Ольга

Московский офис Ночного Дозора. Наши дни. Борис Игнатьевич подмигнул Антону и вынул из мини бара ещё один пузатый бокал. Плеснул на дно коньяку, подвинул блюдце с лимоном. -Пока Ольги нет, - пояснил он, - она все это не любит. -Ну да?! – Городецкий вспомнил, как лихо Ольга Андреевна может при случае хлебнуть чистого спирта, как сама говорила «с локтя», и недоверчиво глянул на шефа. -День рождения у неё сегодня, - печально вздохнул Борис Игнатьевич, - и ещё одна памятная дата. Её она и вовсе не жалует. Это для меня праздник, а она все ещё в обиде. -? – дозорному было тепло, приятно шумело в голове от выпитого. -Где-то в этих же числах мы и познакомились, - мечтательно улыбнулся директор. -Любовь с первого взгляда? – хихикнул Городецкий. -?! – лицо Бориса Игнатьевича скривилось, как от целого съеденного лимона, - да я, когда её первый раз увидал, чуть не обделался! -Перекаченные мышцы? Авангардный макияж? – предположил Антон. -Хуже! – Гесер залпом осушил почти полный бокал и налил ещё, - только Оленьке не говори! За четыре года, что боярышня Головина прожила с Басмановым, они так спелись, что уже понять нельзя было светлая она, или темная. Нимб сиял. Такой бывает, когда мученичество какое примешь, или в монастыре много лет проживешь. А вот характер у Ольги был, темнее некуда. -Знаешь этот взгляд её, - поморщился Гесер, - как будто ты ей рубль золотой должен? Умножай на сотню. Ничего страшнее нету, чем светлая волшебница, воспитанная в доверии к тьме. Да ещё и дочь самого инквизитора, Фёдора, мать его за ногу, Алексеевича. -А я думал, она Андреевна, - насторожился Городецкий. -Так он подсуетился, опекуном заделался! – фыркнул Борис Игнатьевич, - Фёдор её за четыре года под себя обточил. Сам в степь со своими мальчиками по вызову приехал, и Оленька не одна была. Он к ней двух инкубов приставил. Но по ауре было видно все. Мне во всяком случае. Не для неё все это. И, как мы теперь знаем, привычка с темными договариваться, ей в семнадцатом году боком вышла. -Почему в степь? – удивился Городецкий. Бывший гладиатор знал толк в рекламе. Слово, данное падчерице много лет назад, сдержал. Он все так вывернул, что желающие стать для Ольги наставником к нему в терем уже не вмещались. Да и во двор. Даже из Тибета монахи-иные прибыли! Сама Ольга только брови недовольно нахмурила, когда на прибивших глянула. Дай ей волю, и вовсе не стала бы в Тень ступать. Гесер последним приехал. Становиться наставником у него и в мыслях не было. Он в те года ещё слишком любил волю степную, простор. Да войну. Да чтобы в каждой юрте* женщина влюбленная ждала. А наставничество – это ж работа. Тяжелый каждодневный труд. Как ребенка незнакомого усыновить. Да и сюда не специально ехал, а так, по дороге завернул. К девице одной, местной. Подвела будущего Светлейшего, как раз его степная привычка к войне без правил. -Для степняка женщина кто? – вздохнул Гесер, бездумно покручивая бокал в руке, - трофей, награда. А тут же прямо армия собралась. Всю степь юртами да шатрами наполнили. И все ждали, кого она выберет. Ну не мог же я её шведам уступить! Или этим, монахам лысым, которые перерождаются! Антон машинально глянул на отсвет лампы на гладко выбритой голове шефа, но промолчал. Ольга с выбором не спешила. Они с Басмановым в одном шатре поселились, и чуть ли не под одним одеялом спали. Фёдор её, как дочку опекал. И весь день с разными светлыми беседовал. Уж больно не хотел её далеко отпускать, зачем-то она ему в Москве нужна была. А может и правда как дочь полюбил. Беспокоился. По нимбу его тогда ничего определенного сказать нельзя было. -Я тогда по-русски ни слова не понимал, по нимбу считывал, - признался шеф, - и по лицу её, да по ауре, сразу прочел: «Это, что ли, знаменитый Гесер?!» Не глянулся, значит. Ну да, с чего бы? На фоне Басманова я выглядел, мягко говоря, блекло. Да ещё Фома аж с Альбиона припылил. Рядом крутился с глазами своими кошачьими. Мы с ним на второй же день из-за неё поцапались, и много лет не разговаривали. Сперва-то у одного костра сидели. Фома про Ольгу немного рассказал, знал ведь её с детства, вернее, с отрочества. Гесер слушал в пол-уха. Умная она, или дура последняя, его сейчас не тревожило. В юрте ждала черноглазая круглолицая зазноба. В то время ему нравились невысокие черноволосые монголки да татарки. И чинийка бы сошла, если красивая, только откуда-нибудь из Манджурии, чтобы ноги не изуродованные были. А можно всех троих сразу! Глянул на обладательницу рыжеватой косы, что мимо него к Фоме прошла, и только. -А мы тут заспорили с Гесером, - улыбнулся девушке Фома, - что есть любовь женщины. -? – девушка только бровь иронично изогнула, ничего не сказала. -Гесер говорит, что костер, - улыбнулся бывший учитель, - есть дрова – горит. Нет дров – гаснет. Оставишь без присмотра – разнесет уголья горящие по всей степи. Или погаснет, пока ходишь. -А ты? – улыбнулась Ольга, любезно принимая от него флягу кумыса**. -Думаю, - Фома придвинулся к девушке ближе, - любовь женская как цветок. Иной и на камне вырастет, и в песке расцветает. И не надо ему ничего. А иной в лучшей комнате на свету стоит, да вянет. И не знаешь, что ему, проклятому, надобно. Отчего не цветет. Как тебе кумыс? Не пробовала ведь ещё? С первого разу не всем нравится. -Я гарум пробовала, - Ольга спокойно вернула флягу, - меня уже не удивить. Хотя, кумыс тоже на ценителя. Фома так быстро сунул флягу Гесеру, как будто тот изъявил желание спрятать у себя весь мусор, который в степи найдется, не токмо забродившее кобылье молоко. А вместе с тою флягой предупреждение прямо в голову кинул. «Прости, друг. В любви, да на войне, все средства хороши!» Степняк напрягся. Ольга с Фомою были уже порядком знакомы. Тот лип к ней, как мокрый волос. Уже успел и плащ свой дорожный ей на плечи набросить, и за руку держал, как свою. И все, сидящие вблизи их костра замолчали и прислушивались. И на девку эту непонятную во все глаза глядели. Надо брать! -А ты, Оленька, как считаешь, - шептал тем временем Фома девушке на ухо, - что есть любовь женщины? -Благодарствую, что спросить меня сподобились, - рассмеялась девушка, - думаю, что это как кружево плести. Легко в начале, а все остальное время тяжко. Всё время следить надобно, чтобы чего не напутать. Будешь неаккуратен – криво выйдет. А переделать уж нельзя! От каждой булавки в нем заметный след остается. Для бедных попроще, для богатых – затейливое, да тонкое. А главное, - она повернула голову, и прямо в губы Фоме произнесла, - мужчинам то кружево даром не надобно. И плести-то не разумеют, а лезут! Встала, сбросила с плеч наброшенный бывшим учителем плащ, и ушла куда-то в темноту. Гесер по нимбу считал, что зла она сейчас сверх всякой меры. Присмотрелся повнимательнее. Оделась тепло, сапоги степные на ней, кафтан шерстяной, под ним рубаха суровая. Штаны для верховой езды. За спиною котомка, в руке шапка. За голенищем плетка. Далеко ли собралась, красна девица? Из разговора их с Фомой Гесер, ясное дело, ни слова не понял. Зато с первого взгляда догадался, что никто девицу эту не преследует. Даже не замечают, что она убегает. Смотри-ка ты, какая своевольная! Светлые воеводы ради глаз её распрекрасных аж с гор спустились, а она носом крутит. Сама со стороной силы не определилась ещё, а на магов вне порядка, как на навоз глядит! Надо бы догнать, да проучить. И пока Фома со своего плаща степную пыль стряхивал, пока соратники Далай Ламы*** что-то там просчитывали, а Басманов с каким-то юнцом черноволосым у костра обжимался, Гесер беспрепятственно своего коня отвязал, да выехал в степь. Ольги не было уже видно, но следы её сапог заканчивались, а следы московских подков начинались. Кочевники-то своих коней в железо не обувают. Пока ехал, все думал, а как оно "там" у рыжих? А грудь у неё маленькая, как у чинийки. Гесеру всегда так больше нравилось. Сам не понял, отчего вдруг стал об том думать. Наставничество никакой иной близости между учителем и учеником не предполагает. По крайней мере, не обязывает. Ещё попробуй ту ученицу выследить, да поймать! И, только когда вой чей-то предсмертный услышал, очнулся. Неужто догнал? А дальше-то как?