Ольга

Жена от него уходит. Это он понял, едва отдышавшись после неожиданного удара по носу, вошел, приклонивши голову, в избу. Варвара, назвавшаяся Ольгою, неспешно разбирала угол, где был навален зимний скарб. Выудила из-под его тяжелого овчинного тулупа свою волчью шубу. Вздохнув, потянула из общей кучи теплый платок. Обернулась. Ни тени просветления в её глазах не было. Двигалась она так же медленно, глядела куда-то себе под ноги невидящим взглядом. Взяла со стола нож, взвесила его на руке. Все так же безразлично сунула его за пояс. А после, толкнув мужа плечом, просто потопала в сторону черного ночного леса. Но мужчина уже понял, что силой её не удержит. А звать на помощь соседей постыдился. Делать нечего. Потоптавшись в избе, он тоже вышел, и побрел догонять девушку. Ибо сказано: «Да отлепится муж от матери и прилепится к своей жене». Мать и первую жену он давненько схоронил. И даже не здесь, а в далеком родном селе под Тверью. В свои года он уж рассчитывал бобылем помереть, а вот же послал Бог молодую жену. Куда же её теперь, юродивую, одну-то отпускать? По дороге прихватил у крайней землянки рогатину. Не то мало ли, что там, в лесу с ними приключиться может? И сколь его баба по тому лесу ходить собирается? Вдруг до утра не воротятся. А днём-то и медведь может из кустов выскочить, и волк. Тут леса суровые, северные. Ловить жену за руку, да пытаться остановить, у него большой охоты не было. Разбитый нос все ещё саднило. Отдавало болью в лоб. Брел он, да рукавом тихонько кровь утирал. Шли долго. Уж и небо на востоке просветлело. И девушка шла все быстрее. Стан её с каждым шагом распрямлялся, плечи расправились. Появилось в ней что-то, чему он и названия-то не ведал. Вроде, как текучесть в движениях образовалась. Какая у кошек бывает. Мягкость. Шуба, наброшенная ею на плечи, красиво поигрывала мехом в сером утреннем свете. -В скит ступай! - не оборачиваясь, бросила она мужу. Неожиданно строгим, твердым голосом, - не то медведя встретишь. -А ты как же? – пробурчал он себе в рукав. -Думаешь, пропаду? – она тихо рассмеялась. Ни разу он её смеха не слыхал. Удивился даже. «Варвара» тем временем оборотилась. Лицо её тоже переменилось. Взгляд стал осмысленным, живым. На мужчину она поглядывала, сперва строго, а после с жалостью и тревогой. Подошла к мужу, силой отняла его руки от лица, да ладонь к разбитому носу приложила. Боль, ещё миг назад почти нестерпимая, тут же прошла. Кровь унялась. А потом и вовсе с тихим щелчком нос принял своё обычное расположение. -Тебя как звать-то? – все так же тихо спросила она. -Фёдор, - от волнения голос у него вовсе пропал. Язык не слушался. Выходит, жена-то у него ведьма! А может снится ему все это? Что-то с нею было не ладно. Потому, как отступивши на пару шагов, девушка принялась смеяться. Смех её, сперва громкий, потом тихий, сменился чем-то, напоминающим всхлипы. Фёдор же, потирая свой заживший нос, в нерешительности топтался неподалеку. Отсмеявшись, девушка выпрямилась. -Ольга Андреевна я, - выдохнула она, утирая выступившие слезы, - ступай в скит, Феденька. Не поминай лихом. -Чёй-то я один пойду? – не двигаясь с места, строго спросил мужчина, - ты жена мне. Возвращайся тотчас же! Ночь на дворе! И чего ты бродить-то удумала?! -Жена? – задумчиво повторила девушка, - а Варварушку твою, Феденька, только что медведь задрал. Не поспел ты с рогатиной своей. На глазах у мужчины выступили крупные слезы. Совсем, как у ребенка. Ольга мало что помнила о нем. Вот, даже имени его не узнала. И уж тем паче, венчание в памяти не отметилось. Но помнилось смутно, что жили мирно. Волшебница в последний раз оглядела его нимб. Добрый, но слабовольный человек. Едва ли он оказался в этих краях по зову метущейся души. Скорее всего, крепостным, его сюда переселили, как безземельного. Хорошо ещё, что к старообрядцам попал. Людям нравственным. А мог бы с разбойниками спутаться. Слабая воля чужой указки требует. Предоставленный сам себе Федор непременно сопьется. Поворожила, чтобы и правда медведь не встретился, покуда муж домой возвращаться будет, да и в воздухе растворилась. Там, где она снова через миг появилась, у старой березы лежало что-то грязное, темно-зеленое. Тряпица скомканная. И раньше она подмечала, что в лесу все больше сора да грязи становится там, где люди по грибы да по ягоды ходят. Только здесь, в этих каменистых лесах, бабам да детям с работных промыслов некогда было по лесу разгуливать. Шутками да окликами перебрасываться. Хотя детей при каменных шахтах много трудилось. И часто случались побеги. Но к этой тряпице не были причастны местные чумазые сорванцы. Обильно политая дождями, пережившая две суровых зимы, она уже ничем не напоминала мундир лейб-гвардии Преображенского полка. Ольга присела у ствола, и принялась разгребать уплотнившуюся за это время землю. Сперва показались кривые березовые корни, а меж ними простенький узелок небеленого льня. Тоже грязный, влажный, но целый. Все на месте было. И амулеты, и черный гладкий шарик «минойской сферы». Кривой нож, весь изукрашенный, она отдельно прятала, в кусок меха обернувши. Не добрались до её клада ни случайные воры, ни голодные кабаны. Не тронул весенний паводок. Девушка, обтирая от земли руки, присела прямо тут же на землю, глянула вверх, и позвала про себя: «Фёдор! Фёдор Алексеевич! Откликнись!» Там, где Басманова только что разбудил её тихий голос, была ещё ночь. Российская армия так и не дошла до Константинополя. Потеряв чуть ли не половину солдат по дороге от жары и отсутствия пресной воды, царь проиграл главное сражение, и согласился на предложенный Османской империей позорный мир. Страна утратила несколько городов, и выход к Азовскому морю. Хорошо сейчас было только бывшему гладиатору. В Молдавии, где его застало решающее сражение, было тепло. По его, Римским меркам. У всех прочих выживших участников Прутского похода остались воспоминания, что они побывали в аду. Фёдор был не на шутку встревожен долгим молчанием своей падчерицы. Его и так теребили все, кто хоть немного был с Ольгою знаком. Всем было дело до того, где она сейчас, и почто не находится вместе с русской армией. Хорошо, хоть третий участник их небольшого заговора на войну не поехал. Меньшиков остался на строительстве города. Он, лишенный вообще какой-либо связи с бывшей дозорной Головиной, изводился пуще всех. Даже Святослав порою видел девушку в окружении добрых светлых людей. Гесер, который по словам Басманова, примчался к царскому шатру в одном исподнем, и тот разглядел рядом с Ольгой какого-то бородатого старика. Один только Меньшиков о ней ничего не знал. Вторым иным, который глядел на Басманова волком, был Брюс. Он перед самым Прутским походом воротился из Эдинбурга, где даже летом было прохладно и дождливо. Отказаться ехать на эту никому не нужную войну он не мог, командовал артиллерией. Но Басманову слабо верилось, что он так просто оставит это дело. Борьба меж ним и Меньшиковым шла не на жизнь, а на смерть. Александр Данилович был сейчас к старообрядцам много ближе, чем старый шотландец. Но Брюс обладал способностями, которых были напрочь лишены и Ольга, и сам светлый воевода. Он мог во сне явиться любому темному иному, которого до этого и в глаза-то не видел, и поговорить с ним. Девушке стоило поберечься. Берестяную карту с отмеченными на ней скитами и главным тайником с книгами Ольга положила на первый слой Тени. Фёдор мог достать её оттуда в любой момент. Её единственная просьба заключалась в том, чтобы при изъятии книг скиты не сжигали. Но оба они понимали, что Басманов тут ничего не мог обещать. Меньшикову не нужны были темные иные. Их он готов был пустить в расход не глядя. Забравши всех «светлых», он мог запросто спалить оставшихся слабеньких темных иных вместе со смертными. И, судя по всему, собирался сделать это лично. Уже под вечер того же дня Ольга с силою толкнула кривенькую хлипкую дверь в одинокую землянку на опушке. К ней обернулись две испуганные женщины. Темная и светлая иные. Обе они давно числили боярыню Головину мертвой. -Чего скукожились? – буркнула девушка, стягивая с головы платок, - я помочь пришла.