Ольга

Чужие люди прожили в усадьбе тринадцать лет, дом, и двор изменились до неузнаваемости. Ольга, побродивши первые дни по всем горницам, определила себе спальню там же, где она раньше у отца была. Одна она осталась из всей большой семьи. Сама себе «голова», сама «шея». Где же и спать-то? Мебель старые хозяева всю свою оставили. Девушка с ужасом думала, куда и на каких условиях эти люди «по-тихому переехали». Но спать на чужой кровати и есть за чьим-то столом было тошно. Пришлось снова обставляться. Не стала по итальянцам да англичанам ездить. Да по столичным артелям мыкаться. Отписала по деревням старостам. Своих резчиков да плотников работой загрузила. А покуда своим скарбом не обзавелась, на полу спала да сидела, как чосон. Ни ложек, ни мисок в доме не было. Пришлось, всё же, на базар съездить. Купила всех вещей по одной. Еду на работу в простом глиняном горшке таскала. Когда от Басманова уезжала, только самое необходимое забрала. А про ложку и миску как-то не подумала. И про чугунок. Сундуки с платьями, шуба да уборы, все до последней жемчужины остались в «хибаре». Только нож забрала. Пожалела. В своих же деревнях были набраны веселые молодые девчонки. Помогать по хозяйству и боярыню развлекать. В соседнем монастыре нашлись две престарелые монашки-приживалки. Чтобы нужную атмосферу создавали, жития вслух читали, или писание. Так было принято. Многие вдовицы богатые, а то и обычные семьи, держали у себя в доме монахинь. И так в любой момент богомолица могла зайти, чужая совсем. Странница или послушница из монастыря, за подаянием. Ольга всегда щедро жертвовала и быстро прослыла благодетельницей и девицей весьма благопристойной. Поколдовав чуток, весь двор и дом заклинанием обнесла. Чтоб недобрые чужие люди не шастали. Воры да проходимцы разные усадьбу стороной обходили. И чтобы обитательницы и пришлые монахини шибко не дивились тому, что боярыня Головина не старится, и в тридцать лет на отроковицу больше похожа. И стало в усадьбе вновь хорошо. И даже про сестер больше не вспоминалось. Но, как на грех, хорошо в доме стало не только хозяйке. Фома весь порог оббил. То с подарками, то с предложениями неуместными. С нежностями стал подступать во всякую минуту, и в казарме тоже. Зато Святослав отступился. Про серьгу золотую более не напоминал. Улыбался, как прежде. Фёдор же и вовсе не объявлялся, хотя по нему одному девушка действительно скучала. И без советов его порою тяжко приходилось. И, хоть и бегала она теперь по другой дороге, а все ж иной раз и возвращалась по привычке через посады. И не один и не два раза чуть к себе в хибару не свернула. Для неё терем по-прежнему был открыт. В делах и заботах хозяйственных полгода пролетело. По делу убиенного отрока Дмитрия его же семью и обвинили. Мол, самосуд учинен был, невинные люди погибли. А у мальчика и вовсе «падучая»* случилась. Не виноват никто. Царственного отрока к лику святых причислили. Царицу вдовствующую в монастырь отослали и усадьба в Угличе вновь опустела. Бумаги по делу Святослав на полку в дальний угол положил, и более ни о Дмитрии, ни об оборотне, с ним вместе скончавшемся, не говорил ни с кем. А на Покров** Ольга, как в страшном повторяющемся сне, вновь была под утро разбужена. Теперь уже в новой своей спальне, куда Фому так и не переселила. Стрелец, из тех, что недавно в дозор приняты были, у порога ждал. Ключница, строгая девочка пятнадцати годков, его в дом не пустила. Передал короткую записку от Освальда, подержал девушке стремя. Но рассказать толком ничего не смог. Не посвящен был. Убитый оборотень шестого порядка в списках значился, как «Ерема Долгий». Длинный, тощий, по-домашнему одетый, он был найден у себя на дворе. Жена и дети, бывшие в доме, ничего не слыхали. Никого не подозревали. Соседи тоже. Ну, вышел человек на двор по нужде, и помер в одночасье. Бывает. Выгоревшую печать видели только прибывшие на место дозорные. Оборотень, хоть и был темным, вел себя примерно. Никакого преступления на нем не числилось. А судя по большому деревянному кресту, человек он был не просто верующий, а страстный в вере своей. Или же шибко богобоязненный. Дверь в доме оставалась отпертой. Овчинный полушубок и новые валенки не были украдены. Со двора, если верить жене, не пропало ничего ценного. Убивать Ерему было незачем. -Может с собою покончил? – неудачно пошутил Яшка, - вон, какая у него баба страшная! Сопровождаемый холодным взглядом Ольги, он мигом сбежал. Нужно было поворожить над людьми-стражами, которые прибыли намного раньше. И порядком поднатужиться, чтобы отогнать от забора соседей. Когда оборотня убивали, все спали. А теперь собралось их несколько более, чем вокруг проживало. Стояли у забора, степенно переговариваясь и любуясь на покойника. В итоге Яшка так расстарался, что и для Дневного Дозора двор невидимым стал. А соседи, постоявши ещё немного, начали потихоньку расходиться. Вид у них был растерянный. Не каждый мог сам для себя понять, на кой он ни свет, ни заря вскочил, да к чужому забору подошел. Стража, надо сказать, работала исправно, как бы их люди не ругали. Вся Москва была поделена на большие участки, разгороженные «рогатками» - хлипкими на вид деревянными постройками, состоявшими из одного бревна, утыканного четырьмя ровными рядами заостренных палок. На ночь их перетаскивали на дорогу, чтобы на лошади нельзя было проехать. Пешком можно было протиснуться, но у каждой рогатки стражник стоял, а то и двое. Смотря, сколь богато люди рядом жили. Местные из своих кровных стражу оплачивали. Где один хлипкий на вид мужичонка стоял, а где и отряд молодцев широкоплечих. Пройти мимо «рогатки» незамеченным ночью было практически невозможно. Для человека. Стрелец, посланный за Ольгой, вышел на дорогу, встретить темных дозорных. От них только один вампир прибыл. И сразу строго, даже злобно, зашипел Ольге на ухо, что Ночной Дозор к темным оборотням невнимателен. Что специально за «рогатки» не ходят, чтобы изверги побольше темных извели. Непонятно было, отчего счет сразу пошел на многих темных, если убитый только один был. От невозможности обменяться сомнениями и догадками с Фёдором девушка чувствовала какую-то пустоту. Вампир или знал что-то, но скрывал, или же специально дозорных подначивал. Ему тоже достался пронзительный холодный взгляд. Уже рассвело давно, когда все уставшие и замерзшие вернулись в казарму. Святослава не было. Ему в дозор только завтра нужно было заступать. Зато пришла Ульяна. И прямо с порога сообщила, что найдено ещё одно тело. На другом конце города. У самого берега на реке. Прачка. Темная иная, оборотень. Порядок седьмой. Лежит с вечера. Утром мальчишки рыбачить пришли, и увидали. -Старуха совсем, - вздохнула дозорная, - лицом в воде лежала. Под утро морозцем прихватило, она и примерзла. Пришлось развернуться, и даже чаю не попивши, ехать на реку. И там так же пробиваться мимо зевак, которых по дневному времени втрое более набежало, чем ночью. И стражи больше присутствовало. И Дневной Дозор в своем праве был. Дозорные Ольгу опасливыми взглядами встретили. Видать, лицо у неё уж настолько недоброе стало, что никакого заступничества от Гордея более не требовалось. -Улита, - дозорный указал на лежащую по самые плечи в ледяной корке женщину. Двое его сопровождающих обходили толпу, ворожили, отпугивали. Мальчиков-свидетелей уже допросили, и даже память им подчистили. Лед подтопили, женщину, наконец, вынули из воды и перевернули. Сгоревшее клеймо, большой деревянный нательный крест и нетронутое дешевенькое обручальное кольцо. Улита жила бедно, но честно. За нею тоже не числилось никакого проступка. -И что они все, сговорились с этими кипарисовыми крестами? – проворчал Освальд, убирая улики в холщевый мешок, - нешто в баню шли? И опять оборотень! Так они у нас и правда скоро выйдут*** все. В ответ Ольга только промолчала. Она раньше в бане тоже меняла маленький нательный золотой крест на простой кипарисовый. Вдруг помрешь от жара, и на небе не поймут, что крещеная! Но постепенно эту привычку утратила, и, как выяснилось, полностью о том позабыла. Обождала, пока все из подвала уйдут, подхватила мешок с уликами, что с весны на полке пылился, и домой отбыла. Монахини оценили кипарисовые кресты довольно дорого. Это девушку с самого начала насторожило. Допустим, Ерема мог выкроить денег на кипарис. Но детей у него много. Не стал бы он деньгой разбрасываться. А прачке на такой крест сколько работать надо? С них обоих хватило бы и простых железных крестов. Да поменьше. Куда такое «полено» рабочему человеку? На дворе трудился плотник. Солидный степенный мужчина, хорошо в своем деле понимавший, и тем гордившийся. Он спокойно спустился с крыши бани, которую неспешно подлатывал уже второй месяц, и подошел к боярыне. Шапку снял, поклонился. Порядок он уважал. Да и получал хорошо. Не как в деревне у себя. -Глянь-ка, - Ольга высыпала на порог бани все свои сокровища, - можешь сказать, сколько такой кипарисовый крест в вашей деревенской церкви стоит? -Чей-то кипарис? – усмехнулся плотник, - осина проста. -А это, - она выудила из мешочка короткий деревянный арбалетный болт. -Обратно же осина, - он едва глянул, - экий бестолковый гвоздь! День становился все «интереснее».