Ольга

Мэй в тереме давно не был. Как лицо официальное, он все больше к инквизиторам в их богатые хоромы ездил. Стало быть, личные дела решал. Или тайные. Ольге, во всяком случае, никто не сказывал, что чосон в гости зайдет. Он был вежлив, улыбался, и даже шутил. Но чувство разделяющей их стены от этого не исчезало. После того, как Ольга к Свету обратилась, ей и Мэй, и близнецы неприятны стали. Как на мужчин перестала на них смотреть. Тёмные. Басманов который всю последнюю неделю был печален, а под конец даже мрачен стал, быстренько сановного иного за двери выставил. Ужин с ними разделить не предложил. А Ольга как раз на работу сбиралась. Зашла в терем перекусить. Глянули они друг на друга, и глаза отвели. У девушки аппетит враз пропал. Поглядела на Гордея, тоже неприветливого всю неделю. На Сахара и «щеночков». Те и вовсе притаились в уголке за печкою. Напряжение в доме пугало их. Извинилась, и ушла не поужинав. Чосон недалече ушел. Ольга догонять не стала. Шепнула заклинание, что глаза отводит, да потихоньку сзади пошла. Время Ночного Дозора уже наступило, и она в своем праве была. Могла не прятаться. Просто любопытно стало, куда чосон после Басманова пойдет. Да и зачем приходил, тоже узнать бы неплохо. А тот вместо кремля, в сторону посадов двинулся. И все дальше в сторону небогатых изб уходил. И девушка за ним. Водился за посадскими грешок один. Питие. Во всей Москве только тут винца купить можно было. И когда Мэй в один из небольших питейных домов нырнул, Ольга сперва замешкалась. Запил что ли от надежд каких несбывшихся? Парень, можно сказать, за весь дозор свой лямку тянет, а вот не глянулся Гордею, и сидеть ему теперь простым дозорным, пока воевода не смягчится. Или не заступится кто. Брат Гордея уж давно в Речи Посполитой обретался. И давно уж пора было его от должности отстранить. Но место замещающего воеводы за ним оставили. Брат оставил. А ведь, ежели по справедливости, чосон того места более достоин. Работает честно, на совесть. Всю душу вкладывает. При дворе, как свой стал. Куда не плюнь, везде его силки расставлены. Кого же ещё по службе-то продвигать? Но Гордей отчего-то уперся. Не то, что заместителем себе не взял, а даже и жалование за эти годы не прибавил. И так велико было по его разумению. Чосон один живет. Жену с детьми кормить не надобно. Ему и столько хватит. В питейном доме было людно. Пахло странно. И отвратительно на вкус Ольги. Щами суточными, грязными онучами. Вином да сивухою. И, похоже, освежиться да отлить на улицу тоже не все выходили. Не было места менее соответствующего Мэю, чем это. Тем не менее, он спокойно осмотревшись, присел на широкой скамье, и стал по сторонам поглядывать. Должно быть зарядиться пришел. Хотя, темному при его должности Силы и в кремле хватать должно было. И даже в избытке. Девушка тоже в отдалении примостилась. В спину кто-то дышал несвеже. Рядом люди дрались, как были, сидя за столом. Кто-то пел, но что именно, не ясно было. Две песни вместе слились. Тут же, уронив голову на сложенные руки, спал человек с такими грязными волосами, что с них небольшую свечу отлить можно было. И как люди сюда добровольно приходят, оставалось для Ольги загадкою. И если Мэй тут выглядел, как диковинная бабочка, присевшая на кучу мусора, то гости, к нему пришедшие, смотрелись и вовсе выходцами не из этого мира. Хоть и были людьми. Подошли к нему монах-чернец, и с ним маленький мальчик. Поклонились, и за стол присели. Соседи-пьяницы враз повскакивали, да обратно так и не садились. Бродили вокруг, сталкиваясь с танцующими без музыки и просто так стоящими мужиками. Чосон мальчика внимательно осмотрел, и даже кафтан расстегнуть попросил. Одобрительно кивнул. Потом долго о чем-то с монахом толковал, и под конец Ольга уже нехорошее думать начала. О том, что в монастырях мужеложство процветает, ей Фёдор рассказывал, мечтательно прикрывая глаза. За чосоном такого греха не водилось, но люди меняются. Судя по тому, что Мэй, угостив мальчика леденцом, и отдав монаху письмо какое-то, встал и ушел, маленькие мальчики его мало привлекали. Следить за ним, или за монахом, вот о чем сейчас Ольга раздумывала. Но тут по счастью в кабак дозорный заскочил. Интересно, за чем? Выслушав девушку он послушно кивнул, и, бросив долгий грустный взгляд на прилавок со стоящими на нем засаленными крынками с вином, ушел за чосоном. А Ольга за монахом следить осталась. Тот спокойно поел, не смотря на грязь окружающую. И мальчика покормил. А после оба собрались, и пошли вон из питейного дома. И девушка за ними увязалась. Прошли немного. Как ни странно, путники свернули в сторону богатый теремов, а после и вовсе чуть ни в кремль наладились. Тут у девушки терпение и кончилось. Догнать старика с ребенком не трудно было. Сложила руки знаком, да заклинание про себя произнесла. Старик остановился. Взгляд у него был спокойный даже отрешенный. И у мальчика такой же стал. Хотя ребенок что-то неладное чувствовал. Стоял неспокойно, с ноги на ногу переминался. Ольга руку протянула, и коротко потребовала: «Давай!» монах сунул руку в суму, и выудил оттуда плотно свернутый свиток, и увесистый кожаный мешочек. Девушка внутрь глянула, ни одной полушки. Все рубли серебренные. А свиток письмом оказался. Доводилось до сведения настоятеля Чудова монастыря, у самого кремля стоявшего, что отрок Юрий, в монашестве Григорий, отчеством Богданович, сын Отрепьев*, назначается к проживанию и столу в лучшую обитель страны. Велено было к обучению его приставить, и учить в том числе и языкам иноземным. Лет ему одиннадцать, разумом светел, к учению зело способен. Подписано то письмо было Басмановым. Особой, приближенной к боярину Годунову. У Ольги ноги отнялись. А воздуха вдруг так сильно стало не хватать, как будто в гробу она лежит, а не на улице стоит, всеми ветрами продуваемой. Отпустила путников с миром, и в казарму поспешила. Стало быть не совсем уж сам Боренька к трону протиснулся. Ему Фёдор Алексеевич дорогу проложил. И, как ни крути, а мешал им маленький царевич. Хоть и не дали бы инквизиторы ему царствовать. А коли и дозволено было бы такое, запретили бы его в Тень сводить. Так и помер бы «ничьим» иным. Да только зачем темному инквизитору на троне ничей правитель? Своего, ручного царя, намного сподручнее иметь. Да у Басманова и опыт уже есть. Десять лет у царя в спальне гостевал. Дозорный, что за чосоном следил, уже воротился. Мэй сразу к себе в палаты вернулся. Царю Фёдору Иоановичу никто в Александровской слободе жить не позволял. Он в столицу вернулся, и вся дворня вместе с ним. Едва девушка дозорного отпустила, на неё уж Святослав насел. Он всю неделю к ней с этой злополучной сережкой подступал. И что, врать ему теперь прикажете? Кое-как отболталась, сказавшись уставшей да больной, и у себя в горнице заперлась. Что же делать теперь? Долгу службы подчиниться, и все Святославу поведать. Или долгу дружбы, и Фёдора не выдавать. По-хорошему надо было службу выбрать. Но решение то отчего-то не давалось, не было по сердцу. С другой стороны, Басманов и глазом не моргнув, все от падчерицы своей, дозорного десятника, сокрыл. Был ведь он в Угличе незадолго до убийства царевича. Обронил в лесу серьгу золотую, редкую, приметную. А что он там делал? Коли к Святославу приезжал то отчего в тереме не поговорили? Что ему в лесу понадобилось? И как он на единственную на весь лес ловушку её вывел? Зачем? Убить решил? А на что ему? А на что было Годунову её из монастыря выуживать? Кто тогда в воротах стоял, да потом сбежал? На что оборотням светлым приказание дано её, Ольгу, ничего не значащего человека, искать да ловить? Кому она понадобилась? От всех этих вопросов у девушки голова разболелась. А уж как Фома в двери тихонько стучаться начал, так она и вовсе обозлилась. И на утро, прямо после работы, не поспавши, не поевши, собралась, да отбыла к себе в усадьбу. И плевать, что там сестер убили. Лишь бы не видеть никого. Не врать никому. Отчиму в глаза не глядеть.