкины слезы из своих покоев прибежал Борис. — Батюшка просто с Наткиным сундуком себе все сапоги стоптал. Будет тебе приданое, правда ведь? — он обернулся к отцу за подтверждением. — Наташу замуж отдадим и за тебя всерьёз возьмёмся.              Ну что мог сказать Андрей Головин? Что всех, кто сейчас крутится вокруг его средней дочери, она переживёт? Что суждено ей было жить вечно? И не на том свете, а на этом. В этом городе. На вечном служении, как батюшка. В Дозоре. И нет смысла искать ей мужа. Как она объяснит ему, уже седому старику, что не постарела с ним вместе? Он глянул Ольге за спину. Ульяна, такая же, как он сам, служительница Дозора, молча кивнула. Поговорить с Ольгой надо, конечно. Но не сейчас.              — Гости пожаловали, — слуга тихо подошел и шепнул это барину на ухо, да так, что все разом умолкли. Даже Машка. Андрей Севастьянович тяжело поднялся из-за стола и подошел к окну.