Ольга

-Сызнова сюда пришла? – отец Варлаам, легонько приобняв девушку за плечи, подтолкнул её к выходу. Передал мужу. Тот только тяжко вздохнул. Молодая жена его, что ни ночь, покидала теплую супружескую постель, и приходила сюда. Глаза её были полуприкрыты. Меж несомкнутых век не было видно зрачков. Девушка, попавшая в скит* год назад, уже была больна, когда суровой ранней северной осенью её привели из лесу. Днем не спала, конечно. Работала за двоих, и, казалось, устали не ведает. Но за год не произнесла ни слова. И к судьбе своей казалась полностью равнодушной. Одета она была, как беглая крестьянка. В поношенные, не по росту, сарафан и рубаху, да в самодельную волчью шубу. На ногах, вместо привычных онучей, носила меховые опорки. Так, бывало, рядились девицы, насильно привезенные в этот неприветливый северный край, да сбежавшие с прииска в чем были. Их, собранных по деревням, отнятых от родителей, а то и купленных в остроге, везли сюда, на каменные россыпи, на северные заводы. Кого на тягловые работы, а кого так, на забаву. На девушке даже креста не было. Отец Варлаам её тут же окрестил Варварою, да замуж отдал. Не доброе это дело девке в ските одной жить. -Ты бы побил её, - посоветовал отче, - токмо без злобы. В пол силы. Что она у тебя по ночам-то бродит? Муж для Варвары сыскался не враз. Юродивая, не отвечавшая даже на пристальные взгляды, девушка была не шибко красива. Тоща, невысока ростом. По всему было видно, что привезена она для работ горных. Щебень киркой молотить большой силы не надобно. И платы крепостным никакой не положено, окромя скудной еды. Может уже была она такою, и родители были рады сбыть умалишенную девку с рук. А может барин, побаловав с нею, сбагрил неудобную девицу с глаз долой. В скит приходили и те, и другие. Бежали сюда со всех ближайших горных «заводов». Но эту девку так никто и не опознал. Молилась ли Варвара вообще никто понять не мог. Губы у неё не шевелились. Но крестилась, как показывали. Двумя перстами. Во всем остальном оказалась бабой справной. Ежели посылали её за водою, она, случалось, рыбу пойманную с собой приносила. Сама могла и дров нарубить, и убоины** к обеду раздобыть. Стряпала хорошо. Мужу не перечила. Так и прижилась. А что по ночам шастает, так это дело поправимое. Мужнина забота. Сама Варвара, просыпаясь, порою, среди ночи, с изумлением разглядывала храпящего подле неё бородатого сухощавого мужика. Кабы могла она говорить, то спросила бы, отчего согласилась жить с ним? Что она вообще тут позабыла? В этом, сколоченном из грубых досок и бревен, ските. Чем дальше от своей вкопанной в землю хатки она уходила в лес, тем яснее делался её разум. Она пробовала оставлять для себя маленькие послания на деревьях и камнях. Но возвращаясь, забывала начисто, что умеет писать и читать. То, что у людей благородного происхождения принято называть «супружеским долгом», муж особо не требовал. Он был давно не молод. Жена нужна была ему токмо по хозяйству помогать. Стирать да стряпать. Ночью, пока он спал, наступало её время. Да и как тут уснуть-то, когда прямо перед глазами встает молодой парень, красавец писаный. И все твердит: «Проснись! Ольга!» Или почудится, что за спиной стоит кто-то. И в голове все вертится: «Я знаю, кто ты!» А в избе-то никого. Но кто все эти люди, и что им от неё, юродивой Варвары понадобилось, она понять не могла. И ещё мешал ужасный холод в голове. От него порою так ломило в висках, и так давило на шею сзади, что девушке оставалось только сидеть, уткнувшись лицом в сомкнутые ладони. От боли даже воздух казался ей алым. Сколько отец Варлаам не старался, он не мог понять, отчего юродивая по ночам приходит сюда, где хранятся книги, тайно собранные по добрым людям. Сохраненные, да привезенные сюда, в Уральские горы, ещё при Софье Алексеевне. Сюда же, на север, бежали от церковного раскола выжившие старообрядцы. Спасали свои жизни. Здесь, в ските, кого только не приветили. Проповедовать много приходилось. Да и книги эти вслух зачитывать. Слушала его и Варвара. Слушала, и про себя недоумевала. Про царя, околдованного во время своего долгого путешествия в бесовскую Европу. Про искусителя его, Алексашку. Который царя с пути сбил, увел от русской жены, да сует теперь добрым людям портомою*** в царицы. Потаскуху солдатскую на древний Московский престол посадить возжелал! Да и царь-то не настоящий!!! Семью свою знать теперь не желает. Одну сестру в монастырь упек, вторую в безвестности держит, замуж не отдает. Царевича же молодого, напротив. Сослал в Европу поганую, сватает за него иноземку нечестивую. А все, кто про ту подмену ведал, давно в каторги да на Уральские заводы сосланы, в шахтах умучены. В остроги без суда заточены, навеки. Те же, кто за спиною у Алексашки стоят, да за ниточки дергают, суть есть слуги Сатанаила. Книги, что гонимыми старообрядцами сохранены, силой изымают, да жгут. Летописи старинные, подлинные, уничтожают. Православных с пути истинного сбивают. Отчего язык, что многим поколениям народа Российкого служил, коверкают, да меняют? Старинную глаголицу****, что сама в себе послание благонравное несла, на неведомую «азбуку» сменяли. Никакого отношения к привычному письму не имеющую. Слов новых придумали, языки чужеземные, да обычаи в страну тащат. Силой людей заставляют дым глотать, да брагу? Изничтожают сам жизненный уклад вместе с Верою, отцами завещанной. Вместе с народом Российским. Раскол, правда, весь на царя не взваливали. Тут ещё батюшка его, Алексей Михайлович, постарался. А жечь да преследовать старообрядцев Софья Алексеевна была большая охотница. Но Петр Алексеевич был до своей поездки зело набожен и милостив. И кабы не был околдован, враз это дело поправил бы. Ему ведь токмо подпись в нужном месте поставить. Раскольники, они ведь тоже россияне. Чада его, отца народа российского. Слушала Варвара, и думала, что царь, конечно, съездил в Европу, поучиться. Да так ему то учение по нраву пришлось, что вместо трех месяцев на два года про престол свой позабыл. Давно мечтал, всегда хотел так жить, своими руками хлеб добывать, в труде изнурительном, но честном. Что же ему делать, когда он милостью Божьей плотник, случаем в царском семействе уродившийся? А что после возвращения вокруг него одни европейцы оказались, так они за два года так сдружились, никаких сестер-братьев не надобно. Но откуда ей обо всем этом известно, девушка сама не ведала. Зато ведала, что рано или поздно сюда придут люди в зеленых мундирах. Скиты горели часто. Ходили слухи, что старообрядцы сжигали себя заживо, не желая попасть под неправедный суд. Но отец Варлаам обратное говорил. Что горят старообрядцы в скитах своих, это верно. Только вот двери снаружи бревна подпирают, да вязанки хвороста под стенами разложены. И чтобы кому из верующих не пришло на ум бегством спастись, солдаты с ружьями наготове двери да окна стерегут. Муж вывел девушку из землянки на широкий, обнесенный невысокой оградой из реденьких бревен, двор. Отвел за руку «домой», в другую землянку, поменьше. Скит был старый, большой. Много семей в горах спасалось. Прав отче. Говорят же бей бабу молотом, будет баба золотом. Давно пора было Варвару уму-разуму поучить. Кто от мужа по ночам уходит? Может не сразу она в большую избу-то забредает? Сперва, конечно же, к полюбовнику заглядывает. Что с юродивой взять? И ведь никто не признается. Заведя жену за избу, он занес было руку для удара. И даже не сильно размахнулся. Но тут Варвара, всегда тихая и к остальному миру равнодушная вдруг поймала его за руку. А второй рукой с несвойственной девушкам силою так саданула по носу снизу, что у мужчины из глаз слезы полились. А перед взором ещё долго белые мушки порхали. -Варварушка! – гнусаво запричитал он, - это как же? -Ольга, - прошептала жена в ответ, - меня Ольгой звать. Ну, Ольга, так Ольга. Чего руки-то распускать?